Казнить нельзя помиловать - Дас Шохом

Я заступил на трехмесячную вахту вскоре после того, как моя жена Ризма родила нашего старшего сына Камрана. Нас благословил своим появлением морщинистый младенчик с огромными кулаками, копной черных, как вороново крыло, волос и вечно нахмуренным, словно от комической подозрительности, лбом. Мои первые две недели на работе были единственным моментом, когда я мог взять отпуск по уходу за ребенком. Едва ли хороший способ познакомиться с подчиненными – и уж точно совсем не то решение, благодаря которому всеми заброшенная, недовольная команда, плывущая по воле волн без руля и без ветрил, почувствует себя менее заброшенной, более довольной и плывущей по воле волн с рулем и ветрилами. За время отпуска по уходу за ребенком я по глупости взялся сделать два независимых психиатрических отчета, которые оплачивали уголовные суды. Отличная прибавка к зарплате, в самый раз на детское автомобильное кресло, памперсы и необъяснимо огромные запасы пеленок – так я думал тогда. Я даже запланировал слетать всей семьей на свадьбу друга в Польшу, но жена отказалась наотрез: она сказала, что управляться с новорожденным за границей – это все-таки перебор. Я подумал, что она привередничает, но она в этот момент кормила грудью маленького человека (который вскоре наградил ее маститом), а я – нет. Поскольку я младший из братьев и сестер, в том числе двоюродных, я раньше никогда не сталкивался с маленькими детьми. Но ведь они ничего особенного не делают. Если они плачут, надо их просто покормить и/или покачать, правда же? В жизни так не ошибался. Хотя в первые полгода жизни нашего малявки основное бремя – и эмоциональное, и физическое – взяла на себя Ризма, а мои соски остались в целости и сохранности, каждый день ощущался как восхождение на высокую гору – туда бегом, а обратно кувырком, ударяясь по дороге обо все острые камни. Но не беда: в моей карьере настал самый важный и самый напряженный этап, так что мне было на что отвлечься.

Честно говоря, то было головокружительное время всевозможных телесных жидкостей, плача и бессонных ночей (и отнюдь не только из-за ребенка!) Сам не знаю, почему у меня сохранились только туманные воспоминания – то ли из-за травмы, то ли просто потому, что я так мало спал, что память отказывалась все фиксировать. Помню, что мне приходилось устраиваться на раскладном матрасе в гостиной нашей тесной квартирки в Масуэл-Хилл, просто чтобы урвать минутку чего-то похожего на дремоту, а потом каждое утро вставать и надевать костюм. Я чувствовал себя элегантно одетым беженцем.

Считается, что самая напряженная часть работы любого консультанта – вступление в должность. Сначала надо изучить прошлое и факторы риска всех 18 пациентов в отделении и познакомиться и с ними самими, и со всеми их слабостями, в том числе с особенностями характера и поведения. Затем – познакомиться со слабостями и особенностями характера и поведения всех своих подчиненных. Мне предстояло проштудировать готовые планы лечения, санкционированные предшественником, оценить их, с какими-то согласиться, с какими-то нет. Понятно, что эта команда уже чувствовала, что ее недооценивают, тем более что кое-кто не сошелся характерами с предыдущими консультантами. Оказанный мне прием был не то чтобы холодным, но, я бы сказал, комнатной температуры. Думаю, меня оценивали, чтобы посмотреть, искренне ли я интересуюсь общим делом и готов ли взяться за работу, чтобы сталкиваться с клиническими дилеммами и принимать сложные решения, а не просто три месяца греть трон для следующего паразита и одновременно украшать свое резюме.

Я купил темно-синий костюм в полоску, новенький, с иголочки, из расчета, что если выглядишь как авторитетный старший врач, начинаешь и чувствовать себя соответственно. Мой первый проход из кабинета в палаты занял две минуты, но медсестры уже успели наброситься на меня и завалить лавиной вопросов. В частности, надо было понять, как не подпускать друг к другу двоих альфа-самцов после ссоры на той неделе (один – член печально знаменитой банды, второй – тот, который едва не зарезал соцработника собственного сына), можно ли разрешить другому пациенту посещения жены (которая и стала жертвой нападения, за которое он попал за решетку) и как поддержать другого пациента (которого обвинили в том, что он скачивал детскую порнографию) и защитить его от жестокой травли.

Мы работаем со сложным, разнообразным и потенциально очень опасным контингентом больных. Поэтому, естественно, мнения разных сотрудников могут быть жесткими, эмоционально окрашенными и нередко противоречивыми. Это крещение лавой быстро научило меня, что управление мнениями и вкладом всех и каждого – тоже искусство. Для этого, например, надо было изо всех сил стараться разговорить нашего эрготерапевта Эмелию, робкую, в огромных очках. Где-то через месяц я сообразил, что у нее отличные идеи, просто она не готова о них рассказывать по собственной инициативе – только если прямо спросить. Оказалось, что оба враждующих альфа-самца мечтают стать продюсерами хип-хопа. Эмелия могла бы выбить им часы для репетиций в студии в местном молодежном центре. И могла бы, пожалуй, добиться мира, если бы пригласила их на сессии супервизии на том основании, что дальнейшее участие в музыкальных проектах зависит от их поведения. Кроме того, я заметил, что двое участников команды не всегда доводят до конца задания, о которых с ними договаривались. Я не хотел как-то выделять их и ставить в неловкое положение, поэтому после каждого обхода рассылал всем по имейлу подробный список заданий, чтобы всем, включая меня, стало заметно труднее уклониться от работы.

Следующей моей трудной задачей была соцработница Марго, ужасная пессимистка, которая выглядела, говорила и ковыляла, как бульдожка, и возражала более или менее на все мои предложения.

– А по-моему, Генри нельзя отпускать домой. Он слишком непредсказуем, – проворчала она во время одной конференции.

Пообщавшись с ней около месяца, что вымотало у меня все душевные силы, я сделал открытие: оказывается, фокус в том, чтобы признать ее правоту, вежливо согласиться, а потом вежливо не согласиться.

– Вы правы. Генри непредсказуем и, вероятно, до сих пор слышит голоса, хотя и отрицает это, – был мой излишне бодрый ответ. – Но у него уже больше четырех месяцев не было срывов, и я не думаю, что с нашей стороны было бы реалистично надеяться еще больше смягчить его симптомы. Давайте стиснем зубы и попробуем его отпустить – один раз, ненадолго и под надзором. Иначе мы его так никогда и не выпишем, чего доброго.

– Направлять Марка в эту общественную службу по лечению наркомании и алкоголизма нет никакого смысла, – сказала затем Марго. – Я уже работала с ними раньше, они просто не отвечают. Только время зря потратим.

– Вы правы. Достижения у них так себе, а когда тобой пренебрегают, это обидно. Но даже если служба не ответит, у нас по крайней мере останется документальное подтверждение, что мы пытались к ним обратиться. Тогда общественная служба психиатрической помощи, которая будет наблюдать его, когда он выйдет из больницы, сможет повторно направить его туда в будущем. Пусть у них на всякий случай сохранятся копии наших документов.

Марго вздохнула.

– Не понимаю, почему мы должны делать всю работу.

– Потому что до момента выписки он наш пациент. Знаете, давайте я набросаю черновик направления. А вам останется только послать его по имейлу. – Я солнечно улыбнулся, сжимая под столом кулаки.

К концу первого месяца я сумел познакомиться с больными и добиться от большинства из них некоторого доверия (хотя один старичок с бредовым расстройством был убежден, что я собираюсь жениться на его бывшей жене и держу его в больнице, чтобы не маячил на горизонте). Я выуживал идеи из Эмелии и заставил кое-кого из лентяев выполнять свои обязанности. Месяца через полтора я уже начал избавляться от чувства, что я маленький мальчик, примеривший папин пиджак и туфли, чтобы притвориться взрослым. Когда-то, еще студентом, я изображал открытость и доступность, а потом и правда их добился, так и сейчас я изобразил лидера – и стал им. Я оттрубил свой трехмесячный срок. Поскольку мне постоянно не удавалось нормально поспать из-за сына, а иногда мне снились кошмары, что я явился на обход нагишом, я валился с ног от усталости. Однако нам с командой удалось выписать четырех пациентов, в том числе двоих очень опасных, которые пробыли в больнице очень долго и не поддавались усилиям моих предшественников. Один был поджигатель-рецидивист лет 50, страдавший шизофренией. Более 20 лет он не мог вырваться из порочного круга: сначала он относительно неплохо функционировал вне больницы, но потом всегда случался рецидив, потому что он бросал принимать лекарства. Тогда у него возникали бредовые идеи, что он может контролировать пламя. Задача была не в том, чтобы вылечить его, а в том, чтобы надолго взять шизофрению под контроль. Мы стабилизировали его при помощи уколов-депо, которые делала медсестра, а от них невозможно было увернуться, в отличие от приема таблеток. И отправили его в пансион для проживания с сопровождением, где по 12 часов в день находились медработники. Выписали больного по договору (это называется «распоряжение об амбулаторном принудительном лечении»), а это означало, что он обязан делать инъекцию антипсихотика ежемесячно под угрозой немедленной госпитализации. Кроме того, мы выписали алкоголика под 40, страдавшего сильнейшим тревожным расстройством, который ограбил два почтовых отделения при помощи муляжа пистолета. После интенсивной психотерапии, главной целью которой было укрепление уверенности в себе, а также тщательного подбора медикаментов и курса реабилитации для алкоголиков его психическое состояние стало несопоставимо лучше. Неумелые попытки ограбления были связаны с ограниченными финансовыми возможностями и с тем, что тревожность не позволяла ему работать. Во время второй попытки, за которую его арестовали, он воспользовался деревяшкой в форме пистолета, которую выкрасил в черный цвет маркером, и попался, когда охранник увидел, что ладони у него выпачканы чернилами, почуял подвох, скрутил его и повалил на пол. Благодаря работе с Эмелией этот больной не просто выучился на бариста, но и устроился на полставки в местное кафе. Когда мы только познакомились, он был такой тревожный, что не мог даже разговаривать, а когда выписывался, отпускал шуточки на прощание – что-то насчет того, что во время судебного процесса так основательно изучил право, что из него может получиться не бариста, а барристер (хорошая попытка, три очка). Еще в больнице ему удалось восстановить давно разорванные отношения с матерью, и она даже предложила ему пожить у нее, когда он выписался. И, что не менее важно, мне все-таки удалось добиться уважения команды. Среди самых ярких моментов за время моей вахты – небольшая автомобильная авария и тот случай, когда одна сотрудница разрыдалась в разгар обхода (это было из-за измены жениха, а не из-за моих административных просчетов). В последнюю неделю у меня в кармане рубашки протекла красная ручка, а я этого не заметил и разгуливал в таком виде, будто меня пырнули ножом в грудь. Безусловно, в любой больнице такой вид вызвал бы подозрения, а особенно в отделении судебной психиатрии, где кое-кто из пациентов уже пытался кого-то зарезать, а по крайней мере один когда-то напал на психиатра. Увидев такое, одна медсестра завизжала и нажала тревожную кнопку, отчего я примчался к ней на сестринский пост. Другие сотрудники увидели, как я бегу по коридору весь в крови, и вызвали бригаду быстрого реагирования. Я ворвался в дверь, медсестра метнулась ко мне и принялась расстегивать на мне рубашку, что мне очень польстило, но все же слегка озадачило. Приехали спасатели и ринулись к нам, устроив кучу-малу. Потом пришлось долго извиняться, и они наконец ушли. От крайней неловкости лицо у меня стало под цвет рубашки (а такого непросто добиться, учитывая цвет моей кожи).