Будь моим сыном - Николай Печерский

Ванята побродил вокруг тетки Василисиной кухни, под­нялся, будто на корабль, по железной стремянке в вагончик трактористов. Справа стояли двухэтажные нары, лежали подушки, матрасы, чьи-то брошенные наспех полосатые шта­ны. На стене — выцветшие лозунги и девушка с распущен­ными волосами из журнала «Огонек». Возле окошка — при­крепленный насмерть к полу стол. На нем лежала книжка «Основы тракторного дела. Практический курс».

Ванята полистал «Практический курс» и вдруг увидел перед собой мальчишку в полосатой тельняшке и синем ком­бинезоне. Наверняка догадался Сотник, что драпанул Ваня­та из дому. Его разоблачили, раздели догола, уничтожили! Погоняет сейчас Сотник лошадь и думает: «Вот шатун, ну и шатун, черт побери!»

А главное, никому нельзя рассказать про свою беду — почему с матерью поссорился, почему сцепился с Сашкой Труновым. Много этих злых, ядовитых «почему» собралось на беду Ваняты. Но он же не о себе лично заботился. Сашка приклеил им с матерью кличку «шатунов». А ему стало обидно, хотелось, чтобы в деревне знали настоящую правду про его мать и вообще про всю фамилию Пузыревых. Ему лично, если так, ничего не надо... На свекле он, конечно, сва­лял дурака. Но должны же и они понять... Вспомнил Ванята и про парторга. Вот, оказывается, какой! Ни за что не про­стит ему этого Ванята. Пускай не надеется!

Солнце закатилось, но в степи все еще было светло. Толь­ко в овраге стоял узкой полосой дымный, густой туман. Тетка Василиса жарила молодую картошку с салом. В пе­чурке загадочно светился багровый огонек, звал в какие-то далекие дали. А куда — неизвестно...

Вскоре появились трактористы. Усталые, чумазые, как черти. Мылись возле вагончика. Ванята сливал из кружки на загорелые нестриженые затылки, держал наготове вафель­ное полотенце.

— Не жалей! — покрикивали трактористы. — Поли­вай!

Стемнело. Из вагончика вытащили длинный черный шнур с лампочкой-переноской. Ярко вспыхнул на воле ого­нек. Все погасло вокруг — и поле, и вагончик, и тетка Васи­лиса, которая накладывала картошку в глубокие железные миски. Только у стола дымился светлый круг. Был виден и высокий непочатый каравай хлеба, и разложенные по по­рядку ложки, и кружки с тенью от ручек, и озаренные снизу лица трактористов.

Ванята съел миску картошки, выпил пахучего, терпкого чаю, который тетка Василиса заварила на вишневых веточ­ках, и немного повеселел. Все казалось теперь чуточку про­ще, а жизнь — доступней и лучше. Молоденький вихрастый тракторист предложил Ваняте сгонять разок в шахматы. Расставив локти на столе, Ванята склонился над доской.

Тракторист играл не торопясь, долго обдумывал каждый ход. Поднял фигуру и, прицеливаясь, куда ее поставить, спросил:

— Ты в самом деле в колодец лазил?

Ванята вздрогнул.

— Врут! — неохотно сказал он. — Кольцо само в ведро попалось...

— И я тоже так размышляю, — ответил тракторист. — Там же прямо тебе шахта! Тетка Василиса сколько меня подъялдыкивала — лезь, мол, и все... А играешь ты ничего. Мастак!

Вскоре тракторист объявил «мастаку» мат. Поднялся до­вольный, с хрустом расправил плечи и сказал:

— Айда спать, а то уже туман в глазах.

Постелили Ваняте на втором этаже, Вихрастый тракто­рист раздевался внизу, разглядывал в полумгле портрет девушки из журнала и вздыхал. Заскрипели доски. Тракто­рист лег рядом, сказал сам себе: «Н-да, вот это ягода» — и затих.

И тотчас где-то очень далеко, возможно, на самом краю света, взвизгнула гармошка. Потом снова пришла тихая, глу­хая тишина. За окошком вспыхивали порой и пропадали желтые огоньки-светляки. Это работал в ночную отец Пыховых...

В тишине хорошо спится, приходят тихие сны. Ваняте приснился отец. Он был не такой, как на карточке, но все равно похожий. В солдатской, выгоревшей на плечах гим­настерке, в больших, как у тракториста Пыхова, сапогах. Они шли по лугу. Вокруг цвели ромашки, клонила к земле сизые кисточки люцерна, дымились желтые огоньки су­репки.

«Люблю я тебя без памяти! — сказал отец. — Думаешь, легко мне было вот такому возвращаться. Лицо, видишь, ка­кое? После пожара это...»

«И я тебя люблю, — признался Ванята, — На всю жизнь!»

Вдоль дороги, будто брошенные кем-то листочки бумаги, летали по ветру белые мотыльки. А может, в самом деле бу­мажки — от того самого письма, которое прислал Гриша Самохин. Ну и дурак все-таки этот Гришка!..

Потом отец и Ванята увидели овсяное поле. Густое, зе­леное, чуть подернутое сизым налетом, Будто еловый бор. Где-то там, в гуще его, если подумать, сидит желтоглазая сова, стоят на своих белых ножках грибы, озираясь, бредет плутовка лиса...

Они постояли у края поля, потом отец сказал:

«Ты иди, а я после тебя. Чтобы сюрприз! Портрет, гово­ришь, висит?»

«Висит. Я тебе точно. На всю жизнь!»

Отец обнял Ваняту, притянул к себе. И тут Ванята про­снулся. Рядом, положив ладонь на его плечо, спал отец Пыховых. В окошке брезжил рассвет. Слышалось, как где-то далеко, наверное, в Козюркине, стройно пели утреннюю зорю петухи. Лицо Пыхова было спокойно, на щеках и подбород­ке выжелтилась колючая щетина. Выше густой и тоже с рыжинкой брови темнела маслянистая полоска — видимо, недосуг было отмыться в темноте после ночной смены. Ва­нята снял руку Пыхова с плеча, поднялся. Пыхов встре­пенулся, сонными глазами поглядел на Ваняту.

— Ты чего? Лежи, говорю...

— Я сейчас. Спите. Я по делу...

Пыхов перевернулся на другой бок и снова захрапел.

Степь уже проснулась. А может, она и не затихала со­всем. Ворчали, выворачивая пласты земли, тракторы, пома­хивали издалека ребристыми мотовилами комбайны, стре­котали жатки-тараторки.

Ванята выбрал самую короткую дорогу в Козюркино. Только домой! Все будет, как в этом хорошем сне — и отец, и ромашковый луг, и овсяное поле, в котором, если помеч­тать, прячется желтоглазая сова, стоят на белых ножках грибы, озираясь, бредет плутовка лиса...

Роса обметала травяную обочину дороги. Ванята разулся и пошел босиком. Из-за хлебов виднелись треугольники крыш и верхушки деревьев. На взгорке, в километре от Ва­няты, темнела одинокая сосна с плоской густой вершиной. Ванята загадал — если доберется до сосны и не встретит по дороге ни пешего, ни конного, — все у него будет в порядке и отец непременно вернется домой.

— Впере-о-д! — крикнул сам себе Ванята.

Но мечта его не сбылась. Слева, где петляла дорога на ферму, появилась и побежала наперерез Ваняте дуга и кон­ская голова с торчащими врозь ушами, послышался глухой рокот колес.

— Н-но! — услышал Ванята. — Н-но, оргвопрос!

Ванята оглянулся по сторонам и, спотыкаясь, побежал в хлебное поле. Упал на теплую, не просохшую от росы землю и лежал до тех пор, пока телега не промчалась мимо.

Глава девятнадцатая

РАДОСТНАЯ ВЕСТЬ

Всю неделю лил дождь. Умолкли в поле тракторы, опу­стели дороги. Промокли, потемнели плетни и черепичные крыши; сникли в палисадниках цветы.

Сегодня воскресенье. Ванята сидит возле окна, разбирает коробку с крючками и грузилами. Мать закутала плечи платком, читает книжку о кормовых рационах.

Она то и дело поднимает голову, придерживая пальцем строчку, слушает шорохи за окном.

— Никак, идет кто? — спрашивает она.

Ванята гремит крючками и грузилами, молчит. Неужели, она не справится сама с этими глупыми рационами?

Вкрадчиво тикают часы. Остановятся, послушают вместе с матерью — не идет ли парторг? — и снова стучат.

«А может, мать и парторг в самом деле нравятся друг другу? — думает Ванята. — Конечно, это не его дело, а все- таки обидно...»

Шестой час, а в избе по-вечернему сумрачно. Тускло по­блескивает на стене фотография отца. Лица его не видно. Укоризненно чернеют только узенькие, поставленные вкось черточки глаз.

Похоже, у него сейчас такие же мысли, как у Ваняты. Смотрит на мать и думает: «Эх, Груша, Груша, что же это ты в самом деле!..»

Нежданно-негаданно появилась в сапогах и сером брезен­товом плаще тетка Василиса. Капельки дождя посеребрили выбившиеся из-под платка волосы и густые, круто загнутые брови.

— Ой боже ж ты мий! — запричитала она. — Та що ж там на вулыци робыться! Лье и лье, дощ отой проклятый! Та там же хлиб увесь погные! Та що ж це за напасть на нашу голову!

Тетка Василиса принесла из сеней охапку дров. С грохо­том открыла дверцу печки, начала растапливать. Затрещали поленья, в избе запахло теплой смолой и лесом.

— Как там ваши хлопчики? — спросила мать, когда тет­ка Василиса перестала ворчать и хлопать дверцей.

— Ты вже краще не пытай! Позамерзлы, як цуцики. А з поля — ни шагу. Погоды, сердешни, ждуть. И Ванька Сотник там мерзне. Aж дывытысь больно. Та включи ты оте радио! Що воны там про погоду брешуть? Та що ж ты сидишь, я то­би кажу!

Мать включила репродуктор. Кто-то далекий тихо и за­думчиво играл на скрипке.