Княгиня Ренессанса - Жаклин Монсиньи
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Говоря это, Фульвио встал. Слегка пригнув голову, чтоб не задеть потолок кареты, и расставив крепкие ноги над Зефириной, он несколько мгновений рассматривал ее, а потом с полным безразличием протянул руку, чтобы помочь ей встать.
Но Зефирина не воспользовалась протянутой рукой. Несмотря на сильную тряску, она сумела встать сама и тут же забилась в угол кареты.
Точно моряк, привыкший к морской качке, Фульвио неторопливо надел камзол, перевязь и шпагу. Потом расправил свой стоячий кружевной воротник. Взгляд его снова остановился на сидящей в углу молодой женщине.
– Перестаньте вести себя так, мадам! – сказал он раздраженно. – Хотя у вас и сложилось обо мне нелестное мнение, я не из тех, кто станет любой ценой утверждать свои права. Я имею слабость желать, чтобы женщина меня любила, или по крайней мере желала быть моей… Я заблуждался на ваш счет… Так что вам нечего бояться, впредь вы будете значить для меня не больше, чем какая-нибудь коза на лугу…
– Вы доставите мне этим огромное удовольствие! – заносчиво отозвалась Зефирина, стараясь прийти в себя и навести некоторый порядок в своем туалете.
Ее аккуратно уложенные стараниями Плюш волосы разметались, а грудь торчала из расшнурованного лифа.
Усаживаясь на противоположной стороне кареты, Фульвио сказал:
– Я буду с вами откровенен, донна Зефира, – ни одно ваше оскорбление не останется неотомщенным.
– Неотомщенным… – запинаясь, повторила молодая женщина. – Если хотите отправить меня в монастырь, так я и сама хочу того же…
– Нет, мадам, мы едем в Рим, и я собираюсь воспользоваться этой поездкой, чтобы добиться расторжения нашего столь же глупого, сколь и отвратительного брака.
– Я не вынуждала вас говорить это. Что ж, прекрасно, развод, так развод.
С большим трудом Зефирине удалось наконец упрятать растрепавшиеся волосы под расшитую жемчугом сетку.
– Но предупреждаю, мадам, что в тот день, когда вы запросите пощады, когда на коленях станете молить меня, взывая к моему великодушию, к моей любви, вот тогда наступит мой час, и ответом вам будет не слово прощения, а моя месть. Это будет мой реванш!
Карета тем временем остановилась. В полном молчании Фульвио открыл дверцу и легко выпрыгнул.
Оставшись одна, Зефирина с сильно бьющимся сердцем откинулась на спинку.
«Что он хотел сказать этой угрозой? Может, не следовало вести себя с ним так вызывающе?»
По спине пробежал холодок, когда она вспомнила только что пережитую ею сцену.
Может быть, вместо того, чтобы отталкивать князя Фарнелло, откровенно издеваться над ним, стоило проявить больше дипломатии, подчиниться, тем более что неожиданно приобретенный ею опыт, оказался далеко не неприятным, а в крайнем случае показать себя испуганной или умоляющей.
Испуганной Зефирина и вправду была. Ведь это впервые в жизни у нее возникли такие отношения с мужчиной.
Целомудренные поцелуи Гаэтана не шли ни в какое сравнение с этой дикой страстью.
Зефирина была поглощена случившимся.
Она все еще ощущала вкус губ Фульвио, овладевших ее губами.
Ей снова вспомнился поцелуй незнакомца в королевском «Золотом лагере». И как всегда это воспоминание заставляло трепетать. Но какая связь может быть между пережитым тогда и надменным Леопардом? «Впредь вы будете значить не больше, чем какая-нибудь коза на лугу!»
Как он это произнес! С каким высокомерием! С каким презрением!
Дрожащими руками Зефирина завязала тесемки своего плаща с собольим воротником.
Дверца кареты распахнулась. Паоло раздвинул атласные занавески. По его непроницаемому лицу Зефирина не смогла понять, слышал ли верный слуга князя ее крики о помощи.
– Монсеньор ожидает вашу милость… – только и вымолвил Паоло.
Он протянул руку, помогая молодой женщине выйти из кареты.
Ей хотелось сказать в ответ, что она не находится в подчинении монсеньора, но, поразмыслив, решила не посвящать слуг.
Сделав над собой усилие, Зефирина придала лицу бесстрастное выражение, такое, какое собиралась впредь напускать на себя в присутствии князя Фарнелло, и спустилась со ступенек кареты.
И тут же услышала восторженный возглас:
– Ах, миледи… Какой приятный сюрприз!
С очаровательной грацией Зефирина улыбнулась.
Мысли ее были за тысячу лье от весьма обаятельного всадника, ехавшего ей навстречу.
Глава XI
ПУТАНИЦА, ДОСТОЙНАЯ МАКИАВЕЛЛИ
Лорд Мортимер, герцог Монтроуз, полномочный посол его величества короля Генриха, один из самых богатых лордов Англии – ведь говорили же, что у него в Корнуэлле пятитысячное стадо овец, – соскочил с лошади, чтобы поприветствовать Зефирину.
Пока он приближался к ней типично английской походкой, держась неподражаемо прямо, молодая женщина, смущенная этой неожиданной встречей, отметила про себя, что герцог оказался намного привлекательнее сохранившегося в ее воспоминании образа.
Мортимер де Монтроуз, мужчина лет тридцати с небольшим, благодаря своим белокурым волосам, являл полную противоположность жгуче-черному князю Франелло. Золотистые кудри герцога обрамляли тонкое лицо с правильными чертами. Лишь несколько изломанная в середине линия носа наводила на мысль, что как на поединках, так и на полях сражений этот человек, должно быть, сущий бульдог.
«А может, это он был тем незнакомцем на пляже…»
При этой мысли сердце Зефирины забилось сильнее.
Как всегда, когда была чем-то взволнована, она начала кусать губы, но ей все же хватило самообладания опуститься в глубоком реверансе в тот момент, когда красавец англичанин, сняв шляпу с пером, размашистым жестом мел ею землю.
– Всемилостивые боги, ваша светлость, какая радость, какое счастье снова встретить уважаемую миледи Зефирину де Багатель, княгиню Фарнелло… Могу ли я воспользоваться случаем и поздравить вашу светлость со столь удачным выбором?
При последних словах Мортимер де Монтроуз взглянул на князя. Мужчины раскланялись друг с другом, после чего англичанин снова рассыпался в комплиментах Зефирине.
– Глубокоуважаемая миледи де Багатель без всякого сомнения была самой привлекательной особой на этой «встрече века»… Не правда ли, миледи? Какая удача, что мы оказались в числе тех, кто жил тогда в «Золотом лагере». Бог ты мой!.. И наши короли «братья»… Времена тогда были, клянусь святым Георгием, поспокойнее, чем теперь… ни одна душа на свете не увидит таких чудес! Ах, какое чудное воспоминание для тех, кому довелось видеть!..
В сыпавшихся без остановки восклицаниях Мортимера де Монтроуза без конца путались французские, итальянские и английские слова.
Фульвио, если его и раздражала необычная для англичан экспансивность, ничем этого не обнаружил.