Сошедший с рельсов - Джеймс Сигел

Том появился на пять минут раньше и устроил настоящее представление со сниманием пальто и закрыванием двери.

– Так о чем ты хотел поговорить? – спросил он.

– Об откате, – ответил я.

Наверное, я сказал это слишком в лоб, потому что он медленно откинулся в кресле. Должно быть, существовал определенный код, на котором посвященные говорили о подобных делах.

– Откат – это что? – изобразил недоумение Том. – У нас, кажется, не Профсоюз водителей грузовиков[26]? Насколько я помню, мы снимаем рекламу.

– Студия «Ти энд ди», – объяснил я. – Вы что, и песенки сочиняете?

– У нас полный комплекс услуг. Чего бы это ни стоило.

– И сколько стоит эта?

– Ты видел последний ролик Робертса? Он выглядит смешным, потому что хочет меня рассмешить.

Но мне в тот день было не до смеха.

– И как долго это продолжалось? Твой мухлеж с Дэвидом?

– Послушай, Чаз, ты пригласил меня на допрос? Если так, то значит, я что-то недопонял, когда ты мне позвонил. Мне показалось, мы должны были встретиться по другому поводу. Поправь меня, если я ошибаюсь.

Я покраснел. Может, тайный язык в самом деле существовал? Может, я даже его знал, но не умел на нем изъясняться? Сначала с Уинстоном в баре. Теперь здесь. Я позвонил Тому не затем, чтобы его обличать. И даже не затем, чтобы выпытывать грязные подробности. Я хотел, чтобы перепало и мне. Намеревался сказать: «Учтите и меня».

Наверное, самое время сбросить маску морального превосходства. Вот что подразумевал Том. И скорее всего был прав.

– Двадцать тысяч, – сказал я.

И сам удивился, как это сорвалось у меня с языка. Двадцать тысяч – простая констатация факта – ни уверток, ни визгливых клянчащих ноток в голосе. Двадцать тысяч, из них десять я пообещал Уинстону, а с другими десятью уже расстался. Но все-таки я слегка смутился: правильно ли обстряпываю дельце, не следовало ли перекинуть через стол обрывок бумаги с нацарапанной карандашом цифрой?

Том улыбнулся. Ты же один из нас, говорила его улыбка.

Я почувствовал укол совести, но не такой сильный, как предполагал. Неужели все так и бывает? Теряешь себя по капельке, и вдруг – ты уже не ты. А кто-то другой, носящий твое имя, спящий с твоей женой, обнимающий твоего ребенка. Кто угодно, но только не ты.

– Разве я тебе не говорил, что я Санта-Клаус? – спросил Том.

На следующий день мы встретились с Уинстоном к северу от седьмой линии железки на самой пустынной стоянке «Данкин донатс»[27] в Астории[28].

Это была его идея. «Надо встречаться подальше от чужих глаз», – предостерег он.

Уинстон поджидал меня в белой «мазде» с колпаками от другой марки и разбитыми задними фарами. Ветровое стекло покрывала паутина трещин.

Я подкатил в серебристом «мерседесе» и почувствовал себя неловко. Надеясь, что Уинстон меня не заметил, загнал машину в дальний угол стояки. Но он заметил.

– Давай сюда! – крикнул он.

Я подошел. Уинстон перегнулся и открыл пассажирскую дверцу:

– Залезай, приятель.

Приятель залез.

– Знаешь, какая моя любимая песня?

– Нет.

– Про деньги «Пинк Флойд». А любимый артист?

Я отрицательно покачал головой.

– Эдди Мани[29].

– Да, он хорош, – согласился я.

– Любимый фильм – «Цвет денег». Любимый бейсбольный игрок – Норм Кэш[30]. А после него Брэд Пенни.

– Понимаю, Уинстон, у меня есть для тебя деньги.

– Кто говорит о деньгах? Я просто развлекаю тебя разговором.

По эстакаде, разбрызгивая искры, прогрохотал поезд.

– Но раз уж ты заговорил о деньгах, где они?

Я полез за пазуху. Деньги жгли мне карман – кажется, есть такое выражение? Вчера курьер от руководства рекламопроизводителей положил мне конверт на стол.

– Здесь пять тысяч. Вторая половина потом.

– Ты такое видел в кино? – улыбнулся Уинстон.

– Что?

– Половина сейчас, половина после дела. В кино или еще где-нибудь?

– Я думал…

– Какие счеты, приятель. Я ведь сказал, что делаю это по доброте душевной: товарищ попал в беду, и я выручаю. А ты: десять тысяч.

– Я помню…

– Вот и весь уговор.

– Понятно.

– Так какие были условия?

– Я решил, что половина…

– Отвечай, какие были условия, Чарлз?

– Десять тысяч, – пробормотал я.

– Правильно, десять тысяч. Но за что десять тысяч?

– Что ты имеешь в виду?

– За что ты предлагаешь мне десять тысяч? За красивые глаза? Или хочешь заплатить за мое обучение в колледже?

– Послушай, Уинстон… – Внезапно мне очень сильно захотелось уйти.

– Послушай, Чарлз, – перебил он меня. – По-моему, между нами возникло недоразумение. Давай-ка повторим условия. Когда просишь кого-нибудь сделать нечто подобное, надо знать условия.

– Я знаю условия.

– Вот как? Тогда выкладывай. Чтобы потом не было никакой путаницы. За что ты даешь мне десять тысяч?

– Я даю тебе десять тысяч, чтобы… чтобы ты прогнал Васкеса.

– Верно, – отозвался Уинстон. – Условия именно такие. Десять тысяч за то, чтобы я прогнал Васкеса. – Он что-то вытащил из кармана. – А вот и аргумент. Как ты считаешь, он послушается?

– Пистолет. – Я сжался и отпрянул к дверце.

– Вот оно как… – усмехнулся он. – Ты испугался?

– Послушай, Уинстон, я не хочу…

– Не хочешь на пушку смотреть? Вот и он не захочет. А что ты думал? Что я с ним мило потолкую?

– Понимаешь… я думал… если это вообще возможно…

– Да, – повторил он, – если это вообще возможно.

– Хорошо, – согласился я. – Хорошо.

Все это время я оперировал эвфемизмами: прогнать Васкеса, что-то предпринять, позаботиться о нем. Но порой действовать следует именно так, как предлагал Уинстон.

– Что «хорошо»?

– М-м-м?

– "Хорошо" в смысле: вот твои десять тысяч?

– Да, – сдался я.

– Вот и отлично. А то я чуть было не решил, что ты даешь мне только половину.

Я вытащил из кармана конверт и подал ему.

– Какой ты сговорчивый. Я бы согласился и на три четверти. – Уинстон пересчитал деньги и спросил: – Где?

Сошедший с рельсов. 23

Под Вестсайдской автострадой.

Шла первая неделя нового года.

Я сидел рядом с Уинстоном во взятом напрокат серебристо-голубом «сейбле». Глаза Уинстона были закрыты.

По Хадсону, пыхтя, тащился буксир. Вода была настолько черной, что казалось, реки вообще нет. Пустота, ограниченная набережными. Шел дождь со снегом; хрупкие льдинки залетали в открытое окно машины и таяли у меня на лице.

Я дрожал.

Я старался ни о чем не думать, сохранять спокойствие.

На углу на противоположной стороне улицы стояла проститутка в прозрачном красном неглиже и блестящих черных сапогах. Она была там с тех самых пор, как я сел в машину.

Я смотрел на нее и удивлялся: где же ее клиенты? Законный вопрос, поскольку времени было всего начало одиннадцатого.

Девку высадили из джипа с номерными знаками Нью-Джерси, и она ждала новую машину с той же пропиской. Но прошли десять минут, а она по-прежнему торчала на ледяном дожде и от нечего делать пялилась на «сейбл».

Проститутка замерзала и кутала в накидку из искусственного меха свою тестообразную плоть, выставленную напоказ клиентам, чтобы те яснее представляли цену.

Куда же подевались ее клиенты?

Страховщик из Тинека, брокер из Пискатауэй, водители грузовиков?

Под Вестсайдской автострадой Васкес назначил мне встречу.

– Нашел деньги? – спросил он.

– Да, – ответил я.

– Приходи в десять туда, где Тридцать седьмая выходит к реке.

– Хорошо.

– И никому ни слова. Понял?

– Да. – Разве только одному человеку.

– Будешь ждать меня один.

– Разумеется. – Ну, может быть, не совсем один.

«Сколько эта проститутка может там стоять?» – подумал я.

И в этот момент она тронулась с места и двинулась ко мне.

Вот уже она на середине улицы – ближе ко мне, чем от меня, – и я понял, что она не повернет. Каблуки сапог гулко стучали по асфальту – она шла прямо к «сейблу».

– Хочешь поразвлечься? – спросила она, заглянув в мое окно.

Грудь и ноги у нее покрылись гусиной кожей.

Я не хотел с ней развлекаться, хотел, чтобы она ушла.

– Нет.

– У-гу, – проговорила она. Трудно было определить, сколько ей лет. Что-нибудь между двадцатью и тридцатью пятью. – Не найдется сигаретки?

– Нет.

Но между сиденьями лежала целая пачка – сигареты Уинстона. Одна или две штуки даже высовывались из надорванной обертки.

– А это что?

– Сейчас. – Я потянулся за сигаретами и почувствовал мокроту – вся пачка была заляпана мозгами Уинстона. Я вытащил одну сигарету и подал через окно.

– Спасибо, – сказала проститутка, но я не услышал в ее голосе благодарности.

Она попросила огонька.

– У меня нет.

– А у него? – Проститутка показала на Уинстона, который так и не открыл глаз.