Стена - Адам Робертс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Они все еще оставались дома, когда я ушел за свечкой, – сказал Тигхи. – Так что дело не в рассветном шторме.
– Ты уходил за свечкой?
– Да, утро уже кончалось, и ма послала меня забрать свечку. А когда я вернулся, их уже не было.
На этот раз Тигхи не смог сдержать слез. В уголках его глаз появились первые капельки влаги, которые, увеличиваясь в размерах, начали скатываться по щеке.
– Что поделаешь, – сказал Током, немного покраснев, – сожалею, но они не первые люди, кто ушел с мира, потому что настали тяжелые времена. Ведь у них пропала коза, в конце концов.
Эта мысль тоже приходила Тигхи в голову, однако, будучи озвученной, она показалась юноше столь невыносимой, что он не просто заплакал, а разрыдался. Током растерялся, не зная, что делать. Хмыкнув, он положил трубку, подошел к юноше и, обняв его, стал утешать, как маленького ребенка. Тигхи продолжал плакать.
Старый мастер говорил ему:
– Ну, будет, будет. Все наладится.
Однако слова не достигали Тигхи, переливаясь в ушах и вновь уходя в воздух.
Наконец тело юноши перестало сотрясаться от рыданий, и Тигхи вновь обрел способность говорить членораздельно.
– Я знаю, что это правда, но все равно не могу с этим смириться. Мне так тяжело.
– Конечно, – вздохнул Током, отстраняясь от юноши.
Он возвратился на свое место и опять раскурил трубку.
– Это же грех, ведь так? Просто шагнуть в бездну с края мира. Просто взять и шагнуть. Все знают, что это грех.
– Да, – ответил Током, – но теперь уже ничего не исправить.
Тигхи сделал несколько глубоких вдохов.
– Прошу прощения, мастер Током, за то, что я явился к вам и разревелся, как малыш, которого только что отлучили от материнской груди.
– Да что ты, – поспешил успокоить его Током. – Я все понимаю.
– И я очень жалею о том, что не смогу пригодиться вам в вашей мастерской. Вы были очень добры ко мне, и мне бы очень хотелось оказаться вам полезным.
Слова звучали слишком напыщенно даже в его собственных ушах, но, расплакавшись, Тигхи как бы утерял чувство собственного достоинства и теперь хотел обрести его вновь, хотя бы таким способом. К тому же Током воспринял его горе серьезно, с пониманием. Ведь он как-никак сын принца.
– Тебе не о чем беспокоиться, – сказал старый мастер, который и сам был тронут чуть ли не до слез.
– А еще я сильно опасаюсь, что мой дед задаст мне трепку, если я вернусь и скажу ему, что вы не взяли меня на работу.
– Вот как? – удивился Током. – Ну и ну. Твой дед – влиятельный человек. С ним нельзя не считаться. Лучше не злить его без нужды. Если хочешь, можешь приходить сюда, и мы поговорим о том о сем. Ты мог бы приносить немного еды, и мы вместе обедали бы.
– Еды? – боязливо переспросил Тигхи.
– Если твой дед не против. У меня есть кое-какие припасы, но мне бы не хотелось израсходовать их слишком быстро, и потому я голодаю вот уже много дней.
Однако Тигхи уже успел все просчитать в уме. Он будет воровать пищу у деда и отдавать ее этому человеку. Своего рода мена. Он сменит гнев на ласку, ярость на нежность. Да, в этом был определенный смысл.
– Хорошо, я сделаю это, – сказал юноша.
Остаток дня прошел превосходно. Током провел Тигхи по своей лавке. Он развязал и развернул несколько рулонов самой лучшей ткани. Такого мягкого и эластичного полотна юноша еще не видел и потому пришел в неподдельный восторг. Затем Током отвел его в комнату, которую он вырыл в задней части дома. Там у стены стоял ткацкий станок с челноками из пластика и несколькими настоящими кордами. Большая часть первоначальных кордов вышла из строя, и взамен них использовались корды из кишок животных. Позднее, проголодавшись, Тигхи пробрался в дом деда и вынес оттуда немного хлеба и одно сморщенное, засохшее яблоко, оставшееся еще с лета. Дед любил такие яблоки. Выскользнув из пустого дома с провизией, спрятанной под одеждой, Тигхи испытал приятное возбуждение, от которого холодило в висках и покалывало в сосудах. Тигхи быстрым шагом, чуть ли не бегом пересек рыночный выступ и поднялся к дому Токома.
Разделив принесенное поровну, Током и Тигхи в два приема умяли его, после чего старый мастер воспрял духом и опять заключил юношу в дружеские объятия. Тигхи испытал приятное чувство и оставшееся время провел на верхнем пастбище, гуляя и наблюдая за пастухами и пастушками с их небольшими стадами коз.
Домой он возвратился поздно, когда солнце уже перевалило за верхушку стены. Скитальцы на рыночном выступе начали сбиваться в плотную кучу. Они проводили ночь таким образом, согревая друг друга теплом своих тел. Их крайне ослабленные организмы с трудом могли противостоять свирепым ветрам, налетавшим на рассвете. Один из них – от него остались лишь кожа и кости – недавно умер от голода, и его тело сожгли на небольшом погребальном костре. Не успел потухнуть огонь, как разгорелся жаркий спор за право на золу. Среди претендентов было двое деревенских фермеров. Один выращивал фрукты, а другой – бобы. Дело шло к весне, и такое ценное удобрение могло способствовать раннему урожаю, что имело особое значение.
Тигхи прошел мимо, лишь мельком взглянув на спорящих. Его мысли были заняты очень важным делом. Юношу вдруг осенило, что он может обратиться к дожу с прошением позволить Токому усыновить его в качестве законного наследника. Может, дед с радостью отпустит его, если Тигхи согласится отдать ему всех коз и дом.
Сквозь щели в рассветной двери пробивался свет от свечи, которая горела в главном пространстве деда – неслыханная роскошь. Старик сидел в своем кресле с посохом между ног. Тигхи понял, не успев закрыть за собой рассветную дверь, что рассчитывать на спокойный вечер не стоит. Запах свежеиспеченного хлеба напомнил ему о доме, и воспоминание острой болью пронзило сердце.
– Как прошел твой рабочий день, мое дитя? – осведомился дед.
– Хо-хорошо, – ответил Тигхи, подвигаясь поближе к стене. – Он п-п-прошел х-х-хорошо.
– Не заикайся, – сердито приказал старик, стукнув посохом в пол. – А теперь я буду говорить о том, как моим врагам удалось досадить мне.
Последовала пауза.
– Воровство является прегрешением перед Богом на Верхушке стены, – назидательно произнес дед. – Ты это понимаешь?
Тигхи кивнул, ожидая удара посохом.
– Сегодня один из твоих друзей – один из тех скитальцев, к которым ты питаешь такое участие, – тайно проник в мой дом, в мой дом и украл у меня пищу. Он взял зимние яблоки и почти целую буханку хлеба.
Тигхи ничего не сказал, но про себя подумал: «Ах ты, старый лгун. У тебя пропало всего-навсего одно яблоко». Однако вслух унылым голосом произнес:
– Да.
– Скитальцы сами по себе ничто. Мои враги подговорили одного из них сделать это. Мы с дожем обсудили этот возмутительный случай и пришли к единому мнению. Завтра их вышлют из деревни. Мы терпели слишком долго. Они как язва, которая разъедает деревню. Скоро ко мне придут помощники, и мы обдумаем план действий на утро. Скитальцы ослабели от голода, но все же их достаточно много. Ты – сильный парень и тоже можешь пригодиться.
– Да, дед, – сказал Тигхи.
Ту ночь помощники провели в доме священника. Они расположились в главном пространстве, а когда наступило утро, сгрудились вокруг старика. Тигхи нарочно замешкался с уходом, но дед бесцеремонно выставил его из дому:
– У тебя теперь есть работа, так что нечего засиживаться здесь.
Проходя мимо скитальцев на рыночном выступе, Тигхи замедлил шаг и остановился. Ему хотелось предупредить их о нависшей опасности. Однако как это сделать, да и будет ли прок от его предупреждения? Тигхи попытался высмотреть в гуще этих несчастных человека, с которым разговаривал позавчера, однако изможденные, костлявые лица все выглядели одинаково.
Понурив голову, Тигхи поплелся к дому Токома, но ткача там не оказалось. Юноша решил пока побродить немного по верхним уступам. Солнце поднялось еще выше и теперь пронизывало воздух своими лучами.
Сев на землю, юноша прислонился спиной к стене, задрал голову и стал смотреть в небо.
Небо, воздух, свет. Птицы, воркующие и падающие в пространстве. Вдруг послышалось фырчанье и хрюканье. На уступе показался заблудившийся поросенок с клеймом Липши, принадлежавший состоятельной семье, которая жила чуть выше. Поросенок водил рылом по короткой траве в поисках каких-нибудь съедобных корешков и вскоре подошел к Тигхи. Обнюхав положенные друг на друга ноги юноши, поросенок потерся о его левую ногу и двинулся дальше. В голову Тигхи явилась мысль. Ему вдруг отчаянно захотелось ударить поросенка ногой так, чтобы тот свалился с утеса. Пусть он свалится с мира так, как свалилась коза его па, – так, как (и от этой мысли у Тигхи перехватило горло) поступили его собственные па и ма. Как смеет этот безобразный поросенок жить, когда па и ма Тигхи ушли в никуда? Однако к тому времени, когда Тигхи поднялся на ноги, его отделяло от поросенка расстояние в несколько дюжин рук, и первоначальный порыв угас.