Порядок в культуре - Капитолина Кокшенева

Это вообще принцип спектакля: тезе противостоит антитеза. Роскошной статуарности, физической отточенности силуэтов всех героев, умной графике мизансцен противостоит необузданная сила чувств влюбленных друг в друга взаимно, счастливо, самозабвенно. Режиссер так точно очерчивает всякую мизансцену, так рельефно располагает актеров друг против друга, заставляя всех слышать и видеть друг друга каждую секунду сценического времени, что в спектакле вообще нет ни пустот, ни пауз. Воображаемые шпаги в руках артистов в момент сражения мы просто видим — так точны их движения, а нитка с иголкой в руках Беатрисы не требуют никакой материализации — мы верим, что она шьет.

В этом спектакле о превратностях любви, о страстном влечении мужчины к женщине (особенно актуальным в нынешней культурной ситуации стертой половой принадлежности) актеры принесли себя в дар — в дар нам, зрителям. Анна Старцева и Анастасия Дворецкая, Юрий Вьюшкин и Антон Афанасьев, Валерий Кукшкин и Степан Куликов, Елена Безухова и Дмитрий Чукин с Кириллом Водолазовым показали, что театр не есть дополнительный аксессуар к драматической литературе, что театр имеет свою собственную природу, отличную от кино. А классическое произведение — это не мертвый склад чувствований людей прошлого. Старые любовные слова они превратили в переживаемое каждым из нас, раскрыв фантастическое богатство классического языка любви.

Пятый областной театральный фестиваль «Долгопрудненская осень» завершался торжественной церемонией. Не щадившие себя в фестивальные дни артисты театра «Город» (принимающая сторона) пели что-то осеннее и грустное, а его директор — Жаннетта Арутюнян, наверное, уже размышляла о будущем. Ведь маленьким муниципальным театрам жить трудно и продолжение фестивальной жизни зависит от множества очень земных обстоятельств. Но они преодолевали все трудности уже не раз, так что есть надежда, что наступит новая осень и снова придет театральный праздник.

Часы без стрелок

Вологодскому государственному драматическому театру 160 лет. При таком солидном возрасте, что странно, он не обладает ни званием академического, ни носит чье-либо имя. Откуда такая «скромность» — Бог весть, но, кажется, за ней стоит какое-то небрежение к самим себе: ведь в советские годы, да и в первые несоветские получить имя было можно, учитывая устойчивое убеждение, что в любом областном городе самый главный театр — это театр драматический. И эта иерархическая установка в сущности своей правильна. Драматический театр — это, непременно, визитная карточка города. Это театр, представляющий по всей России, прежде всего классический русский репертуар (а усомниться в том, что сегодня это важнейшая задача, не позволяет «правда жизни» — классику современная молодежь готова скорее смотреть на сцене и в кино, чем читать.). И теперь, когда в порыве свободы, театральные деятели плюнули на звания для своих театров, или, как О.Табаков искоренили в названии слово «академический» (хотя почему, например, он лично не отказался от своих званий, в том числе и народного артиста — непонятно!) — теперь стать «академическим» не менее сложно, чем найти желающих стать главными режиссерами или худруками в провинции. Проще стало жить иначе: приехал, поставил и …уехал.

Но Вологде повезло. Зураб Нанобашвили начал работать в театре в 2001 году, и слово «работать» тут, пожалуй, приходится к месту: нужно было выстраивать репертуарную политику, работать с актерами и администрацией театра, преодолевая естественное (и неестественное) сопротивление, непонимание, недоверие. Я считаю, что создал он интересный репертуар, с главным центром — классикой: «Бальзаминов. Бальзаминов», «На всякого мудреца довольно простоты» А.Н.Островского, «Тартюф» Мольера, «Макбет» и «Сон в летнюю ночь» Шекспира, «Дом Бернарды Альбы» Лорки, «Братья Карамазова» Достоевского. И мне как-то очень жаль, что например, Достоевский (и не только) снят с репертуара в связи с отбытием (бегством?) главного артиста из Вологодской драмы. «Братья Карамазовы» были спектаклем концептуальным, в графике и стилистике его мизансцен, в его черно-белой цветовой палитре чувствовалось что-то очень грузинское (что любили мы и в советском грузинском кино), но в то же время это был, безусловно, Достоевский-христианин.

О грузинском в Нанобашвили придется говорить. И я лично не вижу тут никакого неудобства. «Мне нравится, — сказал как-то мне талантливый и отчаянный молодой русский писатель, — мне нравится, когда в русском культурном строительстве участвуют люди других национальностей». И я с ним согласна, но с одной «оговорочкой». Да, такая позиция говорит не о нашей с вами щедрости (не будем уж так собой гордиться!), но о способности русской культуры втягивать в себя других, своей силой и мощью не бояться ни с кем поделиться. А «оговорочка» собственна одна — любит ли Зураб Нанобашвили русскую культуру? Ответ ясен и определенен — любит. Он ей воспитан, он в русском театре и стал режиссером. Для него наши классики — это в точь такие же собеседники, как и для нас с вами. Всё. Вопрос исчерпан. У нас только одна главная мера, а другие только подчиняются ей — это мера любви. (И уже абсолютно не важны ни его личная горячность, ни бешеный темперамент, которые русскому человеку гораздо понятнее и ближе, чем холодная расчетливость). Так что давайте поговорим о том, какого Островского он снова поставил в своей (и нашей) вологодской Драме. А это уже третье обращение к великому драматургу — всегда актуальному и бесконечно сценичному.

Пожалуй, главную идею драматурга о ДОХОДНОМ МЕСТЕ как чиновничьем кормлении и жертвовании человеческим ради этого кормления постановщик спектакля Зураб Нанобашвили и сценограф Елена Сенатова расширили и вглубь истории, — к временам гоголевского рождения чиновничьей темы в русской литературе, и приблизили к нам — в день сегодняшний (с его фантастическим ростом бюрократии). Потому и видим мы компактную, но весьма многозначительную сценическую конструкцию — огромный «стул-трон» символизирует не просто жизненную или государственную иерархию, но и олицетворяет собой «иерархию» успеха, дохода, сытой жизни. Внутри самого этого «стула»-дома, «стула»-присутственного места размещаются иные стулья, стульчики и просто бедные «стоячие места» тех, кто в самом низу, у подножия бюрократической машины клюет как курочка, «по зернышку». Да, Островский говорит в этой пьесе о служивом народе, и о чиновной России. Потому и похож молодой чиновник Белогубов (арт. Николай Акулов) на остепенившегося и взявшегося за ум Хлестакова. Потому и нет прежней купеческой роскоши, тяжеловесного быта, да и акценты в жизнях человеческих расставлены совсем другие. Островский получился социальным — и сегодня это высшая точка, пик театрального свободомыслия. Ведь политического театра у нас больше нет.

Но все же Зураб Нанобашвили социальность своего спектакля «окутывает», уравновешивает проблемами психологическими: да, реальная жизнь такова, что хранителем всей главной ее нынешней «экзистенции» оказывается старый генерал Вышневский (арт. Владимир Таныгин). Это он со всей страстью успешного и пожившего человека набрасывается на племянника Жадова, требуя забыть об идеалах и книжках, в которых соблазняют молодежь высокими материями о достоинстве личности и честной бедности. И он оказывается прав, потому как племянник, сдавленный тисками необходимости кормить жену (а режиссер усугубляет ситуацию, показывая, что Полина беременна), в результате вынужден отбросить гордость правдолюбца и хулителя взяточников, да отправиться все к тому же дядюшке просить теплого, сытого, хлебного места чиновника. Несомненно, современность, что располагается прямо на нынешней улице, заставила режиссера расставить новые акценты в великом Островском. Когда-то эту пьесу играли так, что публика симпатизировала именно Жадову с его молодым и искренним бунтом, с его обличением общественных пороков. А сегодня, пожалуй, нет — сегодня впору задать ему вопрос: «И зачем же ты женился, бунтарь? И зачем наивную жену свою вовлек в недоступное ее пониманию некое противостояние обществу?» Дмитрий Бычков в роли Жадова в первой части спектакля сохраняет некую старомодность актерской игры, представляя своего героя порывистым романтиком. Но во втором действии дыхание времени становится ощутимее, рисунок рельефнее: это уже реально измученный жизнью человек, добывающий в трудах копейку и совсем не знающий никакой радости от этого каторжного труда. Да, он пойдет на поклон к дядюшке Вышневскому, но поздно… У него он тоже найдет разорение и разлад — дядюшка уличен во взяточничестве. И бежит Жадов оттуда ни с чем со своей молодой женой. И завершится спектакль на ноте вполне необыденной. Герои смотрят на звезды, взобравшись вверх по лестнице…. Режиссер будто враз вырывает их из оков тяжкой, суровой реальности и развертывает перед ними и нами полотно неба — другой реальности с ее вечной привлекательной и торжественной силой, о которой человек так часто забывает, но без которой, по большому счету, вся наша жизнь просто прах…