Сімъ побѣдиши - Алесь Пашкевич

   Сигизмунд же воспринял предложение сдержанно, а краковский сейм едва ли не единогласно решил выслать назад московское посольство. Однако Федор Сукин не сдался. Он подкупил королевскую горничную, тайно показавшую в костеле во время воскресной службы двух принцесс. Младшая, Екатерина, на миг поправила над бархатным чепцом кружевную вуаль — и царскому посланцу запали в душу ее черные брови, нежный носик, искушающие, налитые вишневой свежестью губы. Он незаметно понаблюдал за ее лебединой походкой и вкусно расписал обо всем своему хозяину. И не позабыл добавить, что Сигизмунд Август не имеет потомка, потому с помощью его сестры-красавицы Московия может снова соединиться со своей вотчиной — полоцкими и смоленскими землями. 

   Расписал — и на некоторое время успокоился. 

   А в беспокойные сны Ивана впервые пришла не Анастасия, а таинственная полька Екатерина. Он шагал за ней, пытался схватить за нежно-белесую руку... и уже срывал с нее розовый италийский хитон, и блеснули в улыбках свечей атласные исподние надраги, как та вдруг превратилась в белую лебедку и выпорхнула в раскрытое окно. 

   — Порви меня, мой государь, как эту сорочку… — неожиданно простонала под ним горячая дочь какого-то боярина, и он испуганно вскочил. 

   — Иди вон, шлюха подзаборная! — Царь сбросил женщину с кровати и позвал Висковатого. 

   — Пошли в Краков Сукину еще от меня подарков. Пускай поторапливает! 

   Но пока исполнялось новое царское поручение, принцессу Екатерину сосватали брату шведского короля Эрика XIV, герцогу Финляндскому Юхану...

   Иван по-прежнему пил и утопал в блуде с молодой дочерью хана Кабарды черноокой княжной Кученей, которую, чтобы хоть этим успокоить царскую одурь, взялся окрестить сам митрополит Макарий и обвенчать с Иваном, уже как Марию. И угасли властные гульбища — пока до Москвы не докатилось известие о свадьбе Екатерины и Юхана. Тогда Иван послал Курбского жечь пограничные западные земли и позвал своего посланца Федора Сукина, приказав тому своими руками сбить огромный гроб... 

   — В него положу Катькиного брата Сигизмунда… или сам лягу! — молвил он в начале января 1562 года, во главе 60-тысячного войска отправившись на древнюю крепость Полоцкого княжества. 

   Митрополит Макарий попытался унять воинственный пыл царя, но не смог, предложив тогда взять с собой святыню, которая, как он надеялся, должна отвести несчастья и ненужные смерти. 

   — Некогда еще отец твой из Смоленска привез его — крест полоцкой игуменьи Евфросинии. Война его вывезла, а ты назад возврати. И пусть защитит он все войско Христово. 

   — В походы со своими крестами ходить надобно! — недоуменно бросил Иван постаревшему митрополиту. 

   А тот глубоко вздохнул, тревожно посмотрел в суженные царские глаза и спокойно уточнил: 

   — Кресты, Иван, не бывают свои или чужие. Все они — Божьи, все — Христовы. Ибо он, Иисус, один за нас, грешных, страдания принял. 

   Иван подозрительно глянул на Макария: 

   — Ты что, митрополит, мой поход праведный не благословляешь?! 

   Макарий напряженно помолчал и ответил вопросом: 

   — А ты как думаешь, государь: разве благословляет наш Создатель убийства? 

   — Ясно… — проскрежетал Иван и направился к дверям. 

   — Крест полоцкий в твоей казне. Возврати святыню в родной град, — уже в царскую сгорбленную спину молвил Макарий и перекрестил раскрытые двери. Ему неожиданно увиделось, как Ивану удалось прочесть строки Евангелия, привезенного от Палеологов. И он с тревогой вспомнил о рассказах Максима Грека о богатой Полоцкой библиотеке...

   Полки велено было формировать под Луками. Затем ежедневно, «дабы воинским людем истомы и затору не быть», они поочередно вместе с фуражными обозами отправлялись в поход. 

   Как ни стереглись, литовская разведка дозналась о московской выправе и доложила гетману Николаю Радзивиллу. Тот спешно собрал войско и из Менска двинулся на подмогу Полоцку. 

   Однако первым к городу дошел московский царь. Он долго с поймы Двины осматривал древние стены, что-то неслышно шептал сам себе, а затем спрятался в шатре, позвал к себе Висковатого и приказал тому писать Макарию письмо, в котором уверял митрополита, что войну начинает «токмо ради бдения о святыхъ храмехъ да иконахъ священныхъ, иже безбожная Литва поклонение святымъ иконамъ отвергше, пощипаше ихъ да многая ругания учинише, а церкви православные разориша, веру христьянскую оставльше и лютеранство восприаша…» 

   Царские полководцы намеревались начать наступление с Задвинья — по льду, с той стороны, где Окольный город не имел оборонительных стен. Там разместились Передовой, Царский полки и полк Правой руки. Однако лед на Двине начал таять и трещать, и полки перешли в междуречье к опустевшему монастырю святого Георгия. От берегов Полоты московиты вынуждены были наступать уже на полоцкие укрепления. 

   И христианский город с древней Софией над Двиной, константинопольской сестрой, захлебнулся в огне и дыму. Дневные осады нападавших перемежались с ночными вылазками защитников. Потекла по заснеженным берегам на лед неукротимая кровь, а по высокому замку почти непрестанно лупили стенобитные пушки. 

   И выгорел Острог с посадами, и на крыльях дыма с привкусом человечины ворвались в город стрельцы, вкатили пушки поближе к замковым стенам — и обвалили их. 

   После седьмого приступа полоцкий воевода с епископом вышли к царскому войску просить милости. 

   — Сдавайтесь, пожалую вам свободу да имущество, — обещал обессилившим воинам Иван, а когда вошел в замок, приказал казнить всех, крестьян от Дисны до Дрисы полонил и бесконечными человеческими клиньями наказал гнать в Московию — в снег и мороз. Туда же санными обозами повезли и городскую казну, и сундуки купцов да зажиточной знати. А их прежних владельцев еще несколько дней секли сабли царских татар, топили подо льдом Двины и Воловьего озера. 

   И не было спасения ни иудею, ни католику, ни монаху-бернардинцу, никому, кто не покорился да не принял веру и волю московскую. 

  В первое победное утро Иван со своей свитой присутствовал на богослужении в Спасовом монастыре. Затем долго ходил по почерневшему от сажи и дыма снегу, косолапо кривя ноги, отчего носы сапог его, хоть и закрученные вверх, были стертыми и грязными. 

   Успокоившись прогулкой, Иван призвал к себе полоцкого епископа и, словно между прочим, спросил: 

   — А где ваша хваленая библиотека? 

   Священник проявил удивление и начал неуверенно: 

   — В этом пепле и людей не найти, не то что книги... 

   Но царь прервал: 

   — Не хитри, владыка. Мне донесли, что во время осады игумен с монахами книги через подземный ход к Двине перенесли, а затем в лодках сплавили. — Втянув шею, он криво посмотрел на исхудавшего епископа и подобрел: — А я тебе подарок подготовил... — поднял руку и шевельнул пальцем. 

   Матей бросился к царю, склонил голову и, разворачивая белый бархат, протянул крест. 

   — Вот, возвращаю на круги своя древнюю реликвию, еще отцом моим Василием спасенную... 

   — Господь всемогущий! — не удержался священник и упал на колени. — Святая Евфросиния! Спаси и сохрани! 

   — Ну вот, а вы от меня библиотеку прячете, — довольно вздохнул царь и уже вскочил в седло, но увидел, что епископ с двумя монахами не решаются приблизиться к нему, и остановился: — Что еще? 

   Епископ осторожно передал крест монаху и стал на колени возле покрытых инеем конских копыт. 

   — Вставай, владыка, не надо благодарности. Я сегодня добрый, — мягко бросил сверху Иван, а священник поднял на него соленые глаза и выговорил: 

   — Великий князь, давеча воины твои наших писцов полонили. Смилуйся и отпусти их! 

   Царь напрягся, скрежетнул зубами и взглянул на Матея. Тот преданно пожал плечами и застыл. 

   — Забери-ка ты и этого страстотерпца к тем писцам! — царь ткнул кнутом в епископа и больно ударил шпорами лошадь. 

   На том окончилась книгописчая школа полоцких братьев-иоаннитов, заложенная с полвека тому афонским игуменом Нилом и его сподвижниками. Только одному из них было суждено дойти пленником до Москвы и в новой волоколамской монастырской келье несколько раз переписать «Псалтырь», на каждом экземпляре оставляя следующее свидетельство: «Написана сия книга рукою многогрешнаго и недостойнаго раба Богова Ивана, полоняника полоцкаго, въ заключении и во двоихъ путахъ звязанаго. Слава Богу, совершившему сию книгу. Аминь»...

   Узнав о захвате Полоцка, гетман Радзивилл повернул свое войско на Вильно — готовить новую оборону. А в московский лагерь прибыло посольство от Сигизмунда. 

   — Замерз я тут и подустал, — вместо приветствия сказал Иван. — Пускай король шлет назначенных людей в мою столицу, там объясняться будем! Так и сообщите своему хозяину… — Он помолчал, неподвижно глядя под ноги, и добавил: — А дабы вам не с пустыми руками возвращаться, от меня Сигизмунду подарок доставьте — гроб, нами для него приготовленный!