Дорогая Эмми Блю - Лиа Луис

– Спасибо, – она улыбается мне и откручивает крышку смузи цвета сахарной ваты. Пляж в сезон летних дождей – холодный и сырой, но воздух теплый и пахнет жареными пончиками в сахаре и водорослями, а в небе не видно ни облачка. Именно в такие дни я люблю Шир-Сэнд. Блеск новизны этого города с его маленьким песчаным пляжем, викторианскими домами из оранжевого кирпича и ретро-пассажами так и не улетучился. Я поняла, что хочу здесь жить, как только сошла с поезда. Я приняла решение переехать, отучившись первый год в колледже, а Лукас и Аманда помогли мне перебраться в это местечко в двух городах от Рамсгита.

– Новый старт, – сказала Аманда, расставляя нарциссы на окнах комнат. – Чудесно, милая. Ты будешь здесь счастлива, – и она оказалась права.

Рози отхлёбывает смузи.

– Поговори со мной, Блю.

– О чём?

Она легонько касается моей руки.

– О том, почему у тебя всю неделю такое выражение лица. Как будто ты страдаешь запором. Даже не так – как будто у тебя в заднице застряла целая деревня.

Я смеюсь, очищаю от песка бензиново-синюю ракушку мидии.

– Вовсе у меня не такое лицо.

– Такое. Оно у тебя всегда такое, когда ты думаешь о чём-то плохом. О чём на этот раз? О французе?

«Нет», – хочу сказать я. Есть кое-что, почти выпихнувшее из моей головы мысли о Лукасе, чему я даже рада. Это поздравительные открытки. От отца. Я не могу не думать о них, и при каждой мысли мой желудок скручивается в бараний рог. Целую неделю я провела с комом в груди – комом нервозности, тоски, волнения. Да, я волнуюсь, потому что знаю: я стала ближе к тому дню, когда смогу посмотреть в лицо своему папе. Мужчине, от которого унаследовала половину генов.

Рози стягивает очки, смотрит на меня карими кошачьими глазами.

– Ну?

– Нет, не о французе.

– Хорошо, – говорит Рози. – Хочешь это обсудить?

Я качаю головой, но она наблюдает за мной, молча улыбаясь, и эта тёплая, спокойная улыбка придаёт мне сил.

– Помнишь, я говорила тебе о папе? О том, что я совсем ничего о нём не знаю?

Рози кивает, крутит в руках бумажную этикетку от смузи.

– Ага. Он тоже француз, да? Сексапильный музыкант?

– Насчёт сексапильного ты сама придумала.

– Все музыканты сексапильные. Даже некрасивые. Ладно, давай дальше.

– Мама всегда говорила мне, что ничего о нём не знает. Лишь что он играл в группе на том же фестивале, куда приехала она, и что они провели вместе пару дней. Его зовут Питер, и он живёт в Бретани – вот и всё, что она мне говорила. И что он не знает о моём существовании.

– Помню. А ты говорила, что никогда ей не верила.

– Ага, – я придвигаю к себе свою коричневую кожаную сумку, всю в песке, и достаю из неё конверт. – Во вторник она прислала мне вот это.

Рози стопкой вытаскивает карточки из розового конверта, разглядывает первую попавшуюся. Как и на остальных, на них нацарапан адрес дома, где я жила до восьми лет. По тонким уголкам видно, что с открыток сорвали марки. Мама собирала их для какой-то благотворительной программы, к которой она относилась так серьёзно, как никогда не относилась ко мне.

Какое-то время Рози молчит и смотрит на меня не мигая.

– Боже мой, – она сдвигает солнечные очки на макушку. – Это… это офигенно, Эм, – всё её лицо пылает, в глазах блестят слёзы. Она хватает меня за руку. – Он знает о тебе, Эмми. И ему не наплевать. Ему совсем не наплевать.

Она вновь опускает очки на глаза, кончиками пальцев утирает слёзы.

– Значит, твоя мама так их и хранила?

Прямо над нашими головами пролетает стая чаек. Семья, сидящая рядом с нами, под навесом в голубую и розовую полоску, бросает в их сторону горсть чипсов.

– Наверное, да, – говорю я. – Но если честно, не знаю, Рози. Не могу с ней связаться, – я молчу о том, что, скорее всего, и не смогу. Телефон Рози вибрирует, и она с силой стучит пальцем по экрану.

– Это мой будильник, Эм. Пора снова на работу. Почему время летит так быстро? Пройдёмся?

Мы с Рози бредём по пляжу, в руках коробки от роллов с курицей, в глаза светит солнце. Рози так часто с любопытством на меня посматривает, будто хочет вновь заговорить, но боится давить на меня слишком сильно. Дойдя до гостиницы, Рози садится на край каменной ограды, отряхивает песок с босых ступней. Я устраиваюсь рядом, смотрю на пляж. Дети прыгают по волнам у берега, родители ловят их, мажут солнцезащитный крем на крошечные ручки и личики, люди лежат не шевелясь, лицом вниз, подставив под солнце бледные ноги.

– Да, открытки – это настоящая деревня, – Рози натягивает туфлю. – Та, которая застряла у тебя в заднице.

Я киваю и говорю, что не такая уж это большая деревня.

– Я так давно его искала. Но перестала пытаться после того случая. В школе, – слова застревают в горле.

– После учителя. Моргана, – осторожно добавляет Рози. Она, Фокс и Моро – единственные, кто знает о Роберте Моргане и о том, что случилось вечером в день Летнего бала. Что он, ассистент преподавателя информационных технологий, пообещал мне помочь поискать информацию об отце на компьютерах в кабинете информатики. Что он, когда я стояла в очереди за диетической колой, а в зале играла песня «Sugababes», сказал мне, что он кое-что нашел. И я ему поверила. Я пошла с ним в пустой кабинет, когда мои одноклассники танцевали и веселились, когда он должен был помогать другим учителям разносить напитки и закуски и обеспечивать нашу безопасность. Я не рассказала даже Адаму, даже двум коллегам по фотостудии, с которыми сблизилась. Каждый раз, когда я хотела рассказать, мне становилось так странно, что это произошло со мной, и я замолкала. Говорить об этом – значило слишком сильно раскрыть свою душу, и я боялась, что они отпрянут от меня, отпрыгнут, отшатнутся. Понемногу я учусь говорить об этом вслух, но очень медленно.

– Тут есть адрес, – говорит Рози, болтая пыльными ногами, – на обороте открыток. Ты там была? Надо туда ехать. Или по крайней мере погуглить.

– Была. Это город, где я жила раньше. Рамсгит. Я только не пойму, что за дорога.

– Твой папа жил во Франции.

– Да. Во всяком случае, если верить маме.

Рози молча кивает.

По гугл-картам я мало что понимаю. Я думаю о тех местах, где жили мы или кто-нибудь