Вечный хранитель - Виталий Гладкий

— Что вы, милорд! Мои люди никогда не волынят. И уж тем более конюхи. Я расспрошу Жиля, когда мальчик проснется, какая нелегкая понесла его в стойло к этому жеребцу. Он настоящий дикарь!

— О каком жеребце ты ведешь речь? — удивился Сен-Жермен.

— Его купил вчера мой помощник. Если откровенно, то сделка получилась знатная. Жеребец английских кровей по цене пони!

— Странно… — Граф нахмурился. — Уж не краденый ли он?

— Ни в коем случае, милорд. Барышник — мой хороший знакомый. И моего помощника он хорошо знает. Он не рискнул бы меня обмануть. Почему так дешево? Все очень просто. Жеребец был последним в партии лошадей, которых барышник привез из Англии. Он и впрямь стоит больших денег. Но барышнику нужно было срочно продать жеребца, потому что он хотел опередить своего конкурента, нацелившегося на табун чистокровных скакунов из Андалузии. О, это такие лошади, милорд! Огненный взгляд, горделивый изгиб шеи, пышная грива, ниспадающая на плечи… И необыкновенный, как бы танцующий, ход. Немного найдется пород более ярких, эффектных и оригинальных, чем андалузская.

— Да, да, все верно, дядюшка Мало. Это кони королей, благородных рыцарей, кони легендарного Эль Сида и Кортеса. Андалузские скакуны — это сама история искусства верховой езды. Вот только мне непонятно, с каких это пор дядюшка Мало, моряк до мозга костей, стал так увлекаться лошадьми? И потом, оказывается, ты романтик. Так точно и красочно описать андалузцев может не каждый.

— Знаете, милорд, я давно понял, что лучшие друзья человека — это собака и конь. Они никогда не подведут, всегда выручат в трудную годину, а когда тебе захочется поплакаться кому-нибудь в жилетку, сетуя на свою нелегкую судьбину, то более благодарных слушателей, чем лошадь и пес, не найти. Они все понимают. Жаль, что Господь не наградил их человеческой речью.

— Жаль… — машинально ответил граф, думая о чем-то своем.

Он пытался подвергнуть ситуацию хладнокровному анализу (что не очень удавалось) и в конечном итоге должен был с сожалением констатировать, что для него утрата Жиля чересчур болезненна. Мальчик был очень преданным и проворным, как горностай, — любимая забава вельможных персон, державших эту хищную зверушку вместо домашнего животного. Для холостого Сен-Жермена юный Жиль был очеловеченной игрушкой, скрашивающей долгие дни путешествий в закрытом пространстве четырехколесного экипажа.

Хорошо, что в этот момент никто не видел Фанфана. Он забился на сеновал и в который раз истово клялся самыми страшными клятвами, что никогда, никогда не подведет такого богатого и могущественного господина как Винтер. Как виртуозно он устранил Жиля! Комар носа не подточит.

Конечно, в этом деле есть и заслуга самого Фанфана, который напоил купленного жеребца снадобьем, которое дал ему мсье Винтер, после чего животное просто озверело. А затем Фанфан, выполняя план Винтера, рассказал Жилю, что в конюшне дядюшки Мало появился красавец-скакун и слуга графа не смог сдержать любопытства.

Что там дальше происходило, Фанфан не знал. Винтер строго-настрого запретил ему соваться в конюшню вместе с Жилем. Но в итоге все получилось так, как было задумано — появилась вакансия на место слуги графа Сен-Жермена. Теперь все зависит от оборотистости самого Фанфана. «И смелости», — мысленно добавил подросток и нащупал в кармане рукоять навахи…

Трипо, которого прислал папаша Гильотен, заявился ближе к ночи. Это был длинный, как глист, узкоплечий малый, у которого на изъеденном оспой узколобом лице с массивными надбровными дугами было написано, что он патологический убийца. Обычно Трипо исполнял деликатные поручения папаши Гильотена. Обитатели парижского дна хорошо знали, чем занимается Трипо, и старались не конфликтовать ни с его хозяином, ни с ним самим.

— На окнах спальни графа я незаметно отодвинул задвижки, — громко прошептал Фанфан, стараясь не очень приближаться к Трипо, от которого исходил запах мертвечины; бандит не был большим любителем принимать водные процедуры.

— Молодец, — похвалил его Трипо. — Так говоришь, на руках графа дорогие перстни?

— Да. Бриллианты величиной с лесной орех.

— Ух ты! Это отлично. А ведь у него есть еще и кубышка… Но тут сразу же возникает вопрос: а как снять эти перстни, чтобы граф не услышал? Да-а, по-тихому спроворить дельце не получится. Ну да ладно, разберусь как-нибудь… Нет, не зря я бил ноги в такую даль. И угораздило же твоего дядюшку Мало завести постоялый двор в Сен-Клу!

— Нужно было взять извозчика.

— Экий ты дурень, Фанфан. Когда граф вознесется на небеса, полиция первым делом начнет опрашивать как раз извозчиков. А моя физиономия известна половине Парижа. Смекаешь?

— Смекаю.

— То-то. Учись, пока у тебя есть такой учитель, как я… — Трипо рассмеялся. — И-ги-ги-и-и…

Его смех напоминал визг свиньи, которую режут. Фанфан опасливо оглянулся — как бы их не услышали. Но ночная темень надежно укрыла заговорщиков своим черным плащом, а луна никак не могла выпутаться из пушистого покрывала туч. Фанфан и Трипо беседовали в небольшой рощице как раз напротив ворот постоялого двора. Отсюда им хорошо были видны освещенные окна второго этажа — граф еще не ложился. Он занимал так называемые «королевские» апартаменты, состоявшие из большой комнаты с камином и спальни.

— Так я пошел… — Фанфан нервно поежился.

— Иди, иди… Теперь дело за мной. Лишь бы сторожевые псы дядюшки Мало не испортили мне всю малину.

— Я ведь уже говорил, что собак беру на себя.

— Извини, забыл… Ну, бывай. Пожелай мне удачи.

— Желаю… — Голос Фанфана дрогнул, и он поторопился уйти.

Теперь ему предстояло самое сложное — обтяпать дельце так, чтобы все выглядело абсолютно натурально…

Трипо подошел к забору, окружавшему постоялый двор «Ржавый якорь», подтянулся на руках, словно гимнаст, и вмиг очутился на дереве, которое росло возле забора. Его ветви доставали до крыши сеновала, откуда Трипо сначала перебрался на крышу таверны, а затем и на узкий карниз, опоясывающий гостиницу папаши Мало на уровне второго этажа.

Дальше он стал передвигаться, как улитка. Трипо буквально прилип к стене, слился с ней, раскинув руки и даже вблизи выглядел просто пятном на кирпичной стене. Но это пятно не было неподвижным; оно миллиметр за миллиметром подползало к темному окну спальной комнаты графа Сен-Жермена.

Фанфан, затаившийся на ветке дерева, дрожал от возбуждения. В руках он держал наваху. Ветка, на которой сидел подросток, находилась чуть выше окна спальни графа, и Фанфан все примерялся, как ему действовать дальше. Конечно, риск свалиться вниз был чересчур большим, но это его мало волновало — Фанфан отличался кошачьей гибкостью и отменной ориентацией в пространстве.