Черный - Ричард Райт

- Никакого наказания я не боюсь, - сказал я мальчишке.

- Ты что же, не боишься бога? - спросил он.

- Не боюсь. Чего мне его бояться? Я ему ничего плохого не сделал.

- Смотри, он карает жестоко, - пригрозил мне мальчишка.

- Но ведь он, говорят, милосерд, - сказал я.

- Милосерд к тем, кто его чтит, - сказал мальчишка. - А если ты от него отвратился, он тоже отвратит от тебя лик свой.

В том, что я ему на это ответил, выразилось мое отношение к богу и к людским страданиям, отношение, которое сформировала моя жизнь, годы страха, голода, одиночества, мук и унижений.

- Если бы моя смерть избавила мир от страданий, я бы не задумываясь умер, - сказал я. - Но я не верю в избавление, люди всегда будут страдать.

Он ничего не ответил. Мне захотелось поговорить с ним по-настоящему, объяснить ему, но я понимал, что все будет впустую. Он был старше меня, но совсем не знал, не понимал живой жизни, отец и мать строго следили за его воспитанием и неукоснительно внушали, что именно он должен думать и чувствовать.

- Не сердись, - попросил я его.

Перепуганный и озадаченный, мальчишка ушел. Мне было его жалко.

Сразу же после его визита боевые действия развернула бабушка. Мальчишка, конечно, передал ей мои кощунственные слова, ибо она беседовала теперь со мной часами, твердя, что я буду гореть в аду до скончания века. День молитвенного собрания приближался, и наступление на меня велось со всех сторон. Например, зайду я случайно за чем-нибудь в столовую, а бабушка стоит на коленях, голову положила на стул и пламенно молится, то и дело поминая мое имя. Бог глядел на меня отовсюду, даже из злобных, холодных глаз тети Эдди. Я чувствовал себя как загнанный зверь. Мне хотелось вырваться из этого дома, уехать. Они так долго просили меня обратиться в веру, что я просто не мог больше оставаться глухим к их мольбам. Я в отчаянии искал способ отказаться и в то же время не навлечь на себя их проклятий. Нот, лучше я убегу из дому, но не сдамся. И вот я придумал план, по допустил промах и нанес бабушке удар в самое сердце. У меня и в мыслях не было ни огорчать, ни унижать ее, самое смешное заключалось в том, что я как раз хотел пролить бальзам в ее истерзанную моим неверием душу, а вместо этого она пережила такой позор и унижение, каких этой доброй христианке не приходилось испытывать никогда в жизни.

Однажды вечером пастор рассказывал в своей проповеди - я на минуту оторвал глаза от его жены и, хотя из мыслей моих она не ушла, стал слушать, - как Иакову явился ангел. Вот оно, подумал я, скажу-ка я бабушке, что мне нужны доказательства, чтобы поверить, - как я могу считать, что что-то существует, если я его не вижу и не могу потрогать руками? А если мне явится ангел, скажу я ей, я буду считать это неопровержимым доказательством того, что бог существует, и буду ему поклоняться, не ведая сомнений; бабушка, конечно, это поймет. Рисковать я ничем не рискую, потому что никакой ангел мне, естественно, никогда не явится, а если явится, я сию же минуту брошусь к врачу, на это у меня ума хватит. Я загорелся этой мыслью. Надо поскорей успокоить бабушку, пусть она не убивается так из-за моей гибнущей души, пусть знает, что не совсем уж я погряз во зле и грехах, ее страстные призывы и мольбы не прошли мимо моего слуха. И, повернувшись к бабушке, я прошептал ей на ухо:

- Знаешь, бабушка, если бы мне тоже явился ангел, как Иакову, я бы поверил.

Бабушка вздрогнула и с изумлением воззрилась на меня; потом ее морщинистое белое лицо осветилось улыбкой, она кивнула и ласково похлопала меня по руке. Слава богу, теперь она хоть ненадолго оставит меня в покое. Во время проповеди бабушка то и дело взглядывала на меня и улыбалась. Ну вот, теперь она знает, что я не остался глух к ее мольбам... Довольный, что моя выдумка удалась, я с чистой совестью продолжал любоваться пасторской женой, думая, как приятно было бы поцеловать ее и испытать те ощущения, о которых я читал в книгах. Служба кончилась, бабушка бросилась к кафедре и начала что-то взволнованно рассказывать пастору; я увидел, что пастор с удивлением глядит на меня. Ах ты черт, с яростью подумал я, проболталась-таки! Если бы я только знал, о чем она ему рассказывает...

Пастор быстро подошел ко мне. Я машинально встал. Он протянул мне руку, я ее пожал.

- Бабушка мне все сказала, - торжественно произнес он.

Я онемел от ярости.

- Кто ее просил? - наконец произнес я.

- Она говорит, ты видел ангела.

Его слова прозвучали буквально как гром среди ясного неба.

От бешенства я скрипнул зубами. Наконец дар речи ко мне вернулся.

- Да нет, сэр, что вы! Какой ангел? - залепетал я, хватая его за руку. - Ничего такого я ей не говорил, она перепутала.

Вот уж не думал попасть в такую передрягу.

Пастор в недоумении хлопал глазами.

- А что же ты ей сказал? - спросил он.

- Сказал, что, если бы мне когда-нибудь явился ангел, я бы поверил.

Господи, как мне было стыдно, каким я чувствовал себя идиотом, как себя ненавидел и жалел мою доверчивую бабушку. Лицо пастора помрачнело и вытянулось. Разочарование было слишком велико, он никак не мог его осмыслить.

- Значит, ты... ты ангела не видел? - спросил он.

- Ну, конечно, нет, сэр! - горячо сказал я и изо всех сил затряс головой, чтобы у него не осталось и тени сомнения.

- Понятно, - протянул пастор и вздохнул.

И вдруг с надеждой устремил взгляд в угол.

- Для бога нет ничего невозможного, ты ведь знаешь, - ободряюще намекнул он.

- Но я-то ничего не видел, - возразил я. - Что же делать, я бы и рад...

- Молись, и бог снизойдет к тебе, - сказал он.

Мне вдруг стало душно, я хотел опрометью броситься вон из церкви и никогда в жизни сюда не возвращаться. Но пастор крепко держал меня за руку, я не мог уйти.

- Сэр, это ошибка, разве я думал, что так получится, - уверял его я.

- Послушай, Ричард, я старше тебя, - сказал он. - Твое сердце требует веры, я чувствую. - Наверно, лицо мое выразило сомнение, потому что он добавил: - Поверь мне, прошу тебя.

- Сэр, пожалуйста, не рассказывайте об этом никому, - попросил я.

Лицо его снова озарилось слабой надеждой.

- Может, ты просто стесняешься, потому и просишь меня не рассказывать? - высказал он предположение. - Слушай, ведь дело-то серьезное. Если ты в самом деле видел ангела, не скрывай от меня, скажи.

Доказывать ему я уже был не в силах, я лишь молча качал головой. Рядом с его надеждой все слова теряли смысл.

- Обещай мне молиться. Если ты будешь молиться, бог не оставит твою молитву без ответа, - сказал он.

Я отвернулся, стыдясь за него, я чувствовал, что, дав ему повод для несбыточных надежд, я нечаянно совершил что-то непристойное, мне было жаль его за эти надежды и хотелось поскорее от него уйти. Наконец он отпустил меня, прошептав:

- Мы с тобой как-нибудь еще поговорим.

Прихожане глядели на меня во все глаза. Я сжал кулаки. Все во мне клокотало, а бабушка сияла счастливой, простодушной улыбкой. Ведь она жила в постоянном ожидании чуда, вот почему и произошло это недоразумение. И она рассказала о "чуде" всем, кто был в церкви, и все теперь знают, даже жена пастора! Вон они все стоят и шепчутся, и на лицах их изумление и восторг. Если бы я в эту минуту поднялся на кафедру и стал говорить, я, может быть, увлек бы их всех за собой, может быть, я пережил бы тогда миг своего величайшего торжества!

Бабушка подбежала ко мне, плача от радости, крепко прижала к груди. И тут меня словно прорвало, я накинулся на нее с упреками: она не поняла меня, она ошиблась! Наверное, я говорил слишком громко и резко - вся церковь собралась вокруг нас, - потому что бабушка вдруг отпрянула, ушла в дальний угол и вперила оттуда в меня холодный, остановившийся взгляд. Я был раздавлен. Подошел к ней, хотел объяснить, как все было.

- Зачем, зачем ты мне это сказал? - проговорила она срывающимся голосом, и я понял, как велико ее горе.

До самого дома она не проронила ни слова. Я шел рядом, встревоженно заглядывая в ее старое, усталое белое лицо, я видел морщинистую шею, черные ждущие глаза в глубоких глазницах, сухонькое тело и думал, что ведь я лучше ее понимаю, зачем нужна человеку религия, как стремится человеческое сердце к тому, чего нет и никогда не будет, как жаждет человеческий дух вырваться за узкие пределы, поставленные неумолимой жизнью.

Мне удалось убедить бабушку, что я не хотел ее расстраивать, и она ухватилась за это проявление заботы о ней, чтобы еще раз попытаться обратить мое сердце к богу. Она плача уговаривала меня молиться, молиться по-настоящему, горячо, со слезами...

- Бабушка, не требуй с меня обещания, - попросил я.

- Нет, обещай мне, ради спасения своей души обещай, - настаивала она.

Я дал ей обещание, я должен был как-то искупить свою вину за то, что выставил ее нечаянно перед всей церковью на посмешище.

Каждый день я поднимался к себе в комнату, запирал дверь, становился на колени и пытался молиться, но ничего путного придумать не мог. Однажды я вдруг увидел, до чего все это глупо, и прямо на коленях громко расхохотался. Нет, я не могу молиться и никогда не смогу, нечего и время терять. Но я скрыл от всех свою неудачу. Я был уверен, что, если у меня когда-нибудь что-нибудь и выйдет с молитвой, слова мои бесшумно взлетят к потолку и тихо опустятся на меня, как пух.