Цицианов - Владимир Лапин

О том, что произошло у Гродно в 1794 году, мы можем прочитать в записках Л.Н. Энгельгардта: «Артиллерии капитан Сергей Алексеевич Тучков, к счастью, по первому удару в набат, вскоре ушел к своим двум ротам артиллерии, стоявшим на Погулянке, и нашел всю свою команду готовую у орудий. К нему мало-помалу стали прибегать от сказанных полков некоторые офицеры и нижние чины, и собралось их до 700 человек. Он подступил к городу и стал оный канонировать; поляки хотели было атаковать его, но видя устройство его войск, опасались. Поляки потребовали от Арсеньева (генерала, захваченного поляками в плен. — В.Л.), чтобы он приказал Тучкову остановить канонаду, но тот отказался, а принудили полковника Языкова, чтоб он от имени генерала послал таковое приказание. Тучков, получа сие предписание, отвечал, что пока генерала лично не увидит, то приказа не послушает, и требовал, чтоб ему его выдали. Но как начало рассветать, и он увидел, что польские полки собрались и вывезли из своего арсенала артиллерию, то, по малому числу своих войск, ретировался он к Гродне и прибыл туда благополучно, без малейшей потери, хотя при начале жарко был преследуем. В Гродне командовал генерал-майор князь Дмитрий Павлович Цицианов. Как человек разумный и с воинскими особливыми дарованиями, он был осторожен и содержал войска в должном порядке, и потому тотчас по дошедшей молве принял свои меры: дождавшись Тучкова, взял с Гродны контрибуцию, занял крепкую позицию и оставался там до времени»[108].

Обратим внимание читателя на то, что в 1794 году впервые пересеклись пути Цицианова и Тучкова, который в своих записках не скупится на черную краску при характеристике личности и деятельности князя. Очень вероятно, что вспыльчивый генерал чем-то обидел подчиненного ему капитана, хотя награждение Тучкова орденом Святого Георгия 4-й степени должно было оставить у будущего мемуариста самые теплые воспоминания о кампании 1794 года.

Тем временем война в Литве разгоралась. 26 апреля 1794 года произошел бой отряда под командованием полковника Деева под Полянками с большим корпусом польских войск, который насчитывал шесть полков пехоты, две бригады так называемой «народовой кавалерии» и полк татарской конницы, общей численностью около шести тысяч человек. Кроме того, к месту сражения подтянулось еще пять тысяч польских ополченцев. Несмотря на значительное преимущество противника в силах, полковник Деев одержал полную победу: повстанцы бежали в сторону Вильно, бросив шесть пушек. Обе стороны действовали с особым ожесточением: в официальном рапорте малое число пленных объяснялось тем, что «…солдаты наши так раздражены были, что не давали пардону, но и они (поляки. — В.Л.) так отчаянны были, что раненые оборонялись». Потери русских войск также были значительны: 173 убитых и 322 тяжелораненых[109].

В том же 1794 году Цицианову было дано весьма деликатное поручение. Видимо, он уже имел реноме человека, способного не только к решительным, но и к тонким действиям. Российское командование обратилось к польскому генералу Беляку с предложением покинуть ряды повстанцев в обмен на амнистию, сохранение чинов и имущества. В послании к мятежному генералу указывалось на то, что до сих пор русские войска воздерживались от разорения его поместий. В том случае, если бы Беляк выразил готовность к сотрудничеству, переговоры о деталях должен был вести Цицианов[110].

В середине августа 1794 года большой переполох произвел рейд отряда под командованием С. Грабовского в Минскую губернию. Три тысячи пехотинцев и всадников при двух пушках сами по себе не представляли большой угрозы, но появление противника в глубоком тылу наносило тяжкий урон престижу России. При этом моральным ущербом дело не ограничивалось. Рейд Грабовского мог сыграть роль запала, способного взорвать всю Белоруссию, где имелось немало горючего материала в лице католических священников, шляхты и вообще всех, кто мечтал о восстановлении Речи Посполитой «от моря до моря». Поляки, сражавшиеся в других районах, воодушевлялись известиями о том, что их товарищи успешно действуют на вражеской территории. Репнин писал Салтыкову по этому поводу 19 августа: «Дерзостное стремление сих мятежников, пустившихся в глубину наших границ, непонятно. Оно доказывает согласие с ними здешних обывателей, понеже те мятежники никаких с собой повозок не имеют, и, следственно, пропитание находят готовое у обывателей… Здешние жители еще не бунтуют, то едино от страха, а сколь скоро войск наших не увидят, столь немедленно уже и готовы приступить к бунту. Отделение наших войск от границы к Виль-не — причина сего дерзостного покушения»[111]. Командование было очень обеспокоено рейдом Грабовского, как о том можно судить из письма Репнина канцлеру Безбородко от 21 августа 1794 года[112]. Ситуация создавалась критическая. В Минске было всего две роты пехоты, две пушки, несколько десятков выздоравливающих солдат в местном госпитале и 300 рекрутов, застрявших в городе из-за бездорожья. Но принять командование даже над этими скромными силами было некому: по стечению обстоятельств в городе не оказалось ни одного штаб-офицера[113]. Даже если бы повстанцы овладели Минском, в стратегическом отношении это мало что значило, однако известие об этом могло «воспламенить» тысячи колеблющихся, и тогда в глубоком тылу правительственных войск, сжимавших кольцо вокруг Варшавы, могло вспыхнуть масштабное «возмущение».

Отражение рейда Грабовского было поручено П.Д. Цицианову. Погоня по пятам была изнурительна и малопродуктивна. Поляки ломали после себя мосты и гати, устраивали завалы на лесных дорогах. Поэтому Цицианов решил не преследовать противника, а идти ему наперерез[114]. Такой план оказался разумным. Уже 21 августа отряд под командованием премьер-майора Барклая де Толли (племянника героя 1812 года) нанес чувствительный удар польским партизанам под Глуском и заставил их в беспорядке отступить[115]. А через три дня под Любанью рейд Грабовского закончился. Вот как выглядели события в подробном отчете Цицианова Репнину от 29 августа:

«Видя крайнее изнурение войск моего начальства от одиннадцатидневного беспрерывного марша, сделав более восьмидесяти миль в течение оных, принужден будучи взять с половины дороги для облегчения себе в марш и за недостатком подвод под пехоту с собой только шесть эскадронов карабинер, один батальон гренадер на подводах и четыре орудия полевой артиллерии малого калибра, терял я всю надежду в успехе моего преследования за неприятелем, тем паче, что он, забирая подводы и хлеб предо мною, сжигая и разоряя мосты за собою на каждом шагу, так сказать, меня останавливал. Но кой час я услышал, что он от стычки с моим авангардом под начальством отличного в военном искусстве Санкт-Петербургского гренадерского полка премьер-майора и кавалера Барклай-де-Толли под Глуском, потеряв там около ста человек в убитых, раненых и пленных, кинулся по Слуцкой дороге и с оной своротил от деревни Осевцы влево к переправе чрез реку Орезу при Любани, зная, что переправа его задержит по причине непомерной широты той реки в том месте, зная также, что он окружен непроходимыми там болотами, и получа известие от авангарда, что он еще в лесу за собой чрез топкое болото сжег весьма долгий мост, вознамерился я, твердо уповая на помощь Божью, переправясь поспешно при корчме Орезе на пароме, спущенном ими и паки возвращенном, а частью вплавь, перерезать ему путь, стараясь захватить его так, чтоб еще не все войско его успело перебраться на правый берег и малосильным своим отрядом потеснить его.