Привязанность - Изабель Фонсека

— Да ладно тебе. Поживем — увидим, — сказала она. — Ты же сам целый год удивлялся, почему у нее до сих пор нет друга.

На Марке лица не было, он ее словно не слышал. Ответа не последовало: он явно был против.

Письма Виктории было не узнать — оно не было обычным ее перечнем личных горестей и общественных негодований (претензий к подругам, несправедливостей по отношению к налогоплательщикам великого городишки Кэмден), в сущности, вообще ничего об ее чувствах. А потом этот сюрприз, пришпиленный под конец. Джин казалось, что она понимает, какая перемена произошла в дочери, что служит источником этой новой ее легкости, неуклюжей болтливости. У нее был секс. Джин отнюдь не воображала, что Вик девственница, напротив, была вполне уверена в обратном. Но все прежнее имело лишь формальную, техническую сторону.

А посему, чтобы отвлечь Марка или чтобы дать ему нечто иное, достойное горестных размышлений, она рассказала ему о том, как заезжала в клинику.

— И мне придется туда вернуться. Они хотят сделать еще один тест — une echographie. Значит, что-то у меня не так.

— С чего ты взяла?

— А что еще это может означать?

— Они хотят быть уверенными. Такая у них работа, это просто исследование ультразвуком. Может, на снимке что-то неясно, вот и все.

— Вот и я говорю. Что-то не так. Боже, как я устала. Пойду и прилягу на часок.

Она протиснулась мимо него. Несмотря на необычайно долгий сон накануне ночью, она вдруг ощутила с ног валящее утомление — окончательное, по ее мнению, доказательство наличия болезни. Утешения ей не хотелось, а вот утешать его с нее было довольно.

Джин сидела на кровати, снимая сережки — массивные серебряные звезды, подарок от Вик. Сняв марокканские серебряные бусы, единственную свою драгоценность, которой домогалась Виктория, и перебирая их в пальцах, словно четки, она думала о письме дочери. Дело вовсе не в сексе. Виктория влюблена. Как это типично для умственного убожества Джин, что она зациклилась на первом — ну да, розовое зубное колечко для надевания на член. Интересно, что Джиована пришлет в следующий раз? Бирюзовые анальные затычки? Три месяца назад я и не знала, что такое анальная затычка, думала Джин, слишком подавленная, чтобы снова разжечь свою ярость по отношению к Марку. Она бросила ожерелье на ночной столик, положила ладони на груди и надавила на них. Потом улеглась. И груди ее тоже улеглись — лишенные закваски, обессиленные, распростертые, скользящие к краям раскинувшейся в разные стороны земли. И почти уже там пребывающие, подумала она, стараясь не заплакать.

За зашторенным окном раздалось воркование какой-то птицы, и она попыталась угадать, какой она породы. Эко-шей, эко-шей — вот как примерно оно звучало. Ecorche: это слово пришло ей на ум прежде, чем она вспомнила, что оно означает. Изображение тела, лишенного кожи. Чтобы показать, что находится под ней. «С содранной кожей» по-французски — так, а откуда вообще я знаю это слово? Уже проваливаясь в глубокий сон без сновидений, она вспомнила о книжном пакете на полке и поняла, чьим был этот мелкий, аккуратный почерк. Ларри Монда. Это была книга Ларри.

Ближе к вечеру Джин решила, что отправится в Лондон. Она откажется от echographie — ультразвукового исследования, как говорит Марк. Возможно, он прав и им лишь требуется убедиться, что все в порядке, но ей хотелось встретиться со своим собственным врачом, а еще ей надо повидать Викторию. Марк опять уединился у себя в кабинете и говорил по телефону: обсуждалась все та же кампания по холодильникам, на этот раз с заказчиком. В качестве жеста доброй воли он предложил приготовить поесть, когда покончит с делами. Удовольствие от «приготовления обеда» (закупок, готовки и последующего мытья посуды), никогда не бывавшее у нее высоким, из-за Джиованы пропало вообще; по-видимому, они с Марком проводили не больше времени в совместных трапезах, чем в занятиях любовью. Все это сводилось к одному: к аппетиту. А его у нее не только не было — ей трудно было вообразить, что он когда-нибудь появится снова.

Выйдя выпить, она увидела уголок письма Вик, высовывавшийся с высокой полки, где его оставил Марк — то ли поместивший его вне пределов ее досягаемости намеренно, то ли просто будучи невнимательным (и рослым?). Она налила себе стакан холодного белого вина и встала на стул, чтобы взять письмо Вик, прихватив, когда спускалась, и последний пакет: книгу Ларри. Найдя желтый юридический бювар (единственный след от своего даром растраченного образования), она вышла на террасу. И, читая письмо, подумала, что была права: здесь дело в любви. Может, и в сексе тоже, но придавать ему особое значение было бы неправильно; ей придется найти способ убедить в этом Марка — хотя, возможно, то обстоятельство, что любовь Виктории отклонилась от него, как он, видимо, готов это рассматривать, огорчит его даже еще больше.

Она взглянула на оборотную сторону письма. Оказывается, после постскриптума о Викраме имелся еще один: Никогда не догадаетесь, кто ко мне заглянул. Софи де Вильморен — прелесть! Значит, она наконец нашла к ним дорогу, эта беспальтовая бродяжка из химчистки, дочь знаменитой бывшей любви Марка. Характерно, что он не зачитал этого вслух — вновь прикрывая ее или же не желая ей «докучать». Что из того, что Софи «с приветом»? Тысячи женщин постоянно ищут у Джин совета, а ее собственный муж обращается с ней как с ребенком.

Джин взяла «Теорию равенства» и осмотрела ее, вытянув перед собой: красные весы на обложке, штамп университетской прессы, фотографии автора нет — серьезная книга. Она открыла ее как можно шире, чтобы только не треснул корешок, тщательно принюхалась ко шву, и при этом на колени ей упал запечатанный конверт. Она пока не стала его открывать. Первым делом она составила список.

Скалли, Вик (Майя выехала), турагент

Потом она написала Дж. Ей хотелось без промедления написать Джиоване. Из-за этого пакета, поступившего после посещения клиники, продолжающееся присутствие Джиованы стало представляться в высшей степени фривольным, как интрижка с практиканткой в Белом доме: легкомыслие, зародившееся во время непринужденности и изобилия. В этом новом опасном мире не было места для такой мишуры. Того, что она не проверяла аккаунт naughtyboy1, было недостаточно. Она понимала, что если войдет туда на следующий день и в ее почтовом ящике будет подмигивать сообщение, изобилующее подробностями времени и места, подробностями отвратительными и пьянящими, — что ж, у нее вполне может не хватить сил. Джин очень хотелось уверовать в силу воли. Но сила воли — это запрещающий приказ, а не перемена в сердце. Ее осторожное и ослабевающее сопротивление само по себе было обязательством, от которого она хотела избавиться. Утром, после турагента и перед спортзалом, она зайдет в Интернет-кафе и покончит с ним.

«Ты только послушай саму себя!» — подумала она, решаясь «порвать с этим», как будто Джиована была ее собственной любовницей, а не полной незнакомкой. Ей следовало оставить это на завтра, но она все равно продолжала размышлять о том, как с этим управится.

Дорогая Джиована,

В последние несколько месяцев ты, не зная об этом, переписывалась со мной, Джин Хаббард.

Да, со мной, миссис Хаббард, — понимаешь?

Привет, это Джин.

Нет, это не годится. Что же ей написать?

Дорогая Джиована,

В последние два с половиной месяца я выдавала себя за своего мужа. На сей раз искренне ваша, Джин Хаббард

Она попыталась снова.

Милейшая Джио. Нет.

Дорогая Джио. Нет!

Дорогая Джиована,

Наконец-то наступил этот день. И я должен тебя поблагодарить. Твоя терпеливая, поистине усердная помощь сделала меня любовником, которого моя жена всегда желала и, видит Бог, заслуживает…

Ну конечно! Но все же это верное направление. Она отгородится от Джиованы единственной вещью, которая у нее есть и которой у той никогда не будет: браком. Скальным основанием из двадцати трех счастливейших — нет, двадцати трех просто счастливых лет. Или как насчет

Дорогая Шлюха, я тебя обожаю, но у меня появилась новая шлюха, которую я хочу называть своей!

— Ты же не будешь говорить обо мне, правда? — вслух спросила Джин у себя голосом мультипликационного зайчика, которым они с Вик обозначали комичное отсутствие понимания самих себя, заодно возмущенно хмурясь, расставив ноги и уперев руки в бока.

Или как насчет… ничего. Самым лучшим, самым крутым будет просто все прекратить. И никак этого не комментировать.

Солнце опустилось за далекие голубые холмы, и воздух внезапно сделался прохладным. Все детали исчезли, очертания пейзажа слились воедино, и земля стала силуэтом спящего животного. Даже попугаи на высоких эвкалиптах молчали. Небо было темно-желтым с черными прожилками, как будто по нему прополз не умеющий ходить ребенок с угольным карандашом в руке. Джин слышала, как Марк принимает ванну, — с обедом придется подождать. Подумать только, раньше они принимали ванну совместно, два аллигатора в крохотном болотце.