Сентиментальные прогулки по Москве - Каринэ Фолиянц

Действительно, граф Николай Петрович писал: «Для разной работы посторонних работников не нанимать, а исправлять оную своими мастерами со всяким успехом». Пожелание его сбылось: успех работа имела полный.

К росписи потолков и стен были причастны и посторонние живописцы. Так, граф требует прислать точные меры двух потолков, «ибо оные блафоны намерен я велеть писать в Петербурге», но это было вызвано, вероятно, той спешкой, которая окружала отделку дворца».

«Еще во время заграничного путешествия в 1769–1773 годах, когда граф с князем Куракиным сначала изучал науки в Лейденском университете, а затем учился жизни при пышных иностранных дворах, он посылал в Россию ряд покупок; еще долго потом они приходили целыми транспортами, и связь с заграницей никогда у него не прерывалась. Изящным, грациозным юношей его изобразил в 1771 году художник Рослен, и портрет этот случайно был найден через сто лет в одном из тайников Останкинского дворца... Еще в то время молодой путешественник питал интерес к художествам, музыке, театру и знакомился с ними в Париже; там он приобрел постоянного корреспондента по этим делам, с которым впоследствии вел усердную переписку, сохранившуюся в семейных бумагах. Постоянно, с открытием навигации, ожидались в Петербурге заграничные заказы. Чего тут только не было! Посылались ящики апельсинов и мраморные фигуры, ноты и вина, растения для посадки и шелковые ткани, фарфор и разные книги, словом, все, чего могла желать фантазия богатого баловня фортуны в XVIII веке.

Таким путем, должно быть, получены все бесчисленные мраморные бюсты и фигуры, которые украшают многие комнаты нижнего этажа, вестибюль, лестницу, галереи и расставлены в саду; копии с богов и сатиров, с античных скульптур и с модных французских, бронзовые Лукреции и Семирамиды, миниатюрные бюсты императоров на порфировых цоколях. Среди этих вещей ярко выделяется крупная беломраморная статуя богини Здравия в Концертном зале.

...Трудно придумать более совершенную красоту канделябров эпохи Людовика XVI, чем пара тех, что опираются на три козьих ножки. Описать их нельзя, и прелесть их не в деталях композиции, а в спокойных изящных линиях, в богатстве простоты. Великолепная чеканка и роскошная позолота соединяют талантливость замысла с превосходным исполнением.

Редкое изобилие маленьких ваз и других «ненужных» вещей разбросано по хоромам дворцовой громады...»

«Громкой славой пользовались картинные галереи Шереметева. Для одной из них устроен большой зал в Останкинском дворце...»

«Первое большое празднество в Останкине состоялось 30 апреля. То был торжественный прием новокоронованному императору Павлу.

Блеск торжеств, нарядность загородного дома восхитили монарха, и лестный говор о приеме долго носился по Москве. Он дошел до Станислава Понятовского, возбудил его любопытство и вызвал повторение праздника – уже в честь польского короля.

7 (18) мая. Король, приглашенный обер-гофмаршалом графом Шереметевым, прибыл к 7 часам вечера со всей своей семьей и свитой в Останкино.

После главного осмотра фасада, комнат и сада хозяин повел короля в театр. Часть, назначенная для зрителей, имела вид полукруга. Скамьи поднимались одна над другой, и все заканчивалось балконом, колонны которого карнизом упирались в потолок. При поднятии занавеса зрители увидели «Самнитские браки», которые шли на русском языке, музыка Гретри, с заимствованием нескольких мотивов из других композиторов. Участвующих было более трехсот человек, все – домашние люди самого графа Шереметева. Жесты, декламация были скопированы с французских актеров; костюмы, превосходно обдуманные, отличались большим богатством, особенно у актрис: они были залиты изумительными по пышности бриллиантовыми украшениями, принадлежащими графу Шереметеву, ценностью не менее ста тысяч рублей. В кордебалете, составленном также из людей графа Шереметева, выделялись две искусные танцовщицы. По окончании спектакля король со всем обществом вернулся в комнаты, где не успел пробыть и получаса, как их попросили сойти по той же самой покрытой красным сукном лестнице, которая их вела в театр. Вместо последнего глазам зрителей представилась теперь огромная бальная зала, образовавшаяся из амфитеатра и театра. Та часть залы, в которой шло представление, была обставлена с двух сторон ионической колоннадой; последняя на время спектакля была придвинута к стенам. В течение указанного получаса, когда гости были наверху, эту колоннаду с помощью рабочих передвинули с двух сторон и разместили вдоль залы так, что между колоннами и стеной оставался проход. Колонны, внутри пустые, снаружи были выкрашены белой краской. Граф Шереметев заявил королю, что он занят проектом более быстрого перемещения упомянутых колонн, именно, чтобы это перемещение происходило на глазах самих зрителей... К одиннадцати часам вечера, когда король успел насладиться в продолжение часа балом, все общество перешло на балкон. Отсюда открылся вид на прекрасно иллюминированный сад. На одной из колонн можно было увидеть вензель короля.

Затем последовал ужин, сервированный более чем на сто человек; столы были убраны серебряными блюдами и самыми дорогими тарелками из фарфора; вся середина стола была украшена и сверкала хрусталем...»

Рассказ Ксении Александровны Сабуровой

(Из книги «Шереметевы в судьбе России»)

«– Моя мать – дочь внука Прасковьи Ивановны, Сергея, старшего сына графа Дмитрия. Дед был одним из самых близких друзей императора Александра III. Они много вместе озоровали в молодости...

Я жила в покоях Прасковьи Ивановны. В мезонине. Маленькие комнаты, но очень теплые и светлые. Дед велел после смерти Шлыковой поставить туда мебель, подаренную ей Николаем Петровичем. Я очень любила ее зеркало в золоченой раме и креслица, маленькие, точно для детей...

Пришло время, когда нас лишили всего, превратили в тараканов запечных... Я насмотрелась в лагере на простой народ, – нет в нем доброты, смирения, терпения... И хоть всех простила, но ничего забыть не могу... Я часто там, в лагере, вспоминала Прасковью Ивановну и восхищалась, как она сама строила свою судьбу.

– С тех давних времен у меня сохранилась серебряная ложечка... Она прошла со мной все годы странствий. Заколдованная – иначе ее не назовешь. Ее крали, отбирали, а она все равно возвращалась, как в сказке. Однажды я всю ночь проплакала, когда соседка моя проиграла ее в карты... Казалось, что оборвалась всякая связь с матушкой, а через день я нашла ее в лесу на заготовках. Потом у меня ее изъяли во время обысков. Но врач из лазарета, где я мыла полы, вернул мне ее – осталась от умершего конвойного... Ложечка эта напоминала мне Фонтанный дом, нашу семью, Прасковью Ивановну...»