Башмаки на флагах. Том 3. Графиня фон Мален - Борис Вячеславович Конофальский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ехали и ехали, Игнатий лошадей не гнал, даже когда луна вышла. Боялся. И, наверное, уже за полночь доехали до Бад-Тельца. Тут хоть какие-то фонари на улицах были.
— Игнатий, — высунувшись из окна, командовала Агнес, — здесь направо, на север поворачивай. Там мост должен быть.
— Как прикажете, госпожа, — повиновался кучер, а сам думал: откуда ей про то знать, сама же здесь впервые.
Но мост действительно там был. Проехали чуть-чуть по пустынным улицам большого села, и вот уже рекой запахло. И вот уже въезд на мост. А тут уже луна на середину неба выплыла, ещё светлее стало. Игнатий поехал смелее. До тех пор, пока не разглядел в темноте, что дорогу перегородили рогатки, не увидал огонёк фонаря в ночи и не услышал злобный голос:
— Куда? Куда прёшь? А ну стой!
Кучер останавливает лошадей. Тут он и разглядел их, шли они втроём, один с фонарём, все в доспехе; хоть и с оружием, но щурятся, как со сна. Видно, оттого и злые, что разбудили их.
— Кто такой? А? Куда едешь?
— Кучер я. Госпожу везу, — отвечает Игнатий, а сам на всякий случай за голенищем сапога нож нащупал. Мало ли… И сам между делом интересуется: — А вы, господа, кто такие будете?
— Мы-то? — в голосе отвечающего слышится гордость. — Мы Чёрное Отребье Эйнца Железнорукого. Слыхал про таких?
— Как же не слыхать, слыхал, слыхал, — говорит кучер. — Только уж пропустите нас, господа, госпоже надобно на север
— Госпоже? — не унимаются люди. — Чего это твоя госпожа по ночам ездит?
— Так ты сам у неё спроси, — отвечает кучер ехидно.
— И спрошу, — говорит тот, что с фонарём. — А ну-ка, Петер, пошли поглядим, что там у него за госпожа.
— Да, надо взглянуть, — соглашается Петер, — Может, придётся до утра и задержать такую госпожу.
В голосе их слышатся сальные нотки, людишки эти опасны, не зря их Отребьем зовут. Один из них остановился рядом с кучером, в руках копьё, стоит, недвусмысленно копьишком поигрывает, а Петер и тот, что с фонарём, идут к карете. Тот, что с фонарём, лезет мордой прямо в окно и светить внутрь пытается. Но разглядеть ничего не успел, а услышал лишь негромкое, голосом девичьим сказанное:
— Вон пшёл. Или сердце твоё сожру.
Мужик отшатнулся, едва фонарь не выронил, его словно арапником по лицу ожгло. А затем ледяным ветром отшатнуло. Он постоял, дух переводя. Поглядел на Петера глазами, полными ужаса, и сказал:
— Пусть едут, — и тут же заорал первому, тому, что кучера сторожил: — Отпускай их, пусть едут.
Игнатий лишь усмехнулся, взмахнул хлыстом, щёлкнул им, залихватски и страшно свистнул, и карета покатилась дальше в ночь.
— Ну, — спросил Петер того, у которого был фонарь, — и кто там был?
— Кажись, демон, — отвечал его товарищ.
Петеру и самому так казалось, хоть сам он в карету и не заглядывал, он поёжился, как от холода, и ничего больше у товарища спрашивать не стал.
Уже когда начало светать, карета подъехала к городу Ламбергу. Городишко был мал, но не беден, стен у него ещё не было, но красивую ратушу он уже имел. Люди только выходили после сна на улицы, а Агнес теперь выглядывала в окно, пытаясь угадать, где находится нужный ей дом. Учитывая, что ничего и ни у кого спрашивать она не хотела, найти красивый дом было нелегко, но он точно знала, что найдёт его.
— Направо сейчас сверни и езжай до конца проулка, а там…, — она подумала, глядя вперёд, — а там ещё раз направо.
Девушка даже и сама не понимала, то ли её удивительная память, то ли её женское чутьё помогло, но ещё солнце не встало, как она уже нашла нужный ей красивый дом.
Карета остановилась там, где она велела. Усталые лошади помахивали хвостами, усталый кучер слез с козел, стал поправлять упряжь, а она всё сидела внутри, почти не шевелясь. Люди городские, что уже покинули свои дома, с интересом посматривали на нездешнюю карету. А внутри кареты было тихо.
Ута, видя странное поведение госпожи, тоже замерла, едва дышала, понимая, что сейчас лучше ничем хозяйку не беспокоить. А Агнес смотрела ровно перед собой, и на первый взгляд была абсолютно спокойна, только костяшки пальцев на кулачке, который сжимал рукоять кинжала, висевшего у неё на поясе, побелели.
Так продолжалось некоторое время, девушка просто не могла решиться, уж больно серьёзное и опасное дело ей предстояло. Но Агнес была очень умной девицей, она понимала, что сидеть-высиживать резону нет, от этого только хуже может стать. Нужно было начинать. Она, не произнеся ни слова, сама открыла дверь кареты и, не откидывая ступенек, выпрыгнула наружу. И пошла шагом быстрым к тому самому дому, который искала.
Подошла к красивой и большой двери и сразу стала дёргать за верёвку колокольчика.
— Ну чего… Чего трезвонишь? — донёсся из-за двери тяжёлый и низкий мужской голос. — Молочник, ты, что ли?
— Я, — спокойно отвечала девушка своим голосом. — Открывай.
— Чего ты в рань-то такую, — загремели засовы и крюки за дверью.
Дверь приоткрылась… И тут же, как только образовалась щель, через которую её могли увидеть, дверь попытались захлопнуть. Агнес едва успела поставить башмачок в проём, не давая двери закрыться.
А на дверь навалились, да так, что ей стало больно ногу, и она прошипела в ярости:
— А ну, пёс, брось… Брось говорю, отойди. Не смей мне противиться. Отпусти дверь, иначе глаза тебе вырежу. Ну!
Говорила она это всё зло и своим особым тоном, что шёл из глубин её груди, от самого сердца. Тем голосом, от которого Ута деревенела, если слышала. Тем голосом, которым мало кто мог пренебрегать.
И почти сразу на дверь давить перестали, она толкнула её и вошла в красивую переднюю комнату, а там стоял здоровенный мужик, был бос, в портках и простой грязной рубахе, смотрел на неё, как на чудо, так что аж глаза вылезли. А ноге ещё больно, от злости она едва не полоснула мужика по брюху, еле сдержалась, а лишь двумя пальцами как будто клюнула его промеж бровей, произнеся тихо:
— Спи, холоп!
И мужик, как куль, повалился на пол. Девушка подошла к двери, выглянула на улицу на всякий случай: не смотрел ли кто. И закрыла её на засов. Посмотрела на валяющегося на полу мужика.
Первый шаг пройден. Но это был
