Темный орден (Оболенский, том 3) - Алекс Хай

— А если не соглашусь?

«Но зачем тебе отказываться?» — изумилась Тьма. — «Я ведь только начинаю, но смотри, сколько ты уже обрел. Получил новую жизнь — в теле крепкого одаренного юноши, в роду аристократов с титулом и влиянием. Ты обладаешь роскошными дарами… И даже семья, твоя новая семья, теперь иная. Полная, дружная. Тебя любят, Хрусталев, и показывают тебе эту любовь. У тебя появились друзья, женщина… Да хотя бы даже собака! Но всего этого могло бы и не быть, не вмешайся я…»

Ага, а помимо этого я сбился со счета, сколько раз меня пытались убить, и где-то в Петербурге потирал лапки Вяземский, который спал и видел, как опорочить мое имя и запятнать позором весь род Оболенских из-за старых обид…

«Все это перестанет иметь значение после того, как ты выполнишь свою миссию, Хруст», — прочитав мои мысли, заявила Тьма. — «Я покажу тебе будущее. Покажу тебе, что мы сможем сделать вместе и что построим, если ты мне поможешь. Я не останусь в долгу. Смотри, что тебя ждет, когда ты закончишь жатву…»

На миг у меня перед глазами все потемнело. Я моргнул — и словно очутился в другом месте как сторонний наблюдатель, не присутствовавший, но, скорее, подглядывавший.

Я видел себя, точнее, Володю Оболенского, со стороны, но уже другого. Старше, взрослее. Словно в нем начали проявляться и мои настоящие черты.

Это была небольшая старинная усадьба с аккуратным садом. Двухэтажный деревянный дом напоминал какую-нибудь чеховскую дворянскую дачу. Стояло лето, и мне в нос ударили ароматы цветущих яблонь и слив, откуда-то потянуло свежей выпечкой… Сплошное умиротворение.

В саду, под сенью старого клена, обустроили что-то вроде временной беседки: высокие столбы были обвиты тканью, что не позволяла мошкаре забраться внутрь Но сейчас шторки были подвязаны, и я разглядел устроившуюся на отдых пару. Я и…

— Мам!

Это была она, точно она. Моя мать, настоящая. Словно Тьме удалось каким-то чудом вытащить ее из старого мира и переместить в этот. Я узнал ее вечную прическу с локонами от химзавивки и платиновый блонд в стиле Любови Орловой — уже двадцать лет она не изменяла этому стилю. Лишь в последние годы, когда болезнь начала агрессивно наступать, стало не до парикмахерской.

Но сейчас она выглядела иначе. Как если бы болезни и вовсе не было. Сидела за накрытым скатертью столом перед дымящимся самоваром, потчевала меня булочками и с интересом слушала о том, как шли дела в столице. Лишь ее облачение — в этом видении она была одета сплошь в темные цвета, хотя раньше предпочитала что-нибудь светлое, с цветочками. Даже вязаная пуховая шаль на ее плечах была кровавого темно-бордового оттенка, а серьги в ушах искрились рубиновым блеском.

— Это и правда… она? — тихо спросил я, не надеясь, что Тьма мне ответит.

«Я смогу это сделать. В этот мир попасть проще, чем в другие. Тяжелее всего — покинуть родной. Особенно твой. У него очень толстые стены. Но, нарастив мощь в этом мире, я смогу пробить брешь в другой».

— А болезнь?

«Чудеса случаются, но не всегда. Я смогу остановить болезнь, переместив дух твоей матери в другое тело. Смогу придать этому новому телу вид твоей матери. Поселю в нем ее душу… Но то, что уже утрачено, даже я не смогу восстановить. Разум пострадал и вряд ли полностью восстановится. И все же здесь ей будет легче, и проживет она дольше. Она будет узнавать тебя, хотя и не всякий раз. При ней будут слуги и лекари, она проживет достаточно, чтобы увидеть и понянчить внуков напоследок. Пусть и под закат жизни, но она получит то, что ты всегда для нее хотел. Если ты захочешь…»

Картина и правда выглядела слишком красиво, чтобы быть правдой. Но чем черт не шутит! Если Тьма смогла затащить меня, если она вообще смогла реализовать весь этот замысел…

Я не успел спросить, а перед глазами снова потемнело, словно кто-то резко задернул шторы. Моргнув, я увидел уже иную картину.

Дворец Оболенских на Литейном, бывший Юсуповский. Восстановленный и, казалось, только сейчас вступивший в эпоху своего зенита. Он изменился — стал строже, но величественнее. Золотую отделку сменили на черную, но это, как ни странно, лишь усиливало впечатление.

— Принимать самого Князя для нас большая честь, — проговорила чуть постаревшая, но не утратившая привлекательности княгиня Оболенская, мать Володи. На ее шее сверкало роскошное колье с черным бриллиантом, и она тоже была одета в темное бальное платье. За ее спиной в парадном зале дворца танцы были уже в самом разгаре. Правда, это походило на знаменитый «Черный бал» императрицы Марии Федоровны, вдовы Александра III. Он же был известен как «бал мести».

А мстила Мария Федоровна австрийскому двору за проявленную бестактность: во время траура по одному из великих князей австрийский двор организовал пышные празднества, что было оскорбительным по отношению к российской правящей фамилии. Императрица промолчала, но зарубку сделала.

И когда во время подготовки очередного бала уже в Петербурге пришла весть о самоубийстве кронпринца Рудольфа — единственного наследника австро-венгерского императора Франца Иосифа I и императрицы Елизаветы, Романовы, в свою очередь, решили не отменять бал, но приказали всем приглашенным явиться в траурной одежде.

Великолепный «Чёрный бал» состоялся: черные туалеты были очень красивы, драгоценные камни были очень красивы на фоне черных туалетов. Музыканты исполняли только венскую музыку. Это была очень изящная месть австрийскому двору.

Мне почему-то сразу вспомнилась эта история, потому что я видел, казалось, повторение этой исторической сцены. И нельзя было сказать, что приглашенные во Дворец Оболенских выглядели подавленными. Быть может, Тьма ввела и новую моду…

— Проходи же, Володенька! — княгиня отвела меня в сторону, так, чтобы гости не могли меня увидеть раньше времени, и заключила в крепкие объятия. — Лешенька очень по тебе скучал. Хотя и считает это мероприятие дерзостью… Все же после того, что случилось с Домами Долгоруковых и Вяземских… Но твой — и наш триумф важнее. После всего, что они сделали… Но сейчас они увидят тебя — и все встанет на свои места, — княгиня отстранилась и указала на роскошный орден, крепившийся на черной ленте у меня на груди. — Теперь все знают, что ближе тебя к императору нет никого. И ты не представляешь, как все взбудоражены твоим согласием появиться…

Что? Что они все-таки натворили. И