С трех языков. Антология малой прозы Швейцарии - Анн-Лу Стайнингер

Перевод выполнен по изданиям «Wenn Schwache sich für stark halten» [Suhrkamp, 1986] и «Tiefur Winter» [Insel, 2007].

Под утро мне приснилось что-то удивительно прекрасное, но через полчаса я забыл, что именно. Встав с постели, я помнил только, что это была красивая женщина и я поклонялся ей с юношеским благоговением. Сон о цветущей юности подействовал освежающе и возбуждающе. Я быстро оделся, не зажигая света, открыл окно. С еще темной улицы на меня пахнуло зимним холодом. Краски были так отчетливы, так серьезны. Холодный благородный зеленый свет боролся с набирающей силу синевой; на небе собралось множество розовых облаков. Пробуждающийся день, на чьей груди, как серебряный медальон, сиял месяц, казался мне божественно прекрасным. Радостно оживленный и взволнованный чудесным сном и чудесным днем я сбежал вниз на улицу, на свежий воздух. На меня снизошла юношеская жажда жизни, надежда, безграничная вера в себя. Не хотелось ни о чем, ни о чем больше думать, не хотелось выяснять, что так меня взбодрило. Я взбежал на гору и был счастлив. Каким великим чувствуешь себя, когда ты бодр и весел, какое счастье дарит уверенность в себе и каким становишься добрым, когда голова и сердце полны новых упований.

1915

Не знаю, сказал Фиделио, имею ли я право носить свое имя, конечно, я соблюдал верность, но каждый раз, когда наставала пора, подумывал, не взять ли мне другое имя. Впрочем, верность восхитительна; жаль, что ее не всегда можно сохранить. Каждый обязан думать о себе, это все равно что платить по счету. Ты не поверишь, как охотно я бы пожертвовал собой ради той или другой дамы. Но для этого я был слишком умен. Увы, я с детства был расчетлив. Расчеты возникают во мне сами собой; то есть я обладаю врожденным знанием человеческой природы. Я не хочу размышлять, но я мыслитель. Я не слишком осмотрителен, но принимаю во внимание все.

Странно я устроен. По утрам меня посещает множество новых идей, а часто даже совершенно новое мировоззрение. Ну, разве я в этом виноват? Некоторые люди считают меня наивным и потому относятся ко мне как к ребенку, о котором следует заботиться. Я уже в детстве восхищал отца своей живостью: мне нравилась его похвала, нравилось удовольствие, написанное на его лице, когда я ходил перед ним колесом. Но почему наша служанка пригрозила мне однажды словами: «Бога ты не боишься! Опомнись!» Не понимаю, что она имела в виду, ведь я всегда, как говорится, отличался примерным поведением. Возможно, я ошибаюсь на сей счет, но и другим тоже случалось ошибаться.

Между прочим, один учитель заявил мне как-то перед всем классом: «Это переходит всякие границы!» Что он имел в виду? Наверное, погорячился. Сболтнул, не подумав. Впадая в патетику, мы склонны к преувеличениям. Ведь другой учитель пришел в восторг, когда, задав мне вопрос, получил ответ, который считался невозможным. Вот видишь, я вынуждал людей составлять обо мне прямо противоположные мнения. Эта противоречивость была свойственна мне с младых ногтей. Кстати, я обожаю влажное мерцание мостовых большого города, и сам однажды был лошадью. Когда это было? На школьном дворе, где мы, мальчишки, вели настоящие битвы. Ты не представляешь, с каким восторгом я возил на себе своего всадника, малыша, которого бескорыстно любил за его хрупкое сложение.

Когда умер один из моих братьев, я не проронил ни единой слезинки, о чем искренне жалел, потому что мне нравятся глаза с поволокой. Я завидовал моей сестре: она рыдала в три ручья, а я не уставал казниться, считая себя законченным злодеем. Да был ли кто ласковее, послушнее, скромнее, чем я? Разве что по забывчивости или наивности я иногда вел себя непристойно. Смею утверждать, что я добрая душа, а иначе разве стал бы угощать куском яблочного пирога девочку из Армии спасения — единственно потому, что она столь искренне веровала в своего высокого друга Иисуса. И потому что дело происходило на Рождество, и этим подношением я лишь снова одарил сам себя. Ты прости, если я пытаюсь тебя растрогать, или внушить тебе, что со мной можно ужиться. Я всегда был убежден в этом, а между тем другие, к сожалению, распускали обо мне разные слухи.

В девятнадцать лет, по совету одного фотографа, я уехал в Берлин. Вот где я узнал, что такое тоска по родине. Какую сладкую печаль пробуждают во мне проведенные там часы. Маленькая девочка положила руку на плечо плачущему парню и подбодрила его. Давно это было, давным-давно прошла пора, когда я воображал, что мое призвание — терять время на сочинение стихов. Нынче я эгоистичен, хотя нет, не хочу быть слишком строгим к себе. Беру свои слова обратно. Просто я пока что не нашел подходящего повода для преданного служения. Я не задаюсь вопросом, кому я интересен. И не спрашиваю себя, правильный ли путь избрал в жизни. Такие вопросы вредят здоровью. Мое всегда хорошее самочувствие происходит оттого, что я никогда не отказывался от скромного жребия. В этом, по-моему, причина моего счастья. Мне и теперь, как прежде, нечего стыдиться, а если кое-кто мыслит иначе, то меня это не огорчает. Я ведь никогда не имел случая убедиться, что чье-то мнение существенно влияет на мои поступки.

Вчера один человек попытался обрисовать мне мое бедственное положение. Зря он старался, ведь для меня так называемых неудобных положений не существует, мне приятно всякое положение, даже самое неприятное, вынуждающее меня шевелиться, а это для меня счастье. Потому-то я всегда был человеком религиозным, ни единого дня не прожил без веры в себя. Повесишь голову — Богу не понравишься. Бедность никогда не приводила меня в отчаяние. Я каждый день лишний раз убеждаюсь, что нежелательное идет мне на пользу, а возбуждающие средства следует применять с осторожностью. Разве не чувствовал я себя всего сильнее и радостнее, когда не знал, что делать, куда бежать?

С тех пор я узнал это самым доподлинным образом.

Недавно я долго любовался зимним пейзажем, потом делал наблюдения в здании вокзала, затем рассматривал картину Фрагонара в витрине антикварного магазина. На ней очаровательная женщина украдкой подставляет щеку своему пажу, чтобы он юными устами запечатлел на ней поцелуй. Каких только возвышенных вещей не увидишь в ежедневной жизни! А раз жизнь меня любит, я хочу любить ее и сохранять ей верность.

ЖАН был бы неплохим лакеем, имей он больше терпения. Свои обязанности исполнял он играючи, но к своей профессии относился, в общем-то, правильно. Причина, по которой он стал лакеем, заключалась в том, что чужие дела занимали его больше, чем собственные. Он любил подчиняться, поскольку ему это нравилось. Таков был Жан. В его обязанности входила чистка ковров, для чего он каждый раз выходил на террасу и для начала любовался красивой панорамой. Он был так ловок, что мог позволить себе делать паузы, незаметно для хозяйки. Хозяйка нарочно строила недовольную мину, чтобы приструнить его, так как чувствовала, что он немного дерзок. В глубине души она была очень им довольна. Жан, со своей стороны, ценил ее благосклонность, что, так или иначе, свидетельствовало о его незаурядном уме! О, он был неглуп и не имел обыкновения размышлять подолгу. Одна из двух служанок была стройной брюнеткой, а другая маленькой блондинкой. Жану необычайно нравилось находиться в обществе этих дочерей Евы, и он очень скоро сумел втереться им в доверие. Относилось ли это к его служебным обязанностям? Он предпочитал смотреть на дело именно таким образом. «Будь же немного настойчивее», — поощряли они его. Он не заставлял повторять это дважды, когда такая идея приходила в голову ему самому.

Он уделял некоторое внимание лестнице, то есть с утра пораньше слегка подметал ее. Скрупулезности в работе он предпочитал красивые жесты. Он, разумеется, любил порядок, но отнюдь не склонялся к преувеличению в этом вопросе. Хозяин иногда вызывал у него недовольство. И чтобы изменить подобное отношение, этот последний однажды подарил ему сигары. «Очень мило с вашей стороны», — заметил Жан. Они стояли на улице. Лакей сразу же закурил. Что оставалось делать хозяину при виде такой самоуверенности, как не состроить любезную мину? Как все добродушные люди, Жан был чрезвычайно легкомыслен. Похоже, эта его добродетель встречала понимание у хозяев. Однажды, во время сервировки стола, он обжег себе палец и по праву гордился ожогом. Ему повезло, когда однажды его застала врасплох хозяйка. Лежа на диване, он читал какого-то классика, а она полагала, что он обретается совсем в другом месте. «Как ты дошел до жизни такой?» — прочел он ее безмолвный, так сказать, вопрос. На что он возразил: «У меня врожденное чувство прекрасного. Вот вы застали меня за чтением одной из ваших книг и сами можете убедиться, что ваш слуга — хорошего происхождения. И это никак не может вам не нравиться». Хозяйка расхохоталась, а поскольку она уже давно не смеялась, настроение у нее улучшилось, и Жан понравился ей еще больше. Он обладал незаурядным талантом улавливать ее чувства. Он впускал к ней лишь тех визитеров или посетительниц, относительно коих его инстинкт подсказывал, что они ей приятны. Но не будем слишком уж его приукрашивать. Он любил лакомиться медом и фланировать по улицам. Вышеназванная склонность побудила его оставить службу. «Тебе у меня недурно жилось», — было сказано ему на прощанье. «Я подчиняюсь наитию свыше», — ответствовал он, весьма любезно откланялся и ушел.