Смертный приговор - Эльчин

Только майор милиции собрался уходить, как пришел директор, и не успевшая сесть на место девушка-секретарша вытянулась в струнку. А самое интересное было то, что и рыхлое туловище толстого майора внезапно окрепло, плечи поднялись, живот немного втянулся.

Майор сказал:

- Здравствуйте, Абдул Ордуханович...

Директор из-под очков внимательно посмотрел на майора:

- И ты здесь? Ну заходи...

Директор, ни на кого больше не взглянув, закрыл за собой и майором дверь кабинета.

Студент посмотрел на дверь, потом на Хосрова-муэллима.

Хосров-муэллим с еще большим усердием ломал пальцы.

Студент не знал, то ли опять сесть на место, то ли что-то делать... Женщина-машинистка, оторвавшись от печатного листа, сказала:

- И вы войдите, скажите, что вам надо. С ним там наш участковый уполномоченный, а он, бывает, и два часа сидит. Войдите... - Потом стрельнула глазами в обеспокоенную девушку -секретаршу: - Не вмешивайся, пусть войдут...

- Он же рассердится...

- Ничего не будет... Люди четыре часа ждут...

Красивая и молодая девушка-секретарша, хлопая ресницами, смотрела на женщину-машинистку.

Впереди студент, следом Хосров-муэллим открыли дверь, вошли, и директор, говоривший с майором, удивленно посмотрел на них. Студент сказал:

- Здравствуйте...

Директор ответил:

- Здравст... - Ответ на приветствие был скорее вопросом, мол, чего вы хотите и почему самовольно вломились?

Студент зачастил:

- у нас... у нас... Мы просим вас... Умерла старая женщина...

Мы хотим... похоронить ее здесь... Нужно, чтобы мы похоронили ее здесь...

Директор, уже не с удивлением, а с любопытством глядя на парня, низкорослого, взъерошенного, смуглого, с грубыми чертами лица, спросил:

- Ее надо похоронить?

- Да...

- Ну так хорони... А от меня что нужно?...

- Места мы хотим, да... Места...

- Детка, я что, места раздаю?... А это кто такой? - Директор показал на Хосрова-муэллима.

- Он тоже... Он со мной, квартирант...

- Умершая - твоя мать?

- Нет... Хозяйка дома...

- Детка, ну так очень хорошо... Умерла, царствие ей небесное... Кто может остаться в этом мире?... Все умрем, да... А я при чем?

- Место хотим, да... Место, чтобы старуху похоронить.

- Я места не раздаю, дорогой мой... Здесь мест нет... Государство открыло прекрасное новое кладбище, отвезите покойницу, похороните там, да...

Студент взглянул на майора милиции и решил, что нужно бороться до конца, надо разоблачить безобразия, творящиеся в государственном учреждении, надо прямо сейчас этого самого директора разоблачить перед майором.

- Место есть!... За место с нас деньги просят!...

- А разве без денег место бывает? - Директор на этот раз смерил с ног до головы Хосрова-муэллима и рассмеялся то ли словам студента, сказанным так страстно, так прямо, то ли над нарядом Хосрова-муэллима.

Студент с яростью и колотящимся сердцем посмотрел не на директора, а на майора милиции и сказал:

- Да нет! От нас хотели получить взятку!

- Взятку? - Директор тоже посмотрел на майора милиции и на этот раз с откровенным удовольствием рассмеялся. - Не может быть!

- Четыреста рублей потребовали от нас! - Студент осмелел и еще раз повторил ту колоссальную цифру. - Четыреста рублей!

- Ты ведешь борьбу со взятками?

Студент не знал, как надо ответить, но директор не стал ждать - интерес пропал, он сказал резко:

- Иди, иди занимайся своим покойным!... Мне некогда!

Слова директора, выражение его лица и вообще дела этого мира внезапно наполнили душу студента Мурада Илдырымлы бунтующей страстью протеста, от волнения у него трясся подбородок, трепетало сердце:

- Это беззаконие! Беззаконие... В Советском Союзе такое беззаконие допускать нельзя...

Директор тихо, но по-прежнему резко сказал:

- Встань, Мамедов, встань, покажи ему закон Советского Союза!

Майор вскочил, схватил студента за руку, и студент почувствовал в его пальцах крепость стали, неожиданную для такого рыхлого тела.

- Идем! Идем!... - Майор одной рукой вынес, приподняв над полом, студента Мурада Илдырымлы из директорского кабинета, быстро прошагал мимо вытаращившей от изумления глаза девушки-секретарши, распахнул дверь во двор, но руку студента не выпустил, так же быстро потащил студента к воротам.

Майор так схватил руку и так тащил, что студент не мог вывернуться, ему приходилось чуть не бежать, а злость перехватила горло, и он не мог пошевелить языком, даже кричать не мог. Хосров-муэллим, руки в карманы, быстро шел за ними. Левой рукой майор открыл калитку и правой вышвырнул студента наружу:

- Чтоб ноги твоей здесь не было!

Некоторое время Хосров-муэллим со студентом шагали молча, и вдруг студент, не имея больше сил сдерживаться, зашмыгал носом, завсхлипывал, а когда слезы докатились до губ, почувствовал во рту их соленый вкус и разрыдался. А Хосров-муэллим молча шагал рядом...

... Когда пришел наконец автобус и они сели, студент Мурад Илдырымлы успокоился и теперь снова стыдился своей беспомощности, своей ничтожности. Хосров-муэллим сидел напротив, вперив взгляд в неведомую точку. В глазах Хосрова-муэллима студент увидел такую боль, какой еще никогда в жизни не видел в глазах ни у одного человека.

5

Костер

Разноцветный, грозный большой петух, вытянув толстую, как у гуся, шею, сел на ветку старой груши и закричал матерым голосом. Фаэтонщик Ованес-киши заворочался на сиденье, помахивая поводьями и глядя на разноцветного петуха поверх сложенного из высохших ежевичных кустов забора, закричал в сторону двора:

- Уж полдень прошел, ара, учитель!... Ара, быстрее, да!... - Потом фаэтонщик Ованес-киши проворчал себе под нос: - Ара, мусурман, собрался в соседнее село, а так прощается с домом, будто в Америку едет!...

Кони, впряженные в фаэтон, опустив головы, отдыхали, набирались сил перед дальней дорогой; кони привыкли, что фаэтонщик Ованес-киши разговаривает сам с собой.

Хосров-мэллим, учитель русского языка гадрутской школы, весеним утром 1929 года уезжал на месячный семинар. Его направил в Шушу Комиссариат народного образования Азербайджанской ССР. С вечера учитель договорился, что его отвезет Ованес-киши, возивший пассажиров-клиентов между Шушой и Гадрутом, ставший вместе со своим фаэтоном и своими разговорами частью прекрасной дороги Гадрут - Шуша, такой же неотъемлемой частью, как извилистые подъемы, как леса, как отвесные скалы.

Грозный петух, вцепившийся грубыми и мощными когтями в ветку старой груши, опять прочищал горло хриплым криком, но не успел он снова кукарекнуть, как Ованес-киши опять позвал:

- Ара, учитель!... Ара, полдень уже!...

Петух бросил на фаэтонщика Ованеса-киши косой и сердитый взгляд с грушевого дерева, с возмущением спрыгнул во двор и стал прохаживаться между курами, выпятив грудь, держа голову прямо, строго гогоча.

Фаэтонщик Ованес-киши обычно выезжал рано утром из Гадрута в Шушу и во второй половине дня, взяв пассажиров в Шуше, возвращался в Гадрут. Теперь он был раздражен, что вот так теряет время перед воротами Хосрова-муэллима:

- С ними договариваться бесполезно, дела не сделаешь, клянусь верой! ворчал Ованес-киши, но любил Хосрова-муэллима. Высокий, ку дой, посвятивший всего себя школе, просвещению, учитель своим спокой ствием, доброжелательностью, культурой завоевал любовь всех жителей Гадрута, в том числе и фаэтонщика Ованеса-киши.

Люди с сотнями своих горестей приходили к Хосрову-муэллиму. У одного родственника ни за что посадили, у другого незаконно конфисковали приусадебный участок, третьего выслали, у четвертого голос отобрали, а человек, лишенный голоса, ставился вне общества, он не имел права не только голосовать, это-то полбеды, он лишался права куда-либо жаловаться, лишался всех человеческих прав. Хосров-муэллим писал от их имени на русском языке жалобы и заявления товарищу Сталину, товарищу Рыкову, товарищу Бухарину, Хосров-муэллим никому не отказывал, не жалел сил, заявления писал бесплатно и возвращал сливочное масло, сыр, мясо, даже живых баранов - все, что несли ему азербайджанцы, возвращал кур, колбасу, яйца, разнообразные прекрасные вина, тутовую водку все, что несли ему армяне. Ничего не брал. Хосров-муэллим считал, что, во-первых, учитель должен быть примером чистоты, а во-вторых, время сложное, строится новая жизнь, много обиженных понапрасну, а долг учителя - помогать им, и в-третьих, народ жил плохо, очень плохо и бедно жил, и не подобает учителю отрывать у людей пищу.

Из большого уважения фаэтонщик Ованес-киши дал согласие захватить Хосрова-муэллима от самых его ворот, вообще-то фаэтон всегда стоял у базара, там садились обычные пассажиры. Фаэтонщик Ованес-киши твердо решил не брать с Хосрова-муэллима денег за Дорогу и не брать второго человека в двухместный открытый фаэтон, чтобы Хосрову-муэллиму было удобно сидеть, чтобы он мог развалиться, как барин, и насладиться путешествием. Потому что Хосров-муэллим и для самого Ованеса-киши написал бесплатно несколько жалоб на русском языке: районные власти хотели отобрать фаэтон. Одно из последних заявлений Ованес-киши попросил написать председателю Центрального Исполнительного Комитета Азербайджанской ССР Г. Мусабекову, а второе - председателю Совета Народных Комиссаров А. И. Рыкову. Под обоими он приложил свой палец.