Сестра моя Каисса - Анатолий Карпов

Отсюда и отношение к моим первым шахматным книгам.

Я их не выделял из ряда других. Напротив, я отдавал предпочтение обычной для всех мальчишек литературе: фантастике, шпионским и криминальным приключениям, описаниям экзотических путешествий. Ну и конечно, книгам о войнам. Эти я даже собирал – мемуары солдат и командиров, выделяя технические виды войск: летчиков, танкистов и артиллеристов. По-моему, у сестры до сих пор хранится несколько десятков этих книжек.

Собирать шахматную библиотечку мне и в голову не приходило – я не видел в этом ни интереса, ни смысла. Но книги появлялись разными путями: многие знали о моих турнирных успехах, и, если где-то попадалась шахматная книжка, ее тут же переправляли мне. Причем я видел, что людям это делать приятно: во-первых, это было счастливое время, когда я жил в атмосфере всеобщей любви, а во-вторых, книги в то время были невероятно дешевы.

Первой моей шахматной книжкой – она появилась у меня вскоре после того, как я проторил дорожку в шахматный клуб, – был «Курс дебютов» Панова. Непритязательная, не претендующая ни на что, кроме ознакомления любителей с азами дебютной стратегии, она не оставила следа ни в моей душе, ни даже в моей памяти. Случалось, я открывал ее для справок, но большего сказать не могу.

Второй стали «Избранные партии Капабланки» – книжка, составленная тем же Пановым. Ее подарил отец на день рождения, когда мне исполнилось восемь лет. Я до сих пор радуюсь этой удаче и не устаю удивляться, как легко в то время можно было купить такую замечательную книгу.

Вот ее я изучил.

Изучил – значит прочитал, просмотрел всю – от корки до корки. Я ее читал, как роман. Как приключения. Каждую партию я пережил и прочувствовал. Дальше чувства я не шел – не вгрызался в текст, не анализировал. И может быть, именно поэтому она запомнилась мне во всех своих очаровательных подробностях. Читая ее перед сном, я не насиловал себя, не ставил перед собою никаких специальных задач; просто брал от нее то, что входило в меня само, без сопротивления. Сколько смог – столько унес. По тем моим силам. Но это уже стало моим навсегда. А когда читал ее во второй раз – унес больше, потому что к этому времени я еще подрос и окреп, и прежний посев этой книги уже дал во мне урожай. Но, читая эту книгу и во второй, и в третий раз, я оставался верным себе и никогда себя этим чтением не насиловал, никогда это удовольствие не превращал в тяжелую работу: читал не потому, что так надо, а потому, что сам хочу.

Третья книга – «Турнир претендентов» под редакцией Рагозина. Тоже прекрасная вещь. До сих пор я видел шахматы только изнутри, а Рагозин приподнял меня над ними, показал, что возможен и совершенно иной ракурс. Я тогда не мог оценить его глубины и оригинальности, но сразу почувствовал, что это – настоящее.

Эту книгу я купил еще в Челябинске, куда приехал в составе команды нашего завода на матч с командой Челябинского тракторного. К сожалению, мне попался бракованный экземпляр (четыре страницы в книге не были пропечатаны), и только из-за этого ей досталось куда меньше моего времени и чувств, чем сборнику партий Капабланки. Дело в том, что с малых лет родители приучали меня к бережному обращению с книгой, научили понимать и ценить качество ее оформления и печати; и, когда я натыкался на эти четыре слепые страницы, меня словно кто-то ударял; нарушалась целостность восприятия, чувство гасло, и я уже не мог с прежним настроением ее читать.

Я не люблю рваных книг, не люблю засаленных, захватанных. И когда на моих глазах небрежно обращаются с книгой, не могу молчать. Сколько конфликтов было у меня из-за этого с моим тренером Семеном Абрамовичем Фурманом! У него были сухие руки, а значит, и сложности с перелистыванием плотно прилегающих страниц, – и он слюнявил пальцы… а еще у него была манера загибать страницы в местах, которые следовало запомнить… Смотреть на это я совершенно не мог, и, когда Семен Абрамович, взяв в руки «Информатор», привычно подносил палец ко рту, я тут же выхватывал у него книгу и отыскивал нужное место сам.

Потом у меня появился «Турнир гроссмейстеров» Бронштейна – и этой книге я тоже обязан прекрасными минутами. Кстати, недавно она была переиздана, я ее полистал – и убедился, что вкус у меня был точный и память не обманывает. Как приятно было пережить те же чувства, открывая памятные с детства места!..

Еще один миф поры моего становления связан с шахматной школой Ботвинника.

Что такое миф? Это тенденциозная трактовка какого-то факта. Не ложь – потому что факт налицо, но и не правда, потому что содержание мифа не соответствует содержанию факта.

Я действительно побывал в школе Ботвинника, в самом первом ее наборе. Школа была организована в 1963 году спортивным обществом «Труд» для своих шахматистов. Она была придумана Ботвинником, причем во главе ее должен был стоять он – больше некому. Проповедник научного подхода к шахматам, мэтр, объявивший, что прощается с ареной борьбы за первенство мира (он только что проиграл матч Петросяну), но пока не отказавшийся от участия в шахматных турнирах, он выразил готовность пестовать талантливую молодежь, передавать свой огромный и воистину бесценный опыт вживе, напрямую, чтобы свести неминуемые потери информации к минимуму.

Мне только-только исполнилось двенадцать, я был самым молодым кандидатом в мастера в стране, наконец, всю свою короткую шахматную жизнь я защищал цвета «Труда» (поскольку был членом рабочего клуба, хотя огромное большинство школьников нашей страны традиционно выступают за «Спартак»), – короче говоря, по всем статьям я имел право на место в школе Ботвинника. И я его получил.

Я побывал на трех сессиях (все мы были школьниками, потому, естественно, сессии были приурочены к каникулам: осенним, зимним и весенним). Нашу группу составляли – теперь это известные в шахматах имена – Балашов, Дубинский, Злотник, Карпов, Рашковский и Тимошенко. Была еще и девочка – Ошарович, но она жила отдельно от нас и появлялась только во время занятий. В общем, я помню, что она была. Прилежная девочка. Больше ничего сказать не могу.

Чтобы представить, каким в ту пору я был еще наивным, достаточно одного факта: лишь от своих новых товарищей я узнал, что Ботвинник – это настоящая фамилия Ботвинника, так же, как у Таля – Таль, у Корчного – Корчной. А я-то был убежден, что все это псевдонимы, что у шахматистов принято, поднявшись в верхний эшелон, скрывать свое настоящее имя. Так сказать, своеобразный ритуал. Причиной этой фантазии, скорей всего, было то, что фамилии эти казались мне экзотическими и в Златоусте такие не встречались.