Ошибочный адрес (сборник) - Клавдий Дербенев

Моя авантюрная поездка в Глушахину Слободу как-то более наглядно доказала мою преступность. Выдавая себя за журналистку Строеву, я углубила свою вину.

Что бы я стала делать, если бы с меня спросили документы?

Анна Григорьевна — милая женщина, трудолюбивая и честная. Хороший и скромный человек ее муж. Мне грустно было с ними прощаться.

— Давно у вас такое печальное выражение в глазах? — спросила я ее.

— С войны, — уклончиво ответила она.

«Может быть, не с войны, а с того момента, когда осиротела», — подумала я. Пожалуй, это так и есть! Тем хуже для меня. Я узнала, что в последующие после войны годы никто не появлялся в Глушахинской Слободе для уточнения данных о семействе Жаворонковых. В деревне это было бы известно. Сама Анна Григорьевна, вспоминая о том, что где-то в стране живет женщина, носящая ее имя, испытывая беспокойство, ничего не делала для того, чтобы навести справки об Анне Григорьевне Жаворонковой.

— Почему? — спросила я ее. Она ответила, что более всего склонна думать: девочка вскоре погибла, так как она была слабенькая и хилая. Так ей передавали люди, видевшие, как женщина уводила девочку из Глушахиной Слободы.

16 июля. Вот я и опять дома. Как странно это звучит — «дом». Как будто это мой дом. Нет у меня дома! Вечером приходил Вадим Николаевич. Он рад моему возвращению. Я тоже рада его видеть. Но как и дом этот не мой, так и радость не моя. Все это украденное у других!

Что мне дала поездка в Глушахину Слободу? Я еще больше стала презирать себя!

Скорей бы работать!

25 июля. Я опять в поезде. Вот путешественник! Еду в Н-ск на межобластной съезд врачей. Я бы могла отказаться от такой поездки, но дома мне трудно находиться. Чувствую, что-то произойдет: или я признаюсь, или брошусь на шею Вадиму. Я его очень люблю. Очень. Это поняла мама. В мое отсутствие Вадим ежедневно приходил справляться, нет ли от меня писем. Но я не писала, за исключением одной открыточки из Москвы.

Как я была глубоко неправа, увидев в знакомстве Вадима со мной специальную цель! Возникла новая опасность. Стоит только какому-нибудь официальному учреждению послать запрос в Глушахину Слободу относительно Анны Григорьевны Жаворонковой, и все выльется наружу, все станет открытым.

Тону все глубже!

29 июля. Возвращаюсь домой. Чему-то радуюсь. Глупенькая! Очень непрочна твоя радость.

Между прочим, познакомилась с несколькими интересными людьми из врачебного мира. Превосходное впечатление на меня произвел доктор Максим Петрович Поляков. Как-то непроизвольно завязалась с ним задушевная беседа. Он заставил записать адрес его лесной «дачи» и при случае навестить. Молодому врачу есть прямой смысл внимательно прислушаться к советам этого специалиста с большим опытом работы. Как советская страна богата хорошими, талантливыми людьми!

15 сентября. Давно не открывала тетрадь. Вот теперь мне ее не уничтожить. Слишком много горя выплакано в нее, слишком много…

Дни, прошедшие с последней записи, были наполнены новым, особенно по работе. В газете опубликовали обо мне статью. Хорошая статья, но внутренне стало еще горше. Не каждый может со спокойной совестью принимать неположенное. Новое — по работе, старое — в самой себе. Все по-прежнему безысходная мука, то же метание между противоречивыми решениями. Как маятник наших стенных часов: он мечется между двумя стенками корпуса и ни о которую не ударяется. Но сегодня не об этом я хотела сказать, оставшись наедине с тетрадью.

Сегодня день моего рождения. 26 лет. Только что ушли гости, и состарившаяся девочка осталась одна. Сегодня, придя с работы, я долго сидела перед зеркалом, рассматривая свое лицо. Появились новые морщинки у глаз. Но это не способно привести меня в уныние. Причем здесь морщинки! Сегодня Вадим и я сказали друг другу самое заветное слово: л ю б л ю. Боже мой! Зачем я не привязала на цепь свой язык?

Медленно, но верно иду ко дну!

Дорогой мой Вадим! Неужели ты думал, что на твое признание я отвечу равнодушием.

14 декабря. Промчалось еще три месяца. Разве они были так бедны событиями, что ничего не нашлось для тетради? Наоборот, но я сознательно избегала откровенности.

Сказав Вадиму о любви, я совершила непростительную ошибку. Он широко и красочно мечтает о нашей будущей семье. Мама с увлечением помогает ему в этом. Я отмалчиваюсь или выдумываю какие-нибудь препятствующие обстоятельства. Оба они недоумевают. Возможно, даже думают: нормальная ли я?

Хорошо, что в жизни случаются такие вещи, которые отвлекают человека от копания в личном. Меня тоже глубоко возмутил контрреволюционный мятеж в Венгрии.

Но эти кровавые события всколыхнули во мне и другое. Я вспомнила, что о Венгрии мне часто говорил Бубасов. Он как-то был связан с этой страной еще до войны. Показывая мне портрет Хорти, отзывался об этом властителе Венгрии с таким же восторгом, как и о Гитлере. Это было давно. Но вспомнила я не только Бубасова.

Был еще один русский по происхождению, но числящийся венгром — Иштван Барло. Среди лиц, связанных с Бубасовым, Барло был наиболее часто маячившей фигурой в его доме. Он был злым и острым на язык. Высокого роста, каждый раз одетый по-иному, он был очень внимателен ко мне, всегда что-нибудь дарил, говоря при этом: «Для моей маленькой Эллен». Подарки им делались с расчетом поразить мое детское воображение. На дне коробки с конфетами я часто обнаруживала красочные открытки очень легкомысленного содержания. Стоило у куклы отвинтить голову, как из туловища выскакивала маленькая голенькая фигурка человека, издающая жалобный писк. Вообще выдумка его была неистощима и разнообразна.

В доме Бубасова Барло никто не любил, даже слуги. Но я не боялась его. Оставаясь со мной наедине, он сажал меня к себе на колени и гладил по голове так же, как и отец, говоря о моем «особом» назначении, о блеске, ожидающем меня в будущем. В его словах было много непонятного, особенно, когда он мне говорил о России. Но я слушала его со вниманием. При этом он становился еще злее, на его лице появлялось много угрюмых морщин. Он был старше меня лет на двадцать. Бубасову не нравилась привязанность Барло ко мне, и, заставая нас вдвоем, он говорил: «Ты мне ее не развращай, Иштван».

И вот когда в моем воображении возникали картины недавних расправ в Будапеште, образ бандита-убийцы мне рисовался в виде Барло.

Возможно, Бубасова и Барло уже нет в живых?

Я очень часто терзаю себя болезненными переживаниями. Это сулит плохой конец. Для такого вывода не обязательно быть врачом, а я все же врач.

Общение с людьми, работа — вот что питает меня соками жизни. Есть еще и другая сторона вопроса: получается, что я, скрывая о себе, думаю только о своем благополучии и тем самым краду для себя еще один день жизни. Значит, я не думаю о других людях? Значит, мое поведение безнравственно? А ты думала, его можно рассматривать как-то иначе? Напрасно! Ты вот только посмотри на себя со стороны. Идет по улицам города красивая молодая особа, идет гордо, чувствуется, что человек с уважением относится к себе. Это — ты. Многие знают, что эта особа — врач, многим она помогала. При встрече с ней получившие облегчение или избавление от болезни спешат поклониться и подарить благодарственную улыбку. Ты принимаешь эти знаки внимания и уважения как должное и в ответ тоже приветливо улыбаешься…

Это кошмар! Какой-то ужас! Конечно, было бы наивно представлять, что все люди кристально чистые. Жизнь доказывает, что это далеко не так. Это можно понять, читая газетный фельетон о людях с двойной душой. Как всегда неприятно пахнут такие фельетоны! Когда же про тебя, Элеонора Бубасова, будет написан разоблачающий фельетон?

15 марта 1957 года. Сегодня годовщина знакомства с Вадимом. Вчера он мне сказал об этом. Напрасное напоминание. В моей памяти все свежо. Даже если бы не вела записей. Впрочем, записи ни при чем. С тех пор как число близких, обманываемых мною, увеличилось на сто процентов, трудность делать записи увеличилась в тысячу раз.

Мои отношения с Вадимом после обоюдного признания приняли странную форму. Порой это становится невыносимым. После того как в последний раз (не знаю, который по счету) я отказалась с ним разговаривать о замужестве, мне казалось, он откажется от меня. Но он не уходит, не покидает меня. И вот мне недавно пришло в голову то, что было и вначале: его привязанность только ширма — он просто кропотливо изучает меня. И тут же я сама над собой рассмеялась: неужели я такая важная персона, что сотрудник контрразведки ходит вокруг меня с упорством научного исследователя? Очень много я воображаю о собственном значении.

Сейчас вскользь просмотрела записи: с появлением в моей жизни Вадима мама меньше стала упоминаться. Вадим заслонил ее. Нет, этого нельзя сказать. Я их обоих люблю безумно. Мне кажется, разорвется мое сердце, когда все совершится и перед ними я предстану в истинном свете.