Ошибочный адрес (сборник) - Клавдий Дербенев

Может быть, записать впечатления о моих первых больных? Незачем! Просто я сама больна, больна ложью, лежащей в основе моей жизни. А всякое болезненное состояние прежде всего отражается на психике человека… Но люди, которые завтра, послезавтра и в последующие дни придут ко мне в поликлинику, могут быть спокойны: я к ним отнесусь так, как положено, буду стараться принести им облегчение.

18 сентября. Я очень люблю читать газету «Комсомольская правда». Но сегодняшний номер потряс меня своим содержанием. Собственно не номер, а страница «Отцовское слово, отцовский наказ». Страницу газеты, рассказывающую о том, как великие люди прошлого, герои своего времени, были благородными, любящими отцами, я перечитала несколько раз. Боже мой! Какое откровение для меня! В высказываниях борцов за подлинное человеческое счастье я еще глубже увидела черный, мрачный мир моего отца. Он тоже послал меня на «подвиг» во имя упрочения на земле человеческого горя, бедствий и страданий миллионов простых людей. Тут у меня возникло сомнение: отец ли мне Бубасов? Мог ли отец так поступить со своей дочерью?

Я не могу удержаться, чтобы не переписать в тетрадь несколько слов из письма Феликса Дзержинского к жене и сестре. Он писал о сыне и племяннике. Вот эти строки:

«Он должен обладать всей диалектикой чувств, чтобы в жизни быть способным к борьбе во имя правды, во имя идеи. Он должен в душе обладать святыней более сильной, чем святое чувство к матери или к любимым братьям, близким дорогим людям. Он должен суметь полюбить идею, — то, что объединит его с массами, то, что будет озаряющим светом в его жизни».

В этом письме Феликса Дзержинского заключается огромная сила. Свет этого письма, написанного много лет назад, — немеркнущий свет.

Я счастлива, что мне удалось стать советским человеком. Да, если забыть, что счастье это украденное. Я им пользуюсь как контрабандист, как вор…

18 октября. Сколько интересных людей ежедневно проходит перед моими глазами. Хорошие советские люди. У меня такое чувство, что каждому из обращающихся ко мне я должна помочь, возвратить его в число здоровых, а значит, и счастливых людей. Приятно было слышать от мамы отзывы обо мне. Мои пациенты довольны своим врачом. Это уже хорошо в самом большом смысле. Хочется этого хорошего сделать еще больше. Последние дни я почти не вспоминала о своей ране, и было хорошо. Но вот сегодня опять все всколыхнулось, все поднялось. Доктор Орлов, наш секретарь партийной организации, заговорил со мной о том, что не увидишь, как пройдет год моей работы в поликлинике, а там можно будет и заявление о вступлении в кандидаты партии подавать. Что я ему могла на это ответить? Пробормотала что-то невнятное. Да, как ни крутись, а все же придется мне в глаза людям заглянуть…

23 октября. Сегодня воскресенье. Выходной день. Вечером пойдем с мамой в театр. Она — страшная театралка. В театр ходит как на праздник. Я с утра читала. Почему-то меня сейчас увлекают книги о шпионах. Читать интересно, но остается ощущение одинаковости всех этих историй. Иногда я пробую ставить себя на место шпиона какой-нибудь книжной истории и пытаю коварными вопросами: «А как бы вот ты в этой ситуации поступила? Это вот надо было бы сделать так-то, а не так…»

6 ноября. Завтра праздник. У меня на сердце празднично вдвойне. Удалось все же поставить на ноги нашу соседку Евдокию Харитоновну. Молодец старушка! Она сказала, что, имея по соседству такого врача, проживет еще тридцать лет. Живите, Евдокия Харитоновна, вы славно потрудились на своем веку. Но вот буду ли жить я, — это вопрос.

Нет! Долой такое настроение. Человек обязан сам себе настраивать самочувствие. Итак, завтра праздник! Мама хотела, чтобы я на демонстрацию шла с ткацкой фабрикой. Я теперь медик. Пойду со своими.

Запись четвертая

Год 1956, 15 марта, четверг.

Думается, что этот день будет для меня знаменательным. Только что вернулась из филармонии. Была на концерте. Мама уже спит в своей комнате — ей завтра работать с утра. Она дождалась моего возвращения. Я ни о чем с ней не поделилась. Ничего особенного и не произошло: самое обыкновенное новое знакомство. Самое обыкновенное! Как будто у меня их так много и я завзятая искательница легких приключений! Как иногда человек может сам на себя наговаривать…

Почему я начала новую запись с рассуждения о какой-то «знаменательности»? Просто нужно сказать: с первого взгляда очень понравился тот, с кем я познакомилась на концерте. Зовут его Вадим Николаевич Бахтиаров. Во время концерта немного поговорили. Он разбирается в музыке. Вышли на улицу вместе. Он попросил разрешения проводить. Дорогой я была не в меру разговорчива: мой спутник узнал кое-что обо мне, а я о нем не успела спросить. И вот сейчас я прихожу к выводу: Бахтиаров — образованный, порядочный человек. Только, по-моему, излишне красив для мужчины. Может быть, он артист? Не похож. Прощаясь, он сказал: «Завтра в девять вечера буду ждать у вашего дома. Если вы найдете возможным, то мы немного побродим по улицам. Мне очень хочется продолжить с вами беседу». Я согласилась.

Не допустила ли я оплошность? Когда я вошла в квартиру, мама сказала: «Напрасно я не пошла с тобой. Очевидно, был превосходный концерт. У тебя до сих пор блестят глаза». Я только улыбнулась…

16 марта. В девять он был у нашего дома.

— Куда же мы пойдем? — спросила я.

— Так прямо и пойдем.

И мы пошли. Прошли Пушкинскую, Дорожную, вышли на набережную, полюбовались на украшенное гирляндами огней Заречье, посмотрели на маленькие фигурки людей, пробирающихся по льду на ту сторону реки. Наш разговор не прерывался, он скользил, касаясь и театра, и живописи, и литературы, и спорта, и кино. С Бахтиаровым было легко разговаривать — он многое знает. Легко и просто. Когда вернулись к дому, я спросила, где и кем он работает. Я чуть не вскрикнула, услышав ответ. Хорошо, что было темно и он не видел выражения моего лица. Очевидно, мое лицо было ужасно. Я что-то пробормотала о необходимости выполняемой им работы, а сама подумала: «Вы, капитан Бахтиаров, вчера не случайно заговорили со мной. Надо думать, что я уже долго находилась под вашим наблюдением, но теперь вы решили повести атаку… Вот когда оно началось…»

Я сразу почувствовала холод и поежилась. Он оказал, что долгой прогулкой по морозу довел меня до озноба, и стал прощаться.

— Надеюсь, Аня, это не последняя наша встреча? — спросил он.

— Вам видней, — ответила я, думая, что теперь не вольна распоряжаться собой.

Бахтиаров сказал, что он с удовольствием встретился бы со мной завтра вечером, но будет переезжать на другую квартиру. Я подумала: «Знаю, о какой квартире вы говорите. Будете обдумывать план дальнейшего наступления на меня…».

Он спросил служебный номер моего телефона и попросил разрешения позвонить. Что мне оставалось делать: звоните, сказала я.

Во всяком случае создается ситуация, которой я никогда не ожидала.

Настроение — отвратительное!

19 марта. Сегодня — понедельник. Я его не видела ни в субботу, ни вчера. Утром, когда я шла на работу, он нагнал меня. Он сказал, что теперь будет видеть меня почти каждое утро, отправляясь тоже к девяти на работу в свое управление. Я представляю, где находится управление КГБ. Он, может быть, переехал на другую квартиру специально для того, чтобы лучше изучать мои повадки? Какие у меня, однако, странные представления о методах работы советской контрразведки!

Главное, не надо предаваться паническому страху!

Утром он пригласил меня в кино на восемь вечера. Были в кино.

Он любезен и мил. А что, если совершенно напрасно я его подозревала?

Надо смотреть, вдумываться и проверять.

20 апреля. Прошел еще месяц. Бахтиаров уже ходит к нам домой. На маму он произвел отличное впечатление. Третьего дня она прямо сказала: «Вот, Аннушка, замечательный для тебя муж».

Ведет он себя очень скромно. В конце марта мы несколько раз успели побывать с ним на катке. Он — прекрасный конькобежец. На катке он меня познакомил со своим помощником лейтенантом Томовым. Этот лейтенант несколько обижен ростом, но умный парень и, как видно, хороший товарищ.

Себе самой я могу сказать: Вадим Николаевич мне очень нравится. Очень. Но он не для меня!

Я еще не знаю, кто я для него. Или враг, за которым он охотится, или друг. Я часто перебираю в уме все, что он говорит во время наших встреч. Все пытаюсь отыскать скрытое в его действиях, но ничего не нахожу.

Что же мне делать?

1 мая. Сегодня после демонстрации он зашел к нам. Посидели все вместе за праздничным столом. Потом ему куда-то было нужно по своим делам. Завтра к нему приезжает из Москвы его мать. Он настаивал, но я категорически отказалась знакомиться с ней. Мой отказ его огорчил. Я огорчена больше: мне хотелось бы узнать, какова его мать. Удержало меня от этого опасение: вдруг это вовсе и не его мать, а просто женщина, которая обязана опознать меня. Может быть, эта пожилая женщина — жительница Глушахиной Слободы? Где гарантия, что отцу в 1944 году все хорошо удалось сделать в Глушахиной Слободе? Если ничего не случится со мной и я доживу на свободе до отпуска, то в отпуск под каким-нибудь предлогом съезжу в Глушахину Слободу и сама узнаю, что стало с семьей Жаворонковых и что вообще в народе говорят об этом. Как мне раньше не пришла в голову такая блестящая идея?