Бретер и две девушки - Татьяна Любецкая
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Все произошло слишком быстро.
– Андре-е-е-е-е-й!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!! – Крик из другой жизни, где он действительно был Андреем, и этот голос… Он непроизвольно повернул голову на крик, но там не было никого, кроме бандерши, и именно из нее-то и шел единственный в мире голос. – Он не виноват! Не о-о – о-он!!!
«Вера?»
Он на мгновение остановился с отведенной в сторону шпагой, и в следующую секунду Антон с размаху налетел на него. Андрей Петрович почувствовал глухой удар в бок, и одновременно что-то чиркнуло по виску. Зависшая было в полушаге правая нога его неловко подвернулась, и он упал. Антон проворно подскочил к нему и, как в кино, поставил ногу ему на грудь. Затем схватил рукоятку шпаги обеими руками и, изо всех сил замахнувшись ею над головой, нацелил клинок вниз, прямо в грудь поверженного врага. На виске того была царапина. Подбежали арбитр и секунданты.
– Господа, рана серьезна, – строго сказал арбитр, – рассечен висок до крови! К тому же лежачего…
– Да, знаю, знаю, – быстро дыша, ответил Антон. – Просто хотел зафиксировать.
– Хватит уже фиксировать, слезай! – скомандовала Верыванна. – Дуэль окончена.
– Да? Правда?! – Антон не мог поверить.
– Иди, иди, там тебя уже ждут…
Из-за дерева, как Карабас из подарочной коробки, выскочила Лиза. Она, конечно, ослушалась Верыванну и всю дуэль, зажав себе рот руками, умирала в кустах. И тут мы оставим юных героев в надежных руках друг друга.
– Очень больно? – спросила Верыванна у Андрея Петровича.
– Да ну, ерунда, – проворчал он, слизывая кровь со щеки. – Но откуда ты, черт возьми, взялась??
– Из жизни, Андрей, из жизни. А ты не узнал меня…
– Просто не смотрел на тебя, – соврал он, – но голос…
– Да, говорят, он у меня вообще не изменился. Вот ведь как бывает – сама уже вся не та, а голос донашиваешь все тот же…
– Ты и сама почти не изменилась…
– Ладно врать! Дай-ка я лучше обработаю тебе висок перекисью – вишь, как заправский секундант, взяла с собой целую аптечку. Хотя заправские, может, и не брали – не знаешь?
– Для этого существуют доктора, и у нас есть…
– Нет, уж позволь мне смазать ранку…
– Лучше смажь мое любопытство – как ты тут оказалась?
– Очень просто. Этот мальчик – друг моей внучки. И они абсолютно ни в чем не виноваты. Нормальные дети. А ведь ты мог его убить…
– Даже и не думал. Впрочем, мне стало известно…
– Чепуха! – с прежним своим превосходством перебила Вера. – Ты, как это уже бывало, промазал. Виноваты совсем другие… То есть другая…
– Ты уверена?
– Абсолютно… Слушай, так, значит, это ты заварил всю эту кашу с дуэлями?! Да?.. А я не верила…
– Ты никогда в меня не верила.
Подошли его секунданты.
– Командир, пора уходить.
– Подождите в машине, я сейчас… Ты замужем? – быстро спросил он ее, как только секунданты отошли.
– Нет. А ты женат?
– Нет… Но как же все-таки так получилось, что не того?..
– Не терзайся, Андрюша, я все тебе напишу, прощай! – Она быстро собрала свою аптечку и пошла прочь.
И он вдруг ясно увидел ее прежнюю, потому что вблизи это точно была она – и это ее внимательное, стрекозье выражение глаз… И губы, пусть и попавшие в плен старческих складок… И то, как она помахала ему рукой, и даже походка ее, уходящей, невзирая на грузность, была все та же – гордо-балетная, точно весь мир у ее ног… Но, Бог мой, что же я им там в Серебряном бору наговорил! Кровь бросилась ему в лицо.
А потом было письмо. Сухое и короткое. Что на самом деле ужасная вина лежит на некой Вяткиной Екатерине, которую необдуманно приняла «известная тебе семья». Так мало того что она заплатила за добро черной неблагодарностью, так еще и попыталась свалить свою подлость на подругу, мою внучку, друга которой ты, Андрей, и вызвал на дуэль. Что касается самой злодейки, то она сейчас мается хворью в одной из московских больниц, хотя я желаю ей выздороветь – в самом широком смысле этого слова. И напоследок: не надо никого наказывать. Не наше это дело, Андрюша. Вообще, держаться следует лишь за любовь, а за ненависть не надо. И подпись – В.
Он был потрясен – как просто она это написала, что держаться следует лишь за любовь… В одной фразе мудрость жизни… Верочка… Письмо было без обратного адреса, то есть не требующее ответа, а ему столько надо было ответить!..
Он, конечно, разыскал ее телефон и звонил, звонил, но трубку все время снимала не она, и он огорченно что-то мямлил. А неприятный женский голос настоятельно требовал:
– Алеэ! Аварите! Если насчет растаможки, то это не ко мне!
Он сидел перед выключенным телевизором и почти безразлично думал – жизнь прошла, но я, в общем, спокоен. Жажды возмездия уже нет во мне, и теперь нужно лишь закончить кое-какие дела.
Управление клубами я передал братьям Воронцовым, которые никак не были замешаны в дуэлях и по существу и до того вели все клубные дела. Таким образом, все, что касалось собственно клубов, то есть спортивных поединков, осталось без изменений.
С дуэлями же было кончено, и бретеров я распустил. Мы сделали что могли, сказал я им, и теперь я благодарю всех за нелегкий, подвижнический труд, и пусть отныне каждый идет своим путем. Помню, заскочил к Виконту перед его отлетом в дальние края, так вся его квартира говорила, кричала о том, что он отбывает навсегда!
Всюду валялись несобранные вещи, стены были бесстыдно, сиро оголены, а в центре гостиной, на полу, стоял огромный, желтой кожи кофр. С такими путешествовали еще до революции, я их прежде видел только в кино. Теперь вот снова стали выпускать. Кофр был небрежно раскрыт – обыденный шик путешествующего барина, и там, во чреве, было множество отделений с баночками, щеточками и щипцами. Я порадовался за Виконта – как хорошо, как подробно он будет упакован – и пожелал ему поскорее убраться со своим кофром прочь. Потому что главным сейчас для нас было разбежаться, разъехаться в разные стороны, и притом как можно дальше, ибо работа наша была опасна… Впрочем, я ведь и так уж был уничтожен чудовищностью моей ошибки. И тут под ошибкой можно подразумевать две вещи: последний вызов и саму Идею. Словом, никто лучше меня не мог меня наказать.
И я остался совсем один.
Однажды плетусь сквозь наш буйный рыночек в подземном переходе и слышу, как бабы трещат «об етих дуелях». Потоптался возле них и узнал, что «дуелей больше не будет, так как главного дуельщика уже нет». «Как нет?» – «А так, пропал…» – вздохнула одна, сплевывая семечковую шелуху. Нет, ну до чего все же прозорлива и оперативна молва! Вот я вроде еще хожу тут среди них, жующих и плюющих, а они уже пронюхали, что пропал… А вообще-то я почти перестал выходить. Во-первых, дуэльная работа здорово покорежила меня. Во-вторых, куда? Как-то мелькнула мысль о театре – сто лет уж не был! Знакомая киоскерша предложила сходить на любой спектакль, но на выборе вариантов я запнулся – зачем? Я же никогда не любил театр, слишком все там громко, пылко, преувеличенно… А иначе не получится, чтоб для всех рядов… Вдруг взбрело попросить найти самый плохой театр, где плохой режиссер силами плохих актеров поставил плохую пьесу.
Я подумал, что лишь в этом случае можно достичь пределов условности. Но киоскерша сказала, что таких театров нынче нет, только элитные.
Как-то принудил себя включить ящик, так там – триллер на триллере, вурдалак на вурдалаке! Причем самый свирепый пожирает всех подряд, и люди буквально на ушах стоят, чтобы скрутить монстра! Наконец скрутили, снесли пучеглазую башку, а из туши вылезла новая! Все же и ее в конце концов взорвали, и человечество наконец облегченно вздохнуло… ан из обуглившейся кучи вдруг проклевывается детеныш, жуткий и прыткий… Огорченный, я перебрался на другой канал, так там герой непрерывно палил из пушки и орал: «Fack! Fack! Fack you!» А голос за кадром невозмутимо переводил: «Я помогу вам. Я помогу». Таким образом, я решил, что получил весь спектр телепрограмм, и больше ящик не включал…
Как-то вздумал почитать – взял какую-то старую газету, и в глаза бросился заголовок «Какая стерва!». Нацепил очки, чтобы узнать, что за стерва и чего натворила, оказалось – «Красная стрела»! Вот ведь и так вся жизнь искажена, а тут еще корчи зрения. Очень и очень периферического.
И тогда я подумал о метро. Но у меня давно уже не было карманных денег и таких гарантов моего существования, как пенсионная книжка и карточка москвича – она же проездной. Бог знает, где схоронилась моя пенсионка, пока я разъезжал на авто, а без нее нельзя было получить карточку москвича. Становиться же на путь восстановления утерянной книжки было выше моих сил… А тут вдруг при домашних раскопках выпал откуда ни возьмись мой табель-дневничок за четвертый класс! Он меня восхитил. Отметки – от кола до пяти, и, что бы там ни говорили, это – диапазон! Но более всего меня воодушевили ежемесячные записи учительницы. С небольшими вариациями все они кричали о моем ужасном поведении. Опаздывает! Учится небрежно. Сорвал урок! Почти каждая запись оканчивалась воплем – родителей в школу! И везде под подписью училки – виноватая закорючка матери. Я был в восторге – все-таки каким отвязанным ребенком я был! Веселым и свободным! Вот оно, настоящее удостоверение личности, хоть и давнее, зато говорит о личности куда больше всякого другого. А пенсионка – это же лишь констатация известной драмы «Жизнь прошла». Там ведь так и записано – пенсия «по старости» или «по инвалидности». Выбор, прямо скажем, шикарный. Нет бы написать «по зрелости» или «по мудрости»… Короче, вместо проездного стал я совать билетершам мой дневничок, и что же? Повертев задумчиво в руках, они долго его листали-изучали, потом меня – и, представьте, пропускали!.. Иногда в вагонах появляются попрошайки. Но на них почти никто не обращает внимания. И лишь только они затягивают свой речитатив, все в вагоне срочно «засыпают» или утыкаются во взятые для этого книжки. Многие держат их вверх ногами, но здесь это нормально. А тут как-то зашел такой проситель и как крикнет: «Кстати!» От необычного вступления все сразу «проснулись» и стали раскошеливаться…
