Выбор павшего. По следу памяти. - Дарья Гущина

Но, что примечательно, вторая личность, во время командировки первой, продолжала мирно оставаться в теле, по-прежнему оберегая его мелким колдовством и не позволяя банально умереть. И обе мои личности, когда разъединялись, обзаводились существенными провалами в памяти, от которых избавлялись, опять оказавшись бок о бок. Вот почему я, отделившись от тела, помнила лишь конечную цель, а все остальное — словно туманная пелена скрыла… И самое досадное — моя истинная сущность ориентирована исключительно на уничтожение и нуждалась в нём, как организм — в воздухе, а благоприобретенная — еще стремилась заглушить ее тлетворное влияние и вполне могла иногда помочь, вернее, рвалась помогать всем подряд. И не мудрено, что в итоге мы предпочли запрятать нездоровые замашки куда подальше и не смущать своим опасным присутствием обычный народ, перебравшись в Тхалла-тей.

Короче, товарищи, психушка по мне плачет и горюет… Впрочем, это давно всем известно… Я невольно усмехнулась, сравнивая себя сейчас и ту пугливую девчонку образца двухлетней давности. Тогда я ненавидела свою сущность, поскольку она мешала мне остаться в Альвионе, ненавидела Хранителей и Магистра, заставляющих меня плясать под их дудку, ненавидела и сам мир — за то, что он столько для меня значил… Ненавидела свою роль псевдоспасительницы, до икоты боялась живущего в моей душе нечта, открещивалась от данного мне миром прозвища… А сейчас… сейчас, когда все в моих руках, когда роли изменились — я действительно начала гордиться собой. Насколько все-таки меняет человека его роль в суматошном спектакле жизни…

…Поутру меня разбудили соблазнительные запахи свежесваренной похлебки. Потянувшись за многообещающим ароматом еды, я сонно села на спальнике. Как мы с Мифом вчера добрались до привала — в упор не помню. Помню, вроде, что вечереть начинало — и все. А там я уже добралась до постели и умерла. Пока меня не воскресили вполне понятные желания изголодавшегося организма.

Зевнув, я усилием воли прогнала прочь остатки сна, открыла глаза и узрела Свята, тихо помешивающего похлебку. Ой, бедненький, в кого ж тебя болезнь-то превратила?.. Кожа да кости (не человек, а ходячее пособие по анатомии!), да бледное, как у привидения, лицо с темными кругами под глазами… Ужасть! Ведь сутки всего проболел! И руки по-прежнему подрагивают, как у последнего алкоголика. Кошмар!

Харт спокойно встретил мой сочувственный взгляд и невозмутимо заметил:

— На себя сначала посмотри.

Я испуганно схватилась за зеркальце. Мама дорогая! Это ж мне теперь в фильмах ужасов без грима сниматься можно… Со Святом на пару. Потому как выглядела я еще хуже него. И все дело не в бледной физиономии и растрепанной шевелюре, а выражении глаз. Во-первых, сильно расширились зрачки, практически поглотив радужку, а, во-вторых, в их глубине затаился какой-то жуткий и поистине звериный голод. И к обычной еде он не имел абсолютно никакого отношения — спящий воин пробудился и скоро начнет требовать положенную ему пищу… Я начинала выглядеть, как Райлит, и в нее и превращалась.

Нда-а-а…

— Это называется — последствия неосмотрительных поступков, — назидательно прокомментировал мой спутник, взмахнув, для пущей важности, деревянной ложкой.

Я тяжко вздохнула, переваривая увиденное, и уныло посмотрела на него:

— Помолчал бы лучше… И так тошно…

Свят вздохнул, покачал головой и осторожно снял с похлебки пробу. Пока она доваривалась, я умылась, стараясь не смотреть на свое отражение, свернула и тщательно упаковала спальник. Болеть после вчерашних подвигов ничего не болело, но усталость ощущалась безумная. Надев перевязь и собрав рюкзак, я села на него и выжидательно посмотрела на харта. Расстройства расстройствами, а есть все равно хочется. Свят же — долго делал вид, что не замечает моего взгляда, а потом признался:

— Кась, я думал, ты проспишь до обеда… В общем, я приготовил только на себя.

Я от обиды на мгновение лишилась дара речи:

— К-к-как это… только на себя?! Это что за эгоизм в коллективном деле?! Я, между прочим, к обеду все равно бы голодной проснулась!

— Так я ближе к обеду бы и приготовил еще, — оправдывался он. — И разогревать бы не пришлось…

— Знать ничего не знаю! — отрезала я, подставляя свою плошку. — Делись! Где твоя благодарность за спасение тебя от болезни, ась?

Свят снова тяжко вздохнул, поделился, но себя не обидел. Я же, едва начав есть, узрела сей произвол (паразит мне треть вместо честно заработанной половины положил!..) и запустила в него ложкой:

— А где остальное?!

— Так ты же на своей диете, — нашелся харт. — Тебе много есть — вредно!

— А тебе — вообще нельзя, — злорадно сообщила я. — Все доктора — категорически запрещают выздоравливающим больным питаться в больших количествах! А мне — наоборот, еда нужна, как лекарство! Я его честно заработала! Так что — делись!

— Никогда о таком не слышал, — проворчал мой собеседник, но вернул на место утаенную часть похлебки.

Стычка быстро забылась, и несколько минут мы сосредоточенно жевали, совершенно не обращая внимание на явный горький привкус перебей-травы. Доев же, многозначительно переглянулись и дружно устроили сумке Свята ревизию, откопав там краюху черствого черного хлеба и несчастное сморщенное яблочко и в рекордные сроки это богатство смолотив.

После пусть и не особенно сытного завтрака опять потянуло в сон. Я улеглась на траву, а харт бухнулся где-то по соседству, и некоторое время мы коллективно боролись с дремой. Я задумчиво дымила предпоследней сигаретой, а Свят что-то бормотал себе под нос, видимо, считая пробегавшие по ясному небу пушистые облака.

Докурив, я перевернулась на живот, поглазела на ручей и зевнула, а мой спутник тяжко вздохнул и неохотно подал голос:

— Может, поедем?..

— Может, попозже?.. — вяло откликнулась я.

— Так пророк же удерет…

— Ну и черт с ним… Еще догоним.

— Как знаешь…

— Свят?

— Мм?..

— А как ты вчера меня нашел?

— Так же, как ты отыскала моровые поветрия.

— А у вас — тоже две личности?

— Зачем? Это ваша выдумка. Мы миры не разрушаем.

— И ты совсем ничего из своего прошлого не помнишь?

— Ну, почему же. Вот, например, в десять лет…

— Я серьезно!

— Ладно, извини. Нет, не помню. Есть какие-то смутные и обрывочнее воспоминания, но полной картины, как у тебя, нет.

— Обидно?

— Немного.

— А я бы хотела ничего не помнить…

— Что, так страшно?

— Ужас как… И ведь не избавиться от этого никак, понимаешь? Без памяти мне раньше жилось намного проще. А теперь не знаешь, куда себя девать…