У шоссейной дороги - Михаил Керченко

— Тоня, расскажи о себе, кто твои родители. Я ведь о тебе ничего не знаю.

— Это совсем не интересно. Жили мы в Подмосковье. Когда началась война, отца сразу забрали на фронт, а мама с нами уехала сюда. Она всю войну работала в колхозе дояркой. Там и получила похоронную на отца…

Она замолчала. Мы идем медленно. Адам бежит сбоку, порой останавливается и выжидательно смотрит на нас, словно призывая идти веселее. Но мы не спешим.

— Случилось так, что после войны мама поехала на выставку в Москву. Ей дали путевку. И там, на Казанском вокзале, произошла ее встреча с… моим отцом. Да-да. Она сразу узнала его. Он тоже узнал маму, но сделал вид, что это не он. Понимаешь?..

Через год он все-таки приехал в отпуск и хотел остаться, но мать не позволила. «Теперь ты для детей просто чужой», — сказала она ему. Он пробыл месяц и уехал. Навсегда. А потом родилась я. Видишь: я случайное явление, — улыбнулась Тоня. — Много лет спустя мама рассказала мне об отце. Я никогда не видела его. Он, очевидно, и не подозревает, что я существую на белом свете. В общем, так все сложилось…

— Вот что наделала война, — вздохнул я.

— Наши дети будут счастливее нас, — сказала Тоня. — Это точно.

— Да. Если не будет войны.

— Я хочу учить детей, собирать растения для гербария, сажать деревья, выполнять любую работу. Только бы не было страшной войны.

Тоня часто и охотно помогает мне в работе. Когда я осматриваю пчелиное гнездо, она стоит рядом, подает мне стамеску, соты и держит наготове дымарь на случай, если взбунтуется какая пчелиная семейка. Она работает без халата, в кофточке и легком фартуке, туго затянутом вокруг талии. Когда она рядом со мной, я всегда волнуюсь и отвожу глаза в сторону. Мне почему-то неловко. Я просто боюсь и себя, и ее. Она притягивает, как магнит. Мне кажется, что она это понимает, видит, что я борюсь сам с собой. И это мое внутреннее смятение занимает ее, как игра. Устойчивый ли я? Крепка ли моя любовь к Марине? Да, пожалуй, Тоня мне не очень верит. В общем я не знаю, о чем она думает, но хорошо знаю: она мне нравится. Что душой кривить! Виноват ли я перед Сергеем? Не знаю. Значит ли это, что я изменяю Марине? Нет. И потом — что случилось? Мало ли кто мне нравится.

…Мы с Тоней обшарили все окрестные леса. Она, как ребенок, радуется каждой новой находке. Как-то она ехала по лесной просеке. Лошадь по самое брюхо утопала в траве. Присмотревшись к цветам, Тоня заметила на них пчелу. «Откуда она попала сюда? До пасеки далеко», — соображала Тоня. Пчела нагрузилась нектаром и полетела по просеке. А вот и другая, третья. Тоня на лошади поскакала за ними. Вылетев в степь, пчела пронеслась над ковылями и вскоре опустилась в траву. Тоня, слезла с лошади и заметила холмик, а в земле отверстие. Это была древняя казахская могила. Тоня присела на траву, задумалась. На фоне вечерней зари видно было, как одна за другой пролетают пчелы и ныряют в подземелье.

Тоня пометила место березовой вехой, а когда вернулась, рассказала мне о своей находке. Назавтра мы поставили на ходок новый улей, большую эмалированную миску, флягу, захватили с собой дымари, сетки, ножи и поехали к таинственному подземелью.

Кузьма Власович сидел на облучке, мы с Тоней — в коробе. Старик смотрел на эту затею, как на легкомысленную выходку снохи, как на каприз, посмеивался да качал головой.

Ночью веха упала, но Тоня все-таки нашла подземелье. Мы осторожно раскопали холмик и обнаружили, что пчелы прилепили соты к потолку могилы. Мы сначала выкурили пчел, загнали их в улей с рамками, потом вырезали более фляги великолепного душистого меда и довольно много воска. Тоня радовалась, как дитя. Вернулись на пасеку поздно вечером, привезли с собой мед и полный улей пчел. У костра нас поджидал Сергей. Он все время кочует по дорогам, ездит от села к селу и решает какие-то важные вопросы. Вид у него деловитый и озабоченный. Но не прочь и поболтать у костра, всегда щедр на шутку. И это получается у него легко, к месту, не так, как у меня. Мне кажется, что он все делает без ошибок. Его не грызут сомнения. Он уверен в правильности своих поступков. Он, видно, рад, что Тоня отдыхает на пасеке. Он не ревнив. В моем характере нет такой положительной черты. Вообще в присутствии Сергея я почему-то невольно ставлю себя в роль подчиненного, и это злит меня и раздражает, и, вероятно, из-за этого мы с ним не можем стать настоящими друзьями.

Сергей приезжает на машине без шофера. Подкатит к пасеке и, не открывая дверку, сидит, протирает платочком очки в роговой оправе, ждет, когда подойдет жена. Ему, очевидно, приятно, что Тоня, радостно улыбаясь, бежит к машине.

— Приехал? Как дела? Дома все в порядке? Ты не был у Сережи?

Это она беспокоится о сыне, который живет в деревне у бабушки. Муж не отвечает на ее вопросы, надевает очки и спрашивает однотонно с нарочитой придирчивостью:

— Ты ждала меня?

— Как всегда! — с некоторой робостью в голосе отвечает Тоня.

— Садись! — почти приказывает он.

Мы с Кузьмой Власовичем стоим в стороне. Тоня покорно влезает в кабину. Они уезжают куда-то в лес. Мне становится грустно.

В такие минуты я, кажется, ревную ее к собственному мужу. Без всякого права.

Я успокаиваюсь, только когда они возвращаются. Он выпускает ее из кабины и кричит мне:

— Как настроение, отшельник? Здорово!

Что-то ироническое улавливаю в его словах. Я не всегда отвечаю. Я знаю, что ему наплевать на мое настроение. Я желаю одного: чтобы он сию же минуту убрался отсюда. Обычно так и бывает.

Тоня, как всегда, с букетом полевых цветов, будто вокруг пасеки не такие же цветы. Она проходит мимо и не смотрит на меня. Я совершенно лишний.

Иногда Сергей остается и коротает вечер с нами у костра. Из его уст, как горах из дырявого мешка, сыплются исторические анекдоты. И каждый раз новые. У него феноменальная память: «Однажды Отелло спрашивает у Дездемоны:

— С кем ты вчера целовалась в парке?

— В каком парке? — интересуется она наивно.

И он задушил ее».

Тоня заразительно хохочет. Я криво ухмыляюсь.

— Тебе не смешно? — тепло и мило спрашивает она.

— Он очерствел здесь, — говорит Сергей.

— А ты? Ты ведь тоже все по дорогам да по степи колесишь, — вмешивается Кузьма Власович. — А не хуже других.

— Верно, отец. Я с людьми работаю, а вы с пчелами. С людьми тяжелее.

— Они менее сознательны, чем пчелы? — замечает Тоня.

— Нет. Людям не пустишь дым в глаза, как пчелам.

Поужинав, он уезжает. Тоня уходит в домик. Старик сидит у костра, вытянув деревянную ногу вперед, курит трубку и смотрит на огонь.

— Оба хорошие, умные, — говорит он, — а живут как-то смешно. Не по-людски. Не ругаются, но и ласковы друг с другом не бывают. Ровно чужие. Может, на глазах так, а за глазами по-иному? Не пойму я их. Потом хватятся, да поздно будет.

И меня не по доброму радуют эти размышления старика. Я, засунув руки в карманы, иду гулять на опушку леса, насвистываю. Мне весело. Да, черт возьми, мне почему-то весело!

Утром Кузьма Власович кипятит чай. К лесу, расстилаясь по траве, тянется сизый дым. Я вожусь с пчелами. Тоня чистит рыбу. Завтракаем мы обычно за столиком под березой или прямо на земле, расстелив скатерть. Тоня оживлена и приветлива. Улыбка не сходит с ее губ. Все это в ее характере. Но я нередко забываюсь, поддаюсь ее чарам и принимаю сияние ее глаз, улыбку, теплоту и ласку в обращении за нечто большее, чем дружба, словно она дарит это только мне одному. Я глупею от ее улыбки. Забываю о Марине. Потом одумываюсь и веду себя более сдержанно, подавляю свой порыв, свою нелепую мечту, ухожу в себя. Такую перемену во мне моментально замечает Тоня и настораживается, смотрит вопросительно.

За завтраком около скатерти, разостланной на траве, нас всегда трое. С какой бы стороны от Кузьмы Власовича не садилась Тоня, все равно она рядом со мной. Поджав ноги, опирается одной рукой о землю. Тоня ест аппетитно, непринужденно. Кузьма Власович аккуратен и внимателен. Подкладывает ей на тарелку лучших карасей, лучший кусок мяса. Он страшно любит сноху. Мне кажется, что он ее любит больше, чем Сергея. Благоговеет перед нею. Почти каждое воскресенье ездит в деревню проведать внука, хотя ребенок и не внук его. Туда он увозит полную сумку гостинцев, оттуда возвращается с кучей рассказов о мальчике. Надолго хватает этих рассказов.

Позавтракав, старик кладет на плечи две косы, Тоня подхватывает корзину с провиантом, я — топор и вилы, и мы идем к озеру. Садимся в лодку и плывем на остров. На корму, лицом ко мне, садится Тоня. Я гребу, Кузьма Власович рулит, Тоня опускает руки в воду. Теплая! Умывался ли я, спрашивает весело, хотя отлично знает, что умывался: мы вместе купались.

Она зачерпывает пригоршню воды и плещет мне в лицо. Я не протестую, не обижаюсь, мне даже приятна эта шалость.