У шоссейной дороги - Михаил Керченко

— Стало быть, шире дорогу частнику, а общественные пасеки пусть хиреют. И потом, вы можете говорить нормально? Вы все же, как-никак, руководитель.

Рогачев на мгновенье оторопел, но тут же окинул меня презрительным взглядом. Он подошел ко мне вплотную и неожиданно сказал:

— Я-то руководитель! А ты? Ты почему, Веселов, так низко опустился? Не работаешь по специальности. Диплом пропил, что ли? Или оказался бездарным агрономом?

Он торжествовал. Ему казалось, что он сполна расплатился со мной за своих пчел, которых вынужден был убрать с нашей пасеки, за мою заметку и за все прошлое. Он ошибался, ох, как ошибался! Но на душе у меня кошки скребли.

12

Было воскресенье. Стояла необыкновенно радостная тишина. В небо за озером и над ближним лесом словно кто-то пустил несколько белых пушинок. Они неожиданно на моих глазах превратились в облака, разрослись, заклубились и легко тронулись в путь, оставляя за собой чистый лазурный след. Озеро наслаждалось покоем, светом и теплом. Оно порой вздрагивало от шелеста березового листка, по его поверхности пробегала рябь, и снова погружалась в блаженную дремоту. Оно, как человек на морском пляже, подставляло свое могучее, лоснящееся тело солнцу, радовалось его щедрости.

На берегу столпились березы, любуясь отражением своих белых ног в воде. С утра за пряслом пасеки над лужком все звенел и гипнотизировал меня жаворонок.

Мы с Кузьмой Власовичем не поехали в город. Решили всласть поработать. Нам надо сколотить более тысячи рамок, натянуть на них, как струны, проволоку и потом навощить. Иначе мы запоздаем с подставкой на ульи четвертых корпусов. И только надели халаты, как из-за леса неожиданно показался «Москвич» Дмитрия Ивановича.

— Смотрите, Кузьма Власович, а я думал, что сегодня не будет у нас гостей, — воскликнул я.

— Недаром собака во сне взлаивала, — недобро улыбнулся Кузьма Власович. — Незваного гостя накликала. Опять давай ему рыбу.

Он был не в духе. У него, вопреки погодным правилам, болела нога.

Дабахов неторопливо вылез из машины, поправил широкий ремень и гимнастерку, снял фуражку и расческой пригладил волосы. Подошел к нам и козырнул:

— Здравия желаю, — отчеканил и пожал руку. Значит, ему что-то от нас надо.

— Ну как, видать, не ждали? — спросил Дмитрий Иванович, сотворив на лице скупую улыбку.

— Легок на помине. Помяни волка, волк из колка, — проговорил Кузьма Власович, повернувшись к нам спиной и снимая с березового сучка кожаную узду. Он был недоволен, что его оторвали от работы.

Дабахов нервно поджал оттопыренную губу.

— Что нового в городе? — заговорил я, чтобы не обидеть гостя. Куда денешься? Придется отложить работу и проявить радушие.

— Напои, накорми, а после вестей попроси. Я сегодня еще не завтракал. Под ложечкой зверски сосет.

— Иван Петрович, угощай ухой, а я пойду лошадь напою, — распорядился старик.

— Давай я напою лошадь, а? — вызвался Дабахов. — Тебе тяжело.

И эта его готовность помочь опять удивила меня. Стало быть, он приехал за рыбой, но ее, кажется, нет в садках.

Сторож неохотно кинул ему узду. Дабахов ушел.

— Что вас, Кузьма Власович, связывает с ним? — спросил я старика. — Ведь вам он чужой, я бы сказал — враг… жену отобрал.

Шабуров присел, закурил трубку.

— Это как сказать, Иван Петрович. Когда мы были парнями, то крепко дружили, водой не разольешь. Он любил Ульяну и я тоже. Тут ничего не попишешь. Только я, должно быть, приглянулся ей, и она вышла замуж за меня. Детей нам бог не дал, а там война все перепутала. Ульяна получила похоронную и решилась на такое дело, родила от него. Сын его, а вырастил я. Выходит, что мы как бы породнились. Что же сердиться? Время прошлое, давнее. Теперь ничего не изменишь. Сергей мне люб, как родной, живу с ним. А то бы пришлось одному старость коротать.

— Так, значит, вы сверстники с Дмитрием Ивановичем?

— Я на три года постарше. Жизнь меня состарила, скрутила. Война, чужбина…

Он подошел к верстаку и принялся сколачивать рамки.

Спутав лошадь у леса, вернулся Дабахов.

Я присмотрелся к нему: худощавое лицо, черные густые брови и маленькие юркие глаза… Он выглядел намного моложе Кузьмы Власовича. Лет на десять.

Старик был не в настроении и уклонялся от разговора с Дабаховым. Мне уже неловко стало.

— Надо закинуть бредень. Не желаешь? Денек славненький, — предложил Дабахов.

Шабуров так и резанул его холодным взглядом и начал сильнее стучать молотком.

— Бросай, Кузьма Власович. Поедем, — приказал Дабахов.

Тот поморщился, поцарапал бороду и неторопливо отодвинул от себя инструмент:

— Поедем, коли надо. Мне все равно. Ты как, Иван Петрович?

— Ну, с часок можно побродить по теплой воде.

Рыбачили недалеко от железной дороги. Там хороший песчаный берег. Кое-где из воды торчал реденький камыш. Дабахов разделся донага. Его тощий, как у гончей собаки, живот, казалось, прирос к позвоночнику. Кривые в коленях ноги осторожно переступали в воде. Мы с ним тянули бредень. Он шел по мелководью и местами, чтоб не спугнуть рыбу, командовал мною. Я, очевидно, делал не так, как надо, он злился. Шабуров все это видел, костыляя по берегу с ведром. Мы с трудом выволокли бредень на отмель. В мотне бились, сверкая серебром, караси. Улов был хороший: целый брезентовый мешок.

— Ты везучий, парень. С тобой можно рыбалить, — приговаривая, Дабахов, откидал в наше ведро десятка два карасей. Мешок погрузил в багажник.

— Кончайте. Поехали, — скомандовал Кузьма Власович. — Своих дел невпроворот.

— Может, мужики, еще разок закинем бредень, а? Уж больно икристая сегодня идет рыбешка. Давайте! — загорелся азартом Дмитрий Иванович.

— Тебе че, мало? — повысил голос Шабуров.

— Мне всегда мало, — не смущаясь ответил Дабахов.

— Наглому дай волю, он захочет и боле.

Я даже оторопел. Что случилось со стариком?

— Не ты мне даешь, сам беру. Что седня ерепенишься? — взвизгнул Дабахов и, сморщив лоб, подошел к одежде, начал нервно шарить в карманах, искать папиросы.

— А то, — бурчал Кузьма Власович. — Лихих пчел подкур неймет, а твоих глаз стыд не берет.

— Тебя берут завидки на чужие пожитки, — отпарировал Дмитрий Иванович, натягивая штаны.

— Нимало. Я-то ни капли не жаден. А вот про тебя верно сказывают: сколько собака не хватает, а сыта не бывает.

— Вот как заразговаривал, колченогий дурень. Выходит, я в долгу перед тобой. Нет, ты мой должник на всю жизнь: тебя сын мой кормит. Ты к нему присосался, как пиявка. Ты!

И Дабахов выпрямился, засунул руки за ремень, победно и нагло глядя на старика. Тот, склонив голову набок, мягко, спокойно, даже снисходительно, спросил:

— Разве у тебя есть сын? И фамилия у него — Дабахов? Ну-ко ответь? Может, че и придумаешь?

— Причем тут фамилия? От меня он родился? От меня!

Шабуров совсем успокоился, улыбнулся и похлопал Дабахова по плечу, словно лучшего друга:

— Ага. Бычок чужой, а теленочек наш. Забирай свои сетишки и больше не засти мне свет. Идем, Иван Петрович, идем…

И он тяжело заковылял по влажному берегу. Деревяшка врезалась в сырой песок, и после нее оставалась круглая черная дырка. Мне казалось, что такая же дырка была и в сердце старика. Ах, Дабахов, Дабахов! Дмитрий Иванович! Зачем ты ранил человека? Ударил в самую душу!

— Постой! Забудем ссору, садитесь, подвезу, — вдруг заметался Дмитрий Иванович. Ему нельзя было ссориться с Кузьмой Власовичем, он терял большой доход. Он схватил старика за рукав и потянул к машине.

— Ни за что. Хватит с меня… Я присосался к его сыну? Я пока что сам себя кормлю, своими руками зарабатываю кусок хлеба.

Дабахов уехал. Мы шли молча. Я не знал, как утешить Кузьму Власовича. Он согнулся. Я подумал, что ему тяжело, и взял из его рук ведро с рыбой. Он смотрел в землю, горько вздыхал и что-то шептал. Потом заговорил:

— Ах, я старый, полоумный дурень. С кем связался? И зачем он мне? Пусть бы ловил. Жалко, что ли? Выходит, вроде я пожадовал. Мое ли озеро? Век с людьми не спорил, никого не обижал, а тут прорвало.

— Да хватит вам казнить себя, Кузьма Власович! Все правильно вы сделали!

Я издали увидел, что по дорожке, сползающей с пригорка от пасеки к озеру, идет Марина. Легкая и стройная, в трико, на ходу расплетает косу.

— Смотрите, Кузьма Власович, кто это там бежит?

— А-а. Узнал. Вообще-то не люблю баб в штанах. Но ей и штаны идут.

Марина кинулась к нему, оплела руки вокруг шеи, поцеловала в волосатую щеку. Он стушевался и мягко отцепил ее руки: давно отвык от женской ласки.

— Ну, ладно. Ты вон его. Молодой, сладкий.

— Отгадайте: кто со мной приехал? — не обращая внимания на его слова, говорит Марина.

— Знать-то, отец и мать. — Он оживился и закостылял быстрее.