Тэмуджин. Книга 1 - Алексей Гатапов

Есугей решил сначала встретиться со своими вождями, предводителями тысяч, поговорить, разъяснить, что требуется от них. Для того он и взял с собой столько людей, чтобы вожди без слов поняли, что дело начинается нешуточное.

Они подъезжали к куреню Сагана, лучшего его тысячника. Отряд Сагана, прошедший три татарских войны и кереитский поход, был особенно ценным для Есугея. В последний год он держал эту тысячу поблизости от себя, в полудне пути от большого куреня.

На закатном солнце вдали показалась круглая, как перевернутый котел, сопка, за которой скрывался курень Сагана, и Есугей увидел стадо дойных коров, разбредающихся у ее подножья. Русло Онона крутым поворотом огибало сопку, уходя за нее, и у пологого берега по колено в воде толпились, бодаясь, сытые животные.

Трое маленьких пастухов на прибрежном бугорке, заметив их издали, встревоженно вскочили на ноги и долго всматривались, прикрываясь от солнца руками. Крайний из них, вдруг сорвавшись с места, побежал к пасущимся среди коров лошадям. С ходу вскочил на чалого, без седла, мерина и, колотя босыми пятками по бокам, помчался по берегу реки за сопку. Двое других шагом спустились с бугра, тоже сели на коней и, не зная, что делать, смотрели на них. В половине перестрела они, наконец, узнали своего нойона, засуетились, спрыгивая с коней и сдергивая с них поводья.

Проезжая мимо согнувшихся в поклоне мальчишек, Мэнлиг обернулся к приотставшему отряду, взмахом руки приказал подтянуться. Обогнув крутой склон, они вплотную вышли на окраину куреня.

Тесно расставленные юрты внешнего круга преградили им путь, и Есугей резко натянул поводья прямо перед войлочной стеной. Конь под ним нетерпеливо заплясал, приседая на задние ноги, и он шагом проехал по узкому проходу в курень. За ним по одному потянулись нукеры.

Саган, невысокий, коренастый мужчина лет за тридцать, с седыми волосами, стянутыми сзади в тугую косу, встречал его у своей коновязи. За ним с почтительными лицами стояли три его сотника.

– Давно вы у нас не были, – со сдержанной улыбкой на смуглом, узкоглазом лице говорил Саган, принимая поводья и незаметно делая знак сотникам, чтобы принимали гостей. – И взяли нас врасплох.

– Об этом и будет у нас с тобой разговор, – Есугей, не показывая перед людьми своей усталости, с легкостью юноши спустился с коня. – Пора нам подумать о том, чтобы нас больше не могли брать врасплох.

– Заходите в юрту, – Саган, с застывшей улыбкой сузив глаза, видно, обдумывая слова нойона, раскрыл расшитый войлочный полог. – Холодного кумыса с дороги выпейте.

У входа Есугей обернулся, взглядом подозвал Мэнлига.

– За людьми присматривай, чтобы архи не пили.

– А как айрак? – деловито спросил тот, не обращая внимания на улыбки сотников Сагана. – Как бы не вышло ошибки.

– Айрак пусть пьют, если животов не жалко.

– Будет, как вы сказали, – поклонился тот.

Нукеры, приветливо переговариваясь со знакомыми из куреня, стали расходиться по айлам, ведя в поводу подуставших коней.

– Ну, рассказывай, как у тебя тут дела идут, – усевшись на хойморе, Есугей принял из рук жены Сагана большую чашу кумыса. – Как пастбища?

– Половина урочищ еще нетронуты, – отвечал Саган, не притрагиваясь к своей чаше. – По Хайрхану пока все цело. Ту долину я оставил напоследок.

– Береги пастбища, ты должен продержаться здесь до осени.

– Продержимся и до осени, если нужно, но табунам будет тесновато, – говорил Саган, с озабоченным лицом глядя на него. – Хоть бы небольшую часть пораньше угнать на осенние пастбища.

– А что?

– Косяки перемешиваются, табунщики из сил выбиваются, бьются с жеребцами. А самцы беспокойны, на глазах в зверей превращаются, когда рядом чужих увидят.

– Люди у тебя есть. Молодых посылай на помощь.

– Так и делаю, да толку маловато, когда косяк от косяка стоит в четверти перестрела.

– Ладно, подумаем. Как другие дела?

– У нас здесь тихо, не то, что на границах… – Саган помолчал и досадливо почесал седой висок под войлочной шапкой. – Только вот в курене иногда шумновато бывает.

– Что опять случилось?

– Позавчера тут у нас молодые подрались, как вернулись с праздника. Одному проломили голову, другому сломали ключицу. Зачинщика я посадил под стражу.

– Прикажи отрубить ему руку, – сказал Есугей. – Собери народ и пусть каждый увидит, что мы делаем с теми, кто поднимает руки на своих. Огласи мой новый закон: отныне тот, кто затевает свары между своими, будет лишен головы.

– Казнить, конечно, можно… – глухо проговорил Саган, сдвинув брови и, не договаривая, замолчал.

Есугей, заметив его неудовольствие, спросил:

– Тебе что, не нравится это?

– Казнить, конечно, можно, – повторил тот, досадливо покосившись на него и тут же отводя взгляд. – Но, думаю, это слишком круто будет.

В юрте надолго зависла тишина.

– От тебя ли я такие речи слышу? – наконец, сказал Есугей, глядя в упор на своего тысячника. – Раньше у тебя таких слов не бывало. Ты тут без дела, я вижу, совсем уж духом мужским облинял. Такие слова впору какому-нибудь прожившему ум старику, а не вождю моих воинов.

Саган, обиженно застыв взглядом, промолчал.

– Зажирели вы под теплыми одеялами! – распаляясь, говорил Есугей, с трудом подавляя вырывающуюся наружу ярость. – Ну, ничего, я для того и приехал, чтобы хорошенько вас встряхнуть…

– Есугей-нойон, умерьте свой гнев, – примирительно сказал Саган. – Сейчас ведь не такое время, чтобы можно было без оглядки казнить людей. Пора сейчас мирная, войны нет, а люди эти свободные… – поколебавшись, Саган решительно добавил: – Иначе от вас люди начнут разбегаться.

– Почему это они станут от меня разбегаться? – Есугей, повернувшись к нему всем телом, изумленно смотрел на него. – Говори!

– Вы, видно, не знаете всего, что делается вокруг вас…

– А что это делается вокруг меня? – приподняв голову, будто собираясь нюхать воздух, настороженно застыл Есугей.

– Тайчиуты переманивают ваших людей, – быстро сказал Саган и, помолчав, добавил: – А вчера и у меня были послы от Таргудая-нойона. Предлагали перейти под их знамя. Обещали табун коней и пастбища в низовьях Онона.

Есугей, сжав челюсти, потрясенно молчал.

– Ну, и что ты им ответил? – спросил он, искоса глядя на него.

– Вы меня давно знаете, – Саган твердо посмотрел ему в глаза. – Хороший пес не меняет хозяина, хороший нукер не меняет нойона. Пока вы живы, я буду с вами.

– А как другие вожди?

– Про других не знаю. Знаю только, что сейчас не время прижимать людей строгостями.

– А кому еще они предлагали? – с усилием напрягая терпение, расспрашивал Есугей. – Ты знаешь что-нибудь?

– Своими глазами не видел, ушами не слышал, но думаю, что если предложили мне, то к другим они подходили еще раньше.

– И как, думаешь, они поступят?

– Если говорить прямо, то думаю, что как сделаю я, так и они поступят, – задумчиво прищурив глаза на холодный очаг, сказал Саган. – Они думают, что я, ближний ваш нукер, лучше их знаю, что у вас в мыслях и что за спиной. А людей вы сами хорошо знаете: они как телята, кто с ними поласковее, к тому они и тянутся. А то, что вы их насыщаете, не даете их детям сдохнуть от голода, об этом они не помнят. Они думают, что все это само к ним приходит.

Есугей, отрешенно глядя перед собой, слушал.

– В последнее время люди уже открыто жалуются, что порядки наши слишком строги, а тут тайчиуты понаехали и нашептывают им, что, мол, у них жизнь легкая, что нойоны не слишком обременяют народ, – говорил Саган, убеждающе наклоняя вперед седую голову и стараясь поймать его взгляд. – Ведь стадо радуется пастухам только тогда, когда зверь близко. Если нет зверя, оно начинает думать о том, как убежать от своих пастухов.

– Почему ты не предупредил меня раньше? – дрожа ноздрями, резко спросил Есугей. – Ждал, когда весь народ к ним перебежит?

– Но ведь звать к себе – это право тайчиутов, – Саган недоуменно смотрел на него. – Согласиться или отказаться, это воля людей. Обычаи предков этого никому не запрещают. Вы и сами десять лет назад созвали этот народ из разных краев. Но я своей тысяче сказал, что тот, кто решит уходить, пусть возьмет с собой только то, с чем пришел к Есугею-нойону, пусть тайчиуты сами наделяют имуществом, раз зовут. Это отрезвило людей. Из моей тысячи никто не уйдет, а как в других отрядах, не знаю…

– Хорошо, – остановил его Есугей. – Пусть сейчас же твои гонцы отправятся к другим вождям и вызовут их сюда на совет. Завтра в это же время пусть все будут здесь.

Отдыхать он лег в этой же юрте, на прохладной шелковой ткани, расстеленной поверх толстого войлока. Несмотря на усталость после дневного перехода и слабость от выпитого в праздничные дни, он до глубокой ночи не смог заснуть. Возмутила его не только подлая наглость тайчиутских нойонов, от них всегда нужно было ждать что-нибудь подобное. Разочаровал Саган, лучший его тысячник, на которого он полагался почти как на самого себя. Прошедший вместе с ним плечо о плечо столько войн и походов, Саган лучше других должен был знать, что главная защита от врагов – порядок и строгость нойона. Ведь и малый ребенок знает, что первая добыча для хищников – это стадо с плохим пастухом. Ему ли, старейшему в улусе тысячнику, не знать, что нынешний мир между племенами как утренний туман в степи: дунет ветер и следа от него не останется. Больше всего Есугея задели его слова: «Я буду с вами до конца, а как другие, не знаю…» Было ли это равнодушием к его улусу, к его делу сплочения людей перед врагами, или сказывался короткий ум мелкого вождя, не видящего ничего за чертой своей тысячи – этого Есугей не смог до конца понять. Но он понял одно: перед внезапными смутами, которые в любой день могут пасть на его улус, он одинок. Если даже лучший его тысячник – всего лишь воин, и нельзя ждать от него многого, то кто ему истинный помощник? Братья? Они думают о своих улусах. Дети? Они еще малы. Пройдет еще много зим и лет, когда они крепко возьмут в руки оружие и встанут с ним рядом. А смуты и опасности стерегут его каждый день… Правда, есть еще кереитский хан и он, конечно, придет на помощь, если позвать, но сейчас не тот случай: никто на него пока не нападает.