Одесский юмор. XXI век - Валерий Хаит

Готов был отдать жизнь за любовь, но любовь брала только наличными.

Был настолько незаметен, что это бросалось в глаза.

Интеллигент – это человек, который думает о людях лучше, чем они о нем.

Потому и соображаем на троих, что одним умом Россию не понять.

Из братьев по крови мы все больше становимся братьями по другим анализам.

Дураков, каких мало, у нас много.

Не успеешь оглянуться – как уже не на что…

Никто нас лучше не знает, чем те, кто не желает нас знать.

Если жена утром подносит мужу опохмелиться, то она не только умница, но и красавица.

Не будь дураком! Слишком много конкурентов.

Ничто так не старит, как встреча со старой любовью.

Иуда был первым, кто знал себе цену.

Иногда так хочется помолчать, но не с кем.

Рожденный ползать – ужалить может.

Свита играла короля вторым составом.

Правда – это то, что недоговаривают, когда ее говорят.

Нельзя потерять совесть дважды.

Не стареют душой ветераны сексуальной революции.

Только начинаешь привыкать к старости, как она проходит.

Деньги создают иллюзию, что счастье не в них.

Что для святоши – грех, для грешника – святое дело.

На какие только подлости не идут некоторые, чтоб доказать свою порядочность.

Чем лучше зрение, тем на большее приходится закрывать глаза.

Ничто тебе не мешает жить в свое удовольствие, как чужое.

Пока мы стояли в очередях, нам казалось, что все еще впереди.

Все могут короли, но королевы хотят еще больше.

Любовь – это болезнь, от которой умирают в молодости и воскресают в старости.

Интеллигент за глупую шутку просит прощения, юморист – гонорар.

Пил с горя от ума.

Плоды с древа желания оказались сухофруктами.

О том, о чем раньше даже мечтать было нельзя, теперь мечтать можно.

Просил о реструктуризации супружеского долга.

Эгоист – это человек, умирающий от любви к себе, а не ко мне.

Хочется жить по средствам, но средства не позволяют.

Хватит делать прогнозы! Делайте погоду, господа!

Пиарова победа.

Нолики нацепили крестики.

Жизнь не удалась, но попытку засчитали.

Не вписался в поворот судьбы.

Сколько яблок промахнулось, упав не на те головы…

Вера в лучшее мешает насладиться хорошим.

Закон суров. Особенно к тем, кто верит в его справедливость.

Как же надо бояться власть, чтобы на людях ругать только погоду.

Нет таких временных трудностей, которые бы мы не сумели сделать постоянными.

Не так все хорошо там, где нас нет, как плохо, когда мы там появляемся.

Отважные сердца бьются, трусливые – стучат.

Все средства хороши, если они есть.

Смерть не жизнь: мимо не пройдет.

При выборе из двух зол пессимисту достаются оба.

Мужчины! Не оскорбляйте женщин своей порядочностью!

Женщины – как звезды: каждая способна светить, но не каждая согреть.

Порядочная женщина никогда не откажет себе в том, чего хочет мужчина.

Обманутых мужей утешают верные вдовы.

В омут любви ныряют с головой, а выныривают – без.

Они жили долго и счастливо, пока им не надоело притворяться.

Идеи не несут ответственности за тех, кем они овладели.

Рожденные ползать летают бизнес-классом.

Дураков теперь не меньше, просто они стали умнее.

Ничто так не вызывает охоту к перемене мест, как подписка о невыезде.

В жизни, как в шахматах: чем ближе пешка к королю, тем чаще ею жертвуют.

Скажи дураку, что он умный, и он согласится, что и ты не дурак.

Не стоит расстраиваться из-за мелких неприятностей, когда впереди еще столько крупных…

Совести не прикажешь, но договориться можно.

Те, кому даны крылья, не ждут летной погоды.

Труднее всего идти своим путем в общем строю.

Все болезни общества от болеющих за народ.

Никто так не гордится своими корнями, как пни.

Во все времена прогуливание уроков истории было любимым занятием всех народов.

У безликого много лиц.

Добиваясь правды, не добей ее.

Десять заповедей за две тысячи лет обросли миллионами поправок.

Дураков не так уж много, если не считать себя.

Если народу ничего не обещать, он чувствует себя обманутым.

Неподкупные требуют доплаты за непродажность.

Возлюбить врага своего легче, чем простить друга.

От вечно живых нет жизни смертным.

Трудно быть Человеком, имея дело с людьми.

Люди! Когда же, наконец, из братьев по крови мы снова станем братьями по разуму?

Все люди были братьями, до того как стали соседями по дому.

Чем больше нецелованных лягушек, тем меньше принцесс.

Старые холостяки не завидуют женатым. Они завидуют молодым холостякам.

Зависть толкает хорошего человека на подвиги, а плохого – на подлости.

Пусть уж лучше народ говорит что хочет, чем молчит черт знает о чем.

А и Б сидели на нефтяной трубе. Хорошо сидели.

Патриот – это человек, которому за державу обиднее, чем за себя.

Идеалисты строят воздушные замки, романтики в них живут, а материалисты взимают квартплату.

Подопытные кролики не успевают стать опытными.

Роман Карцев

Футбол и опера

Мой папа был футболистом. Вообще у него было сто десять профессий, но в Одессе он известен как футболист. Футбол в Одессе – это как в Италии опера. В Одессе тоже неплохая опера. Есть только два оперных театра в мире, которые не стыдно поставить рядом с одесским: венский и миланский. Так их и строили те же архитекторы. Наш театр – он обладает таким мощным излучением красоты, которое облагораживает все, что попадает в его поле. Я жил напротив.

Я жил напротив оперного театра, а с другой стороны была Канава. Это был райончик, куда вечером ходить я бы не советовал. Когда сгущались сумерки, оттуда к опере клином выходила канавская шпана. В голове шел главный бандит – Костя-капитан, он носил фуражку с «крабом» и тельник. Они направлялись к скверу перед театром. Его называли по-французски – Пале-Рояль. Немедленно били все лампочки. И если в Пале-Рояль забредал какой-нибудь поздний прохожий, выходил он оттуда уже в одних кальсонах. Это обязательно.

В молодости папа жил на Молдаванке – тоже, как известно, не институт благородных девиц. Мясники, биндюжники, налетчики, шулера, проститутки… Но папа и два его брата славились даже на Молдаванке. Жена старшего, Соня, такая была невероятная красавица, что не пристать к ней на улице было просто неприлично. И вот они пускали вперед Соню, а сами шли следом, три амбала. К Соне, естественно, чалились – и братья давали гастроль. Они были сущие артисты в драке, папа и его братья.

В общем, у меня был выбор: я мог стать бандитом или оперным певцом. Но для бандита я был слишком худой. К тридцати трем годам, уже женатый, я имел сорок семь килограммов живого веса. А в детстве меня практически не было видно. Но канавские меня не трогали. Не потому, что я тесно соседствовал с оперным театром и был такой исключительный красавец, а потому, конечно, что мой папа был знаменитый футболист. А футбол в Одессе – это наше все. На Брайтоне я недавно познакомился с одним сапожником: этот старик живет в Америке уже десять лет, и до сих пор у него висит футбольная таблица, где он ведет запись всех матчей «Черноморца». Он десять лет живет в Нью-Йорке, этот тип!

Мой папа играл до старости. Он имел колоссальную выдержку. Три раза он сидел в фашистских концлагерях. И все три раза бежал. В Одессе его уже вели на расстрел. Он дал конвойному обручальное кольцо, и тот отпустил его. Отцу повезло: малый оказался румын. А вообще папа никогда не рассказывал о войне и не смотрел военных фильмов. Это все вранье, говорил он. Папа терпеть не мог все эти враки про войну и играл себе в футбол. А мама у нас была коммунист. О, это таки была мама! Но папа имел колоссальную выдержку плюс слава, и я всегда понимал, что прав папа.

И я тоже, разумеется, играл в футбол. Я играл в футбол без остановки с десяти утра до десяти вечера. На выдержку. У меня была такая дикая выдержка, что я, конечно, мог стать оперным певцом – на одной силе воли. Я до безумия любил оперу. Мы пролезали на все спектакли. Мальчишкой после войны я слышал их столько, что мог быть профессором консерватории. Но был один спектакль, после которого как запоют какую-нибудь арию, особенно из «Кармен», хохочу как сумасшедший. Давали Бизе. И пели: наша украинская знаменитость, русская певица, итальянец и румынский тенор. И каждый пел на родном языке. Одесситы валились из лож, так неслыханно это было смешно. Тогда я понял, что оперу надо исполнять только на итальянском.

Мне же так была дорога наша одесская интонация, что я в конце концов сделал эту изумительную речь, этот солнечный язык, пронизанный юмором в каждом звуке, своей профессией.

Сейчас мало осталось в Одессе тех одесситов, среди которых я вырос, тех, кто населял мой город, как населяет тело его душа. Они разъехались, развезли Одессу по кусочкам, и эти кусочки ставят свои интонационные ударения на улицах Израиля, Австралии, Америки, Канады…