Альпийская баллада - Василий Быков

– Вот и медикамент. Мать всегда им лечила.

– Это? Это плантаго майор. Нон медикаменто, – сказала она и взяла из его рук листья. Он сразу же выхватил их обратно.

– Ну что ты! Это же подорожник, знаешь, как раны заживляет?

– Нон порожник. Это плантаго майор по-латыни.

– А, по-латыни. А ты и латынь знаешь?

Она шевельнула бровями:

– Джулия мнёго, мнёго знай латини. Джулия изучаль ботаник.

Он тоже когда-то знакомился с ботаникой, но уже ничего не помнил и теперь, больше полагаясь на народный обычай, приложил листки подорожника к распухшей ране. Девушка протестующе покачала головой, но все же начала бинтовать ногу. Впервые Иван почувствовал ее превосходство над собой. Бесспорно, образование у Джулии было куда выше, чем у него, и это увеличивало его уважение к ней. Однако Ивана не очень беспокоила рана, его больше интересовали цветы, названия которых были ему незнакомы. Потянувшись рукой в сторону, он сорвал стебелек, похожий на обычную луговую ромашку.

– А это как называется?

Проворно бинтуя лоскутком ногу, она бросила быстрый взгляд на цветок:

– Перетрум розеум.

– Ну совсем не по-нашему! А по-нашему это ромашка.

Он сорвал другой – маленький синий цветочек, напоминавший отцветший василек.

– А это?

– Это?.. Это примула аурикулата.

– А это?..

– Гентина пиренеика, – сказала она, взяв из его рук два небольших синеньких колокольчика на жестком стебельке.

– Все знаешь. Молодчина. Только вот по-латыни...

Джулия тем временем кое-как перевязала рану – сверху на повязке проступило коричневое пятно.

– Лежи надо. Тихо надо, – потребовала она.

Он с какой-то небрежной снисходительностью к ее заботам подчинился, вытянул ногу и лег на бок, лицом к девушке. Она поджала под себя колени и положила руку на его горячую от солнца голень.

– Кароши руссо, кароши, – говорила она, бережно поглаживая ногу.

– Хороший, говоришь, а не веришь. Власовцем обзывала! – вспоминая недавнюю размолвку, с упреком сказал Иван.

Она вздохнула и рассудительно сказала:

– Нон влясовец. Джулия вериш Иванио. Иванио знат правда. Джулия нон понимат правда.

Иван пристально посмотрел в ее строгие опечаленные глаза:

– А что он тебе наговорил, тот власовец? Ты где его слушала?

– Лягер слушаль, – с готовностью ответила Джулия. – Влясовец говори: руссо кольхоз голяд, кольхоз плёхо.

Иван усмехнулся:

– Сам он подонок. Из кулаков, видно. Конечно, жили по-разному, не такой уж у нас рай. Я, правда, не хотел тебе всего говорить, но...

– Говорит, Иван, правда! Говорит! – настойчиво просила Джулия. Он сорвал под руками ромашку и вздохнул.

– Вот. Были неурожаи. Правда, разные и колхозы были. И земля не везде одинаковая. У нас, например, одни камни. Да еще болота. Конечно, всему свой черед: добрались бы и до земли. Болот уже вон сколько осушили. Тракторы в деревне появились. Машины разные. Помощь немалая мужику. И работать начали дружно в колхозе. Вот война только помешала...

Джулия придвинулась к нему ближе:

– Иван говори Сибирь. Джулия думаль: Иван шутиль.

– Нет, почему же. Была и Сибирь. Высылали кулаков, которые зажиточные, вроде бауэров. И врагов разных подобрали. У нас в Терешках тоже четверо оказалось.

– Враги? Почему враги?

– За буржуев стояли. Коров колхозных сапом – болезнь такая – хотели заразить.

– Ой, ой! Какой плёхой челёвек!

– Вот-вот. Правда, может, и не все. Но по десять лет дали. Ни за что не дали бы. Так их тоже в Сибирь. На исправление.

– Правда?

– Ну а как ты думала.

Лежа на боку, он сосредоточенно обрывал ромашку.

– Иван очэн любит свой страна? – после короткого молчания спросила Джулия. – Белоруссио? Сибирь? Свой кароши люди?

– Кого же мне еще любить? Люди, правда, разные и у нас: хорошие и плохие. Но, кажется, больше хороших. Вот когда отец умер, корова перестала доиться, трудно было. На картошке жили. Так то одна тетка в деревне принесет чего, то другая. Сосед Опанас дрова привозил зимой. Пока я подрос. Жалели вдову. Хорошие ведь люди. Но были и сволочи. Нашлись такие: наговорили на учителя нашего Анатолия Евгеньевича, ну его и забрали. Честного человека. Умный такой был, хороший. Все с председателем колхоза ругался из-за непорядка. За народ болел. Ну и какой-то сукин сын донес, что он якобы против власти шел. Тоже десять лет получил. По ошибке, конечно.

– Почему нон защищать честно учител?

– Защищали. Писали всей деревней. Только...

Иван не договорил. Невольные яти воспоминания вызвали в нем невеселые раздумья, и он лежал, кусая зубами оборванный стебелек ромашки. Озабоченно-внимательная Джулия тихо гладила его забинтованное горячее колено.

– Все было. Старое ломали, перестраивали – нелегко это далось. С кровью. И все же нет ничего милее, чем Родина. Трудное все забывается, помнится больше хорошее. Кажется, и небо там другое – ласковее, и трава мягче, хоть и без этих букетов. И земля лучше пахнет. Я вот думаю: пусть бы опять все воротилось, как-нибудь сладили бы со своими бедами, справедливее стали бы. Главное, чтоб без войны.

– Руссо феномено Парадоксо. Удивително, – горячо заговорила Джулия.

Иван, сплюнув стебелек, перебил ее:

– Что ж тут удивительного: борьба. В окружении буржуев жили. Армию крепили.

– О, Армата Россо побеждать! – восторженно согласилась Джулия.

– Ну вот. Видишь, силища какая – Россия! А после войны, если эту силу на хозяйство пустить, ого!..

– Джулия много слышаль Россия. Россия – само болшой сила. – Она помолчала и, будто что-то припомнив, грустно улыбнулась. – Джулия за этот мысли от фатэр, иль падре, отэц, убегаль. Рома отэц делай вернисаж – юбилей фирма. Биль много гост, биль официр СД. Официр биль Россия, официр говори: Россия плёхо, бедно, Россия нон култур. Джулия сказаль: это обман. Россия лючше Германи. Официр сказаль: фройлен – коммунисти? Джулия сказаль: нон коммунисти – так правда. Иль падре ударяль Джулия, – она прикоснулась к щеке. – Пощечин это руссо говорит. Джулия убегаль вернисаж, убегаль Марио Наполи. Марио биль коммунисти. Джулия всегда думаль: руссо – карашо. Лягер Иван бежаль, Джулия Иванио бежаль. Руссо Иван – герой.

– Ну какой я герой! – возразил Иван. – Солдат просто.

– Нон просто сольдат! Руссо сольдат – герой! Само смело! Само умно. Само... Само... – воодушевленно говорила она, подбирая знакомые русские слова. Во всем ее тоне чувствовалась глубокая вера в правоту идеи, которой она ни за что не хотела поступиться. – Ми видель ваш герой лягер. Ми слышаль ваш герой на Остфронт. Ми думаль: ваш фатэрлянд само сильно, само справьядливо...

– Он и есть самый справедливый, – заметил Иван. – Я вот на тракториста выучился, и бесплатно... Потом в техникум поступил. Механизации. А учителей сколько стало. Из тех же мужиков...

Нахмуренные до сих пор брови ее шевельнулись, и в глазах впервые после размолвки сверкнули смешинки:

– Удивително! Джулия любит руссо. Руссо неправилно, феноменално. Джулия всегда любит неправилно, феноменално. Иван феномено. Аномали. Руссо коммунисти Иван спасаль Русланд, спасаль буржуазно монархия Итальяно, спасаль Джулия...

– Во-первых, я не коммунист: не дорос. А во-вторых, что тут такого: весь Советский Союз спасает и Италию, и Францию, и Германию... Да мало ли кого. Хотя они и буржуазные. Ведь, кроме нас, кто бы Гитлера остановил?

– Си, си. Так...

С затаенной улыбкой на губах она погладила его ногу, потом голый бок. Иван смущенно поежился, ощущая непривычное прикосновение ее ласковых рук, как вдруг она, нагнувшись, коснулась губами его синего штыкового шрама на боку. Он вздрогнул, будто его пронзили в то же место второй раз, вскинул руку, чтоб защититься от ее неожиданной ласки, но она поймала его руку, прижала ее к земле и в каком-то безудержном порыве стала целовать его шрамы: осколочный – в плече, другой, пулевой, – выше локтя, от штыка в боку, спустилась ниже и осторожно поцеловала повязку. Ошеломленный ее порывом, Иван замер, к сердцу прихлынула волна нежности, а она все целовала и целовала. И тогда какая-то грань между ними оказалась такой узкой, что балансировать на ней стало невозможно. Не зная, хорошо это или плохо, но уже отдавшись во власть какой-то неведомой, захлестнувшей его волны, он встрепенулся, приподнялся на локте, другой рукой обхватил ее через плечо, слегка прижал и, закрыв глаза, дотронулся до ее удивительно горячих упругих губ.

Потом сразу же откинулся спиной на траву, разметал руки и засмеялся, не решаясь открыть прижмуренные глаза. А когда открыл их, в солнечном ореоле растрепанных волос увидел склоненное ее лицо и полуоткрытый, сияющий, белозубый рот. В первую секунду она будто захлебнулась, кажется, хотела и не могла что-то сказать, только широко раскрыла глаза, в них были удивление, радость, неуемное счастье. Припав к его груди, она обхватила шею Ивана руками и зашептала ему в лицо горячо и преданно:

– Иванио!.. Амико!..