Урожденный дворянин. Защитники людей - Антон Корнилов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Где называли?
– В армии, – ответил Олег, нахмурившись. Кажется, это словечко: «ярь» – выскочило у него случайно, помимо воли. – Это неофициальный термин. Солдатский жаргон…
– В какой такой армии? – не отпускал темы Антон.
– В армии Его Величества Государя Императора, – помедлив, уже с явно неохотой сказал Олег.
Артур Казачок хихикнул, сочтя слова Трегрея шуткой. А Антон отнесся к услышанному с жадным интересом.
– Поподробнее, если можно… – начал он.
– Нельзя, – отрезал Трегрей. – Прости, но я не имею права говорить об этом.
Антон пару секунд молчал. Потом пробормотал:
– Никак не могу понять… То ли это какой-то сдвиг у тебя… То ли на самом деле ты… откуда-то не отсюда…
– Согласен ли? – повернулся уже к Казачку Олег. – Оставить службу и переехать в Саратов?
Предложение это явно застигло Казачка – человека, который только что перехватил брошенный в него с пяти шагов нож, – врасплох.
– Что? – оторопело переспросил он. – Как это? В Саратов?.. Кто ж меня отпустит? Меня брат убьет, если я только попытаюсь выкинуть что-нибудь подобное!
– Но-но! – встрял между ними Антон. – Ты мне это прекрати, Олег! Кадры у нас переманивать!..
И Казачок, замерший на мгновение, серьезно задумавшийся над словами Олега, расслабился, засмеялся, тряхнул свободно чубом, выпалил вполне искренне:
– Да я бы – честное слово – с полным моим удовольствием! Если бы не служба! Как это – службу оставить? Карьера-то у меня на взлете на самом!
– Жаль, – безо всякого удивления отреагировал Трегрей. Антон подумал, что он заранее знал, как ответит на предложение Казачок. И спросил парня только ради того, чтобы проиллюстрировать сказанное ранее. – Мы бы воспитали тебя настоящим человеком.
– Мы его тоже нормально воспитаем! – воскликнул Антон, хлопнув Казачка по плечу.
– В том-то и дело, что – нормально, – жестковато отметил Олег.
Казачок, почуяв, как метнулась между этими двумя недобрая искорка, забеспокоился, что это – из-за него.
– Да в чем проблема-то, Господи?! – вскинул он голову, всплеснув чубом. – Можно подумать, уже навсегда прощаемся! Не раз еще пересечемся, земля-то круглая!.. Так я насчет банкета все-таки…
– Отставить! – рассердился Антон. – Завтра смотреть вас будут, а вы все о банкете мечтаете! Кругом – и шагом марш отсюда! Быстро!
Он достал еще одну сигарету, повертел ее в руках, с трудом сглотнул шершавый комок вязкой слюны и сунул сигарету обратно в пачку.
Олег стоял рядом. Заложив руки за спину, он смотрел в сторону дальнего леса, очень похожего на синеватый косматый шарф, растянутый по линии горизонта. Взгляд Олега был не рассеянным, а осмысленным и твердым, словно он видел что-то вполне определенное там, где остальным было доступно только пустое пространство.
Антон все-таки решился.
– Не питаешь ты особого доверия к нашему ведомству, – проговорил он. – Может, в этом все дело, а? Я имею в виду результаты твоей работы…
Трегрей медленно повернулся к нему:
– Полагаешь, я обманываю тебя? Лгать противно дворянской чести.
– Не меня, – буркнул Антон, решив в этот раз не обращать внимания на очередное упоминание принадлежности к дворянству. – При чем тут я?.. Начальство наше… Ладно! – махнул он рукой. – Забудь, дворянин.
«Извини», – хотел добавить он, но удержал себя от этого. Какого черта извиняться, в самом-то деле? Кто больше других пострадает? Куратор проекта, кто ж еще…
Антон мысленно выругался, привычно потянувшись за сигаретами.
– Я прошу простить меня, – неожиданно услышал он голос Трегрея. – Я подвел тебя, хоть и невольно.
– Ладно, – повторил Антон. – Забудь… Я пойду вздремну пару часов? Перелет-то неблизкий был. Совершенно не умею спать в дороге. А тут еще жара эта…
В палатке было удушающе влажно, зато не жгло и не ослепляло солнце, как снаружи. Было темно. И в темноте этой Антон опрокинулся навзничь и вытянулся, забросив руки за голову. Он только закрыл глаза, как кто-то стукнул несколько раз в барабанно натянутый палаточный бок…
* * *– Уснул, что ли, ты там, парень?..
Антон открыл глаза и вздрогнул, громко чертыхнувшись. Сосед по подъезду, красноносый дядя Славик Корнишин, отлепив физиономию от лобового стекла, взвизгивающе захохотал, довольный его испугом.
Опустив стекло окошка, Антон выглянул из машины в промозглую, иссеченную мокрыми плетьми снега темноту. Поежился, подняв воротник куртки.
– Выручи, парень, сколько сможешь… – голос дяди Славика стал просительно мягок, красная нашлепка носа жалобно завздрагивала. – Ночь уже скоро, а я, прикинь, еще не похмелялся…
Пошарив в карманах, Антон одарил соседа горстью мелочи. Тот оживленно отчеканил:
– Премного благодарен! – и поспешно удалился.
Антон поднял стекло.
– Все равно ведь не успокоится, сукин сын, – повторил он. – Чтобы Трегрей отступил… Ну хотя бы своего дружка-горлопана успеет спасти. Если очень постарается.
Глава 4
Этот подвальный ресторанчик, хоть и находился в самом центре города, был так убог и затхл, что впору ему было называться распивочной. Однако – поди ж ты – фанерная вывеска гордо заявляла жирным блеском размашистых букв: «Ресторан Купеческий».
Под низким потолком полутемного зала этого «Купеческого», задымленного табаком зала, тесно уставленного грубо сколоченными столами и стульями, похожего на трапезную средневекового трактира, колыхался маловнятный пьяный гомон. Два очкастых, потрепанных типа в углу спорили о чем-то, стуча кружками. Видимо исчерпав все аргументы, один из них решил прибегнуть ко мнению независимой стороны, для чего обернулся и робко потянул за рукав сидевшего за соседним столом угрюмого дядю вполне уголовной наружности, с татуировкой в виде колючей проволоки, ошейником охватывающей шею.
– Простите, – проговорил очкастый. – Не будете ли вы столь любезны поделиться, кто, по-вашему, лучше: Пастернак или Мандельштам?
Уголовный дядя высвободил рукав, оценивающе посмотрел сначала на одного очкастого, потом на другого.
– Оба – лошье голимое, – вынес он свой вердикт.
Столик прямо напротив стойки занимала пара, весьма колоритная даже по меркам этого заведения.
Лицом к залу сидел дородный бородатый мужик с горбачевским пятном на бритой наголо голове. Помещавшийся напротив него парень выглядел еще живописнее.
Одет он был в короткую куртку, испещренную вкривь и вкось столькими разноцветными английскими надписями, что можно было подумать – куртка умещала на себе небольшую повесть. Запредельно узкие джинсы по плотности прилегания к ногам вряд ли уступали колготам. Ярко-зеленые кроссовки невольно рождали иллюзию натянутых на ступни гигантских огурцов с выдолбленными сердцевинами. И венчал все это великолепие залихватский кок, сооруженный явно не без помощи парикмахерского геля. Правда вот лицо под сенью кока было неожиданно сереньким и дряблым – парень явно уже успел разменять четвертый десяток.
Прожевав бутерброд, обладатель кока нацелился пальчиком, тонким и прямым, как карандаш, в бородатого своего собеседника и протянул:
– Оу-у-кей… Значит, так, Виктор Николаевич. Тарарам с этой историей о рейдерском захвате пекарен уже закрутился. Что дальше? А дальше надлежит пропихнуть сюжет на телевидение. Если получится – считай, полдела сделано. Но тут придется того… подмазать кого надо, потому что, сам понимаешь… тема скользкая, правоохранительные органы замешаны.
– Понимаю, – кивнул серьезно слушавший Виктор Николаевич Гогин. – Сделаем.
– Что дальше? А дальше переходим непосредственно к обличению этого негодяя, как его?.. Синотова, ага. Покопать нужно будет под него, всякие фактики из биографии найти и раздуть. Это я сам, это я умею… А уже через Синотова выводим внимание публики на неверных ментов и прокуроров, его покрывающих… Ну, на этом этапе нам коллеги из Москвы понадобятся. Местные журналюги ментов и прокуроров не потянут. От прокуроров и огрести недолго. Не говоря уж про ментов… Ну, как тебе?
Здоровенный Гога умильно сморщился и, притянув престарелого парня через стол за ворот куртки (сшибив при этом графин и оба пластиковых стаканчика), – смачно чмокнул его в лоб:
– Умница ты, Севка! Я так и знал, что ты все с первого раза поймешь.
– А чего тут не понимать? Не первый год замужем…
Сцапав последний бутерброд, Севка бойко продолжил:
– Не беспокойся, я так тему разверну – про ограбленных детдомовцев, про беспредел властей, про человеческое жестокосердие… камень зарыдает! Я журналист с двадцатилетним стажем ведь! Могу писать о чем угодно, как угодно, кому угодно, под кого угодно… и в каком угодно состоянии.
– Ты, главное, связи свои подключи. Объясни там по-свойски, что к чему. Чтоб ажиотаж масштабнее вышел. А то я, понимаешь, старые знакомства-то порастерял уже… А расписать все это – не проблема. Расписать я и сам смогу.
