Открытие мира (Весь роман в одной книге) - Василий Смирнов

За кустом, лежа на животе, Анка губами срывала ягоды. Деревянная чашка была у нее насыпана стогом. Шурка стал реже класть землянику в набирушку, а чаще в рот, выбирая ягоды покрупнее и покраснев. Он обнаружил, что самые вкусные, сладкие — это темные, перезрелые, засохшие на солнце земляничины. И не торопясь принялся охотиться за ними.

— Иди ко мне, — позвал он Анку. — У меня ягод уймища.

— И у меня уймища, — откликнулась Анка.

Они стали разговаривать, аукаться с ребятами, которые разбрелись по перелогам.

С сосны на сосну перемахнула векша*, распушив рыжий хвост. Шурка не утерпел, запустил в векшу палкой. Потом его внимание привлекла пестрая птичка, кружившаяся над кустом малинника. «Наверное, тут у нее гнездо», сообразил Шурка и сказал об этом Анке. Они попробовали искать, перецарапались, обожглись крапивой, ничего в кусте не нашли и бросили поиски. А птичка все кружилась, беспокойно и сердито чирикая. Она кинулась им под ноги, побежала, спотыкаясь, по траве, трепеща крылышками, как подбитая.

— Уводит… а, хитрая! — воскликнул Шурка с досадой.

Пошел от малинника прочь, запнулся за моховую кочку и у самой земли увидел гнездышко из сухой травы. В пуху лежали три голенастых, слепых, большеротых птенчика. Они беспрестанно разевали розовато — желтые рты.

Шурка посмотрел на птенчиков, потонувших в светлом пуху и перышках, посмотрел на тугой клубочек травы, почему‑то вспомнил Катькину домушку, и у него пропала досада на пеструю птичку.

Как‑то чувствует себя Растрепа? Не видать ее что‑то на перелогах. Наверное, забрела в чащобу, бродит одна — одинешенька и плачет…

Шурка позвал Анку, и они долго на корточках сидели перед кочкой, не смея дотронуться до гнезда. Поправили каждую лапку мха и отошли на цыпочках.

— Во — олк! — страшно вскрикнула Анка, перескакивая через куст бело — сизого гонобобеля. Из деревянной чашки посыпалась земляника.

Шурка струхнул не на шутку, схватился в кармане за спички.

— Где? Ври!

— Во — он подбирается… Ай, ай!

Но это оказалась Быкова собака, бурая, тощая, с облезлым хвостом.

— Милка, Милка, — поманил ее Шурка.

Но Милка, видать, сама испугалась больше, чем ребята. Поджав куцый хвост, она перемахнула в два прыжка перелог и скрылась в кустах.

— Давай искать грибы, — предложил Шурка, пристально вглядываясь в лес и прислушиваясь.

— Давай.

Грибам полагалось расти под самыми большими березами и осинами, в глухих, потаенных местах. И Шурка повел Анку в дальний конец Голубинки, в чащу леса.

Пастух Сморчок рассказывал, что грибы, особенно белые, «коровки», как называли их ребята, не любят человеческого глаза, прячутся от людей во мху, белоусе, под хвоей и старыми листьями. И если найдешь гриб, посмотришь на него и не возьмешь, все равно он больше расти не станет, зачервивеет, сгниет. Вот как гриб не переносит чужого глаза.

Обо всем этом Шурка рассказал Анке.

— Ну, попадись мне грибок, я не оставлю, — сказала Анка, отдуваясь от жары и усталости. — Мамка скусную яишню с грибами жарит. Ты любишь?

— Да.

— А в сметане?

— Эге. С картошкой и луком.

Анка облизала губы.

— Найдем по грибку — и домой. Я поесть чего‑то захотела. Ладно?

Шурка не ответил, становясь рассеянным.

Они вошли в чащу, и Анка сразу притихла. Здесь было сумрачно, холодновато. Пахло прелыми листьями и сырой землей. Трава росла редкая, бледная. Под березами и осинами курчавился мягкий, влажный мох, а под соснами темнели груды сухой, колкой хвои. Появились комары, назойливо запищали над самым ухом. Пришлось отмахиваться веточкой.

Сумрак сгущался. Каждый сучок под ногой стрелял. Анка вздрагивала, жалась к Шурке, пугливо озираясь. Только на прогалинах, пестрых от теней и солнца, все зеленело, как на перелогах; цвели фиалки, белые и сиреневые, похожие на игрушечные раскрашенные елочки; летали стрекозы — сковородники, блестя своими стеклянными крылышками, порхали бабочки, жужжали шмели, и дышалось легко.

Грибов что‑то не попадалось. Да Шурка не очень внимательно и разыскивал их. Он больше смотрел не под ноги, как полагалось, а по сторонам, вытягивая длинную шею, прислушивался, ускорял шаги, становясь все беспокойнее и беспокойнее.

— Да куда ты торопишься? — взмолилась Анка, продираясь за Шуркой через густой орешник. — Грибов нету… Тут одни волки. Пойдем обратно.

— Увязалась, так молчи, — пробурчал Шурка, неизвестно из‑за чего раздражаясь.

Он поднес ладошки ко рту.

— А — у… Яш‑ка — а?

— А — у–у! — откликнулся неподалеку Петух и засвистел. Отозвались в разноголосицу еще кто‑то из ребят.

Шурка оживился, побежал на свист и крики.

Возле старой изгороди, за которой шли Глинники и выгон, поджидали Яшка и Аладьины ребята, нагруженные земляникой.

И почему‑то сразу стало мало радости у Шурки, пропало оживление, а беспокойство увеличилось. Он не мог сидеть на изгороди, болтая ногами, как это делали друзья, отдыхая от праведных трудов. Он все бродил, присаживался на жерди и соскакивал, продолжая тревожно оглядываться.

Ребята хвастались, что выгнали зайца, змею убили, черную, почитай с аршин, а земляникой прямо объелись. Грибов никто не нашел. Судили — рядили: где они могли быть?

— Наверное, грибы съели… волки, — предположила Анка.

Яшка схватился за живот и покатился по траве.

— Ой, умру, умру! Ой, ой! — хохотал он, валяясь.

И Аладьины ребята хохотали над Анкиной глупостью.

— Где ты видела, толстуха, чтобы волки грибы ели?

— Ну, не волки, так коровы, — поправилась Анка, сообразив, что хватила через край. — Они, коровы, шляпки жрут, а корешки оставляют.

— Коровы — другое дело. Да ведь и корешков не видать… И коровы пасутся эвон, на выгоне, не на Голубинке.

— А где же Колька? — спросил Шурка, не слушая болтовню и говоря не то, что ему хотелось.

— К отцу, поди, ушел, — равнодушно ответил Яшка. — Слушай, братцы, пройдем еще через — скрозь Голубинку — и на выгон, к Сморчку. Он в дудку даст поиграть. Идет?

Ребята уходили кто куда, а Шурка не спросил главного, язык не поворачивался.

Он взглянул на Яшку и, приневоливая себя, как бы между прочим, небрежно заметил:

— Слушай, как бы не заблудилась эта… Растрепа. — И проворчал недовольно: — Наживешь греха с проклятыми девчонками!

— Да она на перелогах осталась, — откликнулся Петух. — Ее ремнем от ягод не прогонишь, обжору.

Шурка закружился по траве и в приливе буйного, необъяснимого веселья проделал самый опасный фокус: раскачал за проволочную дужку банку с земляникой и два — три раза перекинул в воздухе набирушку вверх дном. Ни одна ягодка не упала на землю.

— Пошляемся немножко — и к Сморчку. Да, Яшка? — крикнул он.

Он не прочь был развязаться с Анкой, но та прилипла, не отставала. Положим, она не мешала веселиться. Бог с ней, пускай бродит, не жалко.

На этот раз Шурка двинулся опушкой чащи и грибы искал более старательно. И хотя Лубянка пустовала по — прежнему, веселья не убавлялось. Он прятался за кусты, пугая Анку волчьим воем, гонялся за бабочками, хлестал прутом цветы, свистел и пел все громче и громче, возвращаясь к перелогам. Точно он кому знак подавал: «Иду к тебе! Иду!»

И вот они, миленькие перелоги, — в белых ниточках березок, в можжухах и малиннике. Выискивая земляничник и еще чего‑то, Шурка обежал крайнюю полосу и, совсем не думая о грибах, увидел их. На мшалом пригорке, на самой жаре, расположилась целая семейка молодых подберезовиков.

— Три… пять… шесть! — шепотом считал Шурка.

У него задрожали руки. Черноголовые, коренастые, два больших, ровных, остальные меньше и меньше, лесенкой, грибы просились в Лубянку.

За спиной послышались вздохи и частые шаги Анки.

Быстро опустившись на коленки, Шурка жадно, обеими руками, потянулся за грибами, невольно кидая взгляды по сторонам — не притаился ли где еще поблизости второй заветный табунок?

И обомлел… Под кустом вербы лежал на спине Колька Сморчок, а Катька, наклонясь над ним, кормила его ягодами из своей светлой банки.

Шурка не тронул грибы, встал с коленок и побрел к выгону. Он слышал, как Анка вслед за ним наткнулась на подберезовики, ахнула, взвизгнула от радости, потом запыхтела, умолкла и через минуту догнала его, выхваляясь, что нашла кучу грибов и яишня теперь будет важная.

— Отвяжись ты от меня… отрава! — зашипел Шурка, не оглядываясь.

Анка обиделась и отстала, пошла домой.

Шурка выбрался на дорогу, поплелся по ней, залезая свободной рукой в банку — набирушку. Сам того не замечая, он брал землянику по ягодке, кидал в рот и не чувствовал сладости, так ему было горько, нехорошо…

Глава XV

ПАСТУХ СЕРДИТСЯ