Русские судебные ораторы в известных уголовных процессах XIX века - И. Потапчук

Итак, я говорю, что здесь две группы подсудимых, и если вы внимательнее присмотритесь к ним, то увидите, что группа банковых дельцов, в свою очередь, распадется на две. Вы видите, что на верхнем конце скамьи разместился персонал правления, рядом с ним персонал подчиненных, исполняющих приказание начальства. Между той и другой группою случайно попался художник, музыкант, не принадлежащий ни к тем, ни к другим: ни к группе управляющих, ни к группе управляемых и не имеющий никакого понятия о банковых делах. Таким образом, разобраться в настоящем деле не представляется особенного труда; но совершенно иное дело, если вы станете на почву, на которую вас пригласил последовать за ним товарищ прокурора. Если вы хотите разобраться в гражданских отношениях этих лиц, хотите на себя взять роль судьи, и, как говорили вам некоторые из гражданских истцов, если вы захотите решать вопросы, не касающиеся виновности, то вы натолкнетесь на непримиримые противоречия. Правда, у вас могут остаться в памяти некоторые цифры, но с этим недостаточным багажом пускаться в путь было бы крайне рискованно. Может быть, вы припомните, что, по заключению экспертов, билеты, выданные на предъявителя 3 февраля, одним членом записаны на имя Оболенского на 1 миллион 300 тысяч рублей, тогда как из дела видно, что билеты брались не в один раз, выдавались князю Оболенскому под особые расписки и притом под надлежащее обеспечение — под векселя. Если же они записывались разом на такую громадную сумму, которая не соответствует остальным документам в деле, то отсюда можно заключить, что счетоводство по операции вкладных билетов велось кое-как. Операции записывались, когда бог на душу положит, и все дело вообще со стороны банка велось спустя рукава. Или вспомните, например, по книгам Сутугина о сухарной операции значится за конец января на Оболенского одним числом выдача на 900 тысяч 30 вкладных билетов. И заметьте, что все это записывается за несколько дней до краха банка. С другой стороны, вы слышали, что конкурс банка требует с Оболенского 2 миллиона 300 тысяч рублей. Но вы, конечно, помните, что председатель конкурса присяжный поверенный Белецкий объяснил нам, что князь Оболенский предлагал конкурсу принять от него на полтора миллиона вкладных билетов и просил возвратить ему на эту сумму его векселей. Казалось бы, что может быть справедливее этого требования. Однако председатель конкурса Белецкий, он же и гражданский истец, ответил князю Оболенскому отказом под тем предлогом, что эти вкладные билеты будто бы составляют продукт преступления. Но это пустая отговорка. Ведь предмет уголовного расследования не сам билет, а факт его выдачи. Раз билеты выданы под векселя, а я вам возвращаю билеты, то вы должны мне возвратить векселя. Позвольте нам рассчитаться, как вы рассчитались с Герардом и другими. Господа присяжные, я, конечно, не допускаю мысли, чтобы здесь был интерес лиц, заведующих конкурсом, хотя они получают известный процент с массы. Я допускаю, что здесь действует неудержимое, бескорыстное желание угодить правосудию, вследствие этого необменные вкладные билеты лежат здесь на столе вещественных доказательств. А присяжный поверенный Потехин в то же время скорбит, что на его душе лежит 2 миллиона 300 тысяч рублей нашего долгу, когда ему как бывшему куратору конкурса так легко было бы уговорить Белецкого облегчить его страдания. Из всех бесконечных счетов и расчетов Оболенского для меня выясняются только некоторые отдельные моменты, но я не буду утруждать вас выяснениями и выкладками и только попрошу позволения коснуться одного вопроса. Здесь говорилось несколько раз, что князь Оболенский представил на 750 тысяч рублей вексельных бланков и что эти бланки никакой цены не имеют. Этот факт нельзя забыть, он чрезвычайно хорошо рисует, как смотрело правление Кронштадтского банка на свои обязанности и на интересы банка. Когда вы выдаете на себя обязательство в виде вексельного бланка и ставите на нем свою подпись, то пока непрописан текст, он недействителен, но если прописан текст, он делается для вас бесспорным документом. Вексель будет протестован, и по нему будут взыскивать деньги. Следовательно, эти бланки на 750 тысяч рублей были вполне обязательным документом для князя Оболенского. Разве он мог угадать, что Лангваген не удосужится сам и даже не потрудится заставить писца прописать эти тексты. Теперь вы оцените, господа присяжные, насколько было основательно замечание защитника Лангвагена, что лучше было бы, если бы князь Оболенский прислал нам три меры каменного угля, чем эти ничего не стоящие бланки. А я скажу: лучше было бы Лангвагену найти несколько свободных минут и заполнить эти бланки текстом. Тогда Кронштадтский банк имел бы лишних 750 тысяч рублей в руках. А ведь это почти миллион, который, конечно, пригодился бы банку в конкурсе князя Оболенского. Итак, вот в каком мы положении находимся. Как мы разберемся в гражданских делах и во взаимных претензиях? Не лучше ли оставить их просто, оставить в стороне и перейти к вопросам чисто уголовным. Когда дело доходит до уголовных вопросов, то вы заметили, что происходило на суде. Все сваливают с себя ответственность на двух лиц: князя Оболенского и Суздальцева и говорят, что они виноваты, они соблазнили некоторых директоров банка и вовлекли их в такие невыгодные сделки. Сразу это кажется чрезвычайно странным. Почему? Ведь эти лица простые заемщики, которые по закону не могут знать и, действительно, не знали подробностей банковых операций, так как Устав банка параграфа 46 предписывает сохранение коммерческой тайны. Заемщики тут при чем? И кто станет делать дела с таким банком, который заявит своему заемщику, что положение его отчаянное и безвыходное? Впрочем, ожесточение против князя Оболенского объясняется совершенно иначе. Два с половиной года князь Оболенский был только свидетелем по этому делу, но вот наступил какой-то несчастный день, и князь Оболенский, который накануне лег спать полноправным гражданином, проснулся уголовным преступником, хотя ничего в это время не совершил, хотя никакого факта к делу не прибавилось. Почему же ему стала угрожать ответственность за мошенничество? Что же он сделал в это время? Да ровно ничего. Каким же образом он был вчера невинным человеком, а сегодня оказался настолько виновным, даже таким преступником, с которым представитель обвинительной власти совершенно не церемонится, третирует его, сравнивая прямо с ворами и мошенниками. Что же изменилось? Да изменился взгляд прокурорского надзора, больше ничего — факты остались те же самые. Делать нечего. Вы знаете, что заключение обвинительной камеры, к сожалению, нельзя обжаловать отдельно от кассации. Мы преклоняемся перед этим заключением, но считаем его неправильным, и будем это доказывать всеми предоставленными нам способами. А пока позвольте указать вам на пример гражданского дела, неправильно поставленного на уголовную почву. Представьте себе, что перед вами за решеткой сидел человек. Читают обвинительный акт: такой-то обвиняется в том, что, заняв у такого-то деньги и выдав вексель, обещал ему уплатить в такой-то срок, но по наступлении этого срока не уплатил. Признаете ли вы себя виновным? Нет. Я занял деньги и выдал вексель. Это дело гражданское. И вот, обвинитель доказывает, что обвиняемый дурной человек, что и прежнее-то его поведение было предосудительное, нечестное, преступное. Подсудимый, конечно, смущен, растерян, сбит с толку. Минутами ему кажется: уж и в самом деле не преступник ли я? Он защищается как может, противоречит сам себе и все твердит, что дело гражданское, что у него нет денег, но что он заплатит и что тут нет преступления. Ему отвечают, гражданское оно или уголовное, это другой вопрос, который до господ присяжных не касается, а вот лучше разберем вашу прошлую жизнь. И разбирают и позорят ее, эту прошлую жизнь, позорят, сколько угодно, и заметьте, без всякого отношения к предмету обвинения, позорят потому, что опозоренного, нравственно убитого человека легче обвинить, чем честного. Положение такого неисправного плательщика, господа присяжные, кажется безвыходным, и пример мой, спешу прибавить, фантастический; но если присмотреться к нему попристальнее, то, право, эта фантастическая история представляет много сходного с делом о князе Оболенском. Он заемщик банка, оказавшийся неисправным плательщиком на неизвестную, впрочем, сумму. Но всю вину сваливают на князя Оболенского; Шеньян, сознавая свою вину в погибели банка, Шеньян, «хозяин дела», хочет, так сказать, ценою обвинения князя Оболенского облегчить свое положение. Другой союзник обвинения, поверенный банка, ведет свою линию. С его точки зрения здесь главные виновники — три лица: Шеньян, князь Оболенский и Суздальцев. Виновность Шеньяна отвергать нельзя, так как он сам в ней сознался, но почему виновны Суздальцев и князь Оболенский? Да потому, что эти лица, с которых можно что-нибудь взять. Это естественно с точки зрения гражданских истцов, но грустно видеть, что Шеньян делает то же самое. А почему? Я думаю, что это объясняется пребыванием Шеньяна в тюрьме, где развиваются недобрые инстинкты. Сваливать свою вину на другого — черта не особенно красивая, но ведь в уголовном суде приходится считаться не с добродетелями, а со слабостями.