Источник - Джеймс Миченер

И с трогательной откровенностью толстый ребе признался:

– Ребе Элиезер, я боюсь взять в жены твою дочь.

Тот убежденно заверил его:

– Я уверен, что моей дочери известны твои страхи, но она не сомневается, что Бог вас направит. Она готова пойти на этот риск. Она хочет выйти за тебя замуж.

Трижды ребе Заки пытался что-то сказать, но не мог выдавить ни слова, и наконец Элиезер промолвил:

– Малыш Заки, ты святой. А женщины куда лучше, чем мужчины, могут распознавать святого, когда видят его.

И свадьба состоялась в немецкой синагоге.

Затем пошли дни, которые стали для него земным раем. Ребе Заки, который так многих уговаривал жениться, выяснил, что не понимал смысла этого слова, ибо в присутствии вечно жаловавшейся Рашель брак был обязанностью, а рядом с высоко поэтичной Элишебой – радостью, которую раньше было невозможно представить. Будучи мужчиной без всяких комплексов и не мучаясь, как доктор Абулафиа, духовными проблемами, ребе Заки без всяких трудностей исполнял и даже перевыполнял квоту Талмуда. Фактически существовала лишь одна проблема: когда в пятницу днем, полный безграничных радостей нового брака, он начал было говорить, что наконец понял обращение гимна Шаббата: «Приди, моя Возлюбленная, давай встретим Невесту», но, едва произнеся первые слова, он отбросил их как богохульство, потому что понял, что Невеста Суббота – это больше чем даже Невеста Элишеба, и, обретя в этом уверенность, просиял.

Не теряя времени, Элишеба сразу же забеременела и сообщила Цфату:

– Мы с ребе Заки собираемся обзавестись двумя дюжинами детей.

И едва только появился на свет ее первый сын, она снова забеременела, так что за три года она принесла троих детей. Она все время смеялась, и, когда молодые люди города сказали: «Мы заметили, что ребе Заки уже не так часто посещает вечерние собрания», она поразила Цфат, с напускной застенчивостью спросив: «А вам больше нечем заняться?»

Когда ребе Заки приходилось на какое-то время расставаться со своей безупречной женой, он острее всего помнил какие-то мелочи. В пятницу, в преддверии Шаббата, она обвела белой краской все трещины на каменных плитах и перед домом, и на улице. Это был немецкий обычай, при котором дом обретал аккуратный и ухоженный вид. И вот как-то, вспоминая эти красивые белые квадраты, которыми его жена возносила хвалу Господу, он мысленным взором увидел их на фоне закатного неба – и впервые перед ним предстали цифры 3, 0 и 1. Они возникли перед ним пылающим символом и, слившись в огненное число 301, были более реальны, чем та земля, на которой он стоял.

Той же ночью, когда он сидел в свете канделябра, набрасывая на бумаге буквы еврейского алфавита и надеясь, что из-под его руки появится таинственное сочетание YHWH, он свершил то, что у него никогда раньше не получалось, ибо он еще не был достаточно подготовлен к встрече с этими последними тайнами, – одиночные буквы вдруг начали исчезать, и наконец он увидел две оставшиеся – они обозначали число 301. И снова оно занялось пламенем.

В этот самый счастливый период своей жизни, когда Элишеба гордо ходила со своими тремя детьми, а его влияние в Цфате достигло предела, толстый ребе убедился, что это число 301 возникает перед ним в самых неожиданных местах. Так, в пятницу днем он отправился с раввинами на луга, чтобы встретить пением приближение Шаббата, а когда он расстался с ними и пошел от одной белой стены Цфата до другой, возвещая о наступлении Шаббата, перед ним, испугав его, возникла пылающая цифра 301. Он никуда не мог деться от нее, и на третьем месяце этих видений пришел день, когда, обнимая жену, он увидел эти цифры, пламенеющие у нее на лбу, а затем и на головках своих детей. Это было ужасное мгновение.

Три дня он ни с кем не разговаривал. В пятницу не стал принимать ритуальную баню и не отправился на луга встречать Шаббат. Вместо этого он тихонько прокрался в немецкую синагогу – человек, неспособный понять открывшиеся перед ним Божественные откровения, и, когда его подхватила и понесла волна поющих голосов, он смог расслышать, как за занавесом, отделяющим женщин, поет Элишеба:

Приходи, мой Возлюбленный, давай встретим Невесту.Ждет нас приход Шаббата.

И снова, теперь уж на вышитом занавесе, прикрывающем Тору, он увидел пылающие цифры 301.

И, перекрывая голоса певцов, он вскричал:

– О Господь, что мне надлежит делать, чтобы помочь? – Цифры занялись таким пламенем, словно собирались поглотить всю синагогу, и, к удивлению молящихся, он распростерся на полу со словами: – Бог, призвал ли ты меня наконец?

Ребе Элиезер, услышав эти слова, прервал пение и поспешил к лежащему ребе, и когда он увидел экстаз на лице толстяка, то понял – из-за поглощенности Каббалой с ним случилось что-то ужасное и он готов на самые неожиданные поступки. Он отпустил ему три пощечины и крикнул:

– Это не так!

Но лежащий не заметил пощечин. Он смотрел только на шкафчик с Торой, на котором продолжали гореть загадочные цифры. Они исчезли, лишь когда Заки, подчинившись, крикнул:

– Я пойду!

В конце службы он, не обращая внимания на ребе Элиезера, заторопился домой, где вместе с женой и детьми произнес вечернюю молитву. Он едва не сломался, когда смотрел на эти четыре обожаемых лица. Он закрыл дверь перед обычными гостями, которые любили петь вместе с ним вечером Шаббата. Вместо этого он уединился в своей комнате, где молился всю ночь. Утром, подождав, пока Элишеба накормит детей, он сказал ей:

– Я должен поговорить с тобой.

Она просто и открыто улыбнулась ему:

– Говори.

– Не прогуляться ли нам до старого форта? – торжественно предложил он, и Элишеба, которая вот уже несколько дней боялась этой минуты, согласилась. Попросив соседскую старушку присмотреть за детьми, она вместе с мужем двинулась наверх по узким улочкам Цфата, что вели к форту крестоносцев. Там они сели на древние камни, глядя на волшебный пейзаж, на лоне которого они жили.

– Дело касается изъявления Божьей воли, – сказал ребе Заки.

– Я знала, что так и должно быть, – ответила его жена.

– Я не так учен, как твой отец, и не умею так проницать в тайны, как доктор Абулафиа, но давным-давно, когда я еще мальчиком впервые прочитал Талмуд, я нашел послание, которое всю жизнь вело меня. Это были слова великого Акибы, который был таким же простым человеком, как и я. Акиба сказал: «Все в жизни дается под залог, и все живущее опутано сетью. Лавки открыты, торговцы предлагают кредит и готовы отпускать в долг, рука пишет, и любой, кто хочет взять займ, может прийти и взять займ; но сборщик налогов неустанно обходит всех, взимая плату с каждого человека, хочет он того или нет».

Наступило молчание. Элишебе давно были известны эти мудрейшие строки Акибы. Она знала, что все человеческие создания живут в путах, которые и ограничивают пределы их деятельности, и, кроме того, она знала, что сборщики налогов каждый день ходят кругами, взимая плату с тех, кто одалживался в расчете на будущее. Это понимание было основной моральной нормой иудаизма, и она не могла отмахнуться от нее. Она лишь пыталась понять, что на уме у ее мужа.

– Много месяцев, – сказал он, – я чувствовал, как меня призывает цифра 301, а недавно она появилась на лбу у тебя и на лбах наших детей. – Он вздрогнул и отпрянул. – Она и сейчас на тебе, Элишеба.

– И что это значит? – тихо спросила она.

– Огонь.

Несколько секунд она смотрела на этого маленького толстенького святого человека, с которым ей было позволено испытать такое простое счастье, и наконец до нее медленно дошел смысл его видения, но она отбросила великие слова Акибы:

– Заки, нет! Нет!

– Это значит огонь, – глухо повторил он.

Еще несколько часов они спокойно сидели среди руин замка крестоносцев, пожилой мужчина и его прекрасная молодая жена, и наконец обоим им пришлось осознать, что нет ни спасения, ни иного выхода. И Элишеба, преисполненная такого отчаяния, о силе которого она даже не подозревала, повернулась к мужу и сказала:

– Если ты должен, пусть Бог укрепит тебя для прославления Его имени.

– Я должен, – сказал он, и, подобно привидениям, не чувствуя под собой земли, они спустились с холма.

Элишеба взяла на себя обязанность оповестить других раввинов, и они заторопились по улицам к сапожной мастерской.

– Что, Заки умирает? – спрашивали соседи, видя это внезапное столпотворение.

Маленький сапожник с седой бородой, которому ныне исполнилось шестьдесят лет, с непреклонным видом сидел на своей табуретке. Вокруг него собрались самые достойные люди Цфата.

– Всю жизнь я пытался понять, – сказал он, – почему же я такой толстый. Чтобы порадовать Рашель, я старался есть меньше, но по воле Бога все равно оставался толстым. Все это имело цель. И теперь, когда я отправляюсь на костер ради прославления Его Имени, гореть я буду долго и ярко.

И тут дало о себе знать духовное единство Цфата. Ребе Элиезер, оторванный от своих занятий, не стал напоминать коллегам, что такой эгоцентризм – конечный результат изучения Каббалы, не стал он и убеждать, что поиски такого мученичества – это высокомерие, не имеющее законного оправдания.