Джузеппе Бальзамо (Записки врача) - Александр Дюма

То, что у народа были свои антипатии, совсем не означало, что у него были и сколько-нибудь заметные симпатии. Он не любил парламенты, так как они, его естественные защитники, всегда пренебрегали им ради мелкого самолюбия или эгоистических интересов: на них ложилась зловещая тень вероломного королевского всевластия, и они воображали себя чем-то вроде аристократии среди дворянства и народа.

Народ не любил дворянства и инстинктивно, и потому что помнил прошлое. Он боялся людей шпаги точно так же, как ненавидел церковь. Его не касалась отставка г-на де Шуазёля, однако он слышал жалобы дворянства, духовенства, парламентов, и этот шум, слившийся с его собственным ропотом, становился оглушительным и опьянял его.

В конце концов это чувство переросло в сожаление о министре, а имя г-на де Шуазёля приобрело огромную популярность.

Весь Париж, в полном смысле этого слова, провожал до городских ворот изгнанника, отправлявшегося в Шантелу.

Народ стоял стеной вдоль дороги, по которой катились кареты; члены парламента и придворные, которых не успел принять герцог, ожидали в экипажах, стоявших вдоль людского коридора, чтобы проститься с ним, когда он будет проезжать мимо.

Больше всего народу скопилось у заставы Анфер, откуда брала свое начало дорога на Турен. Сюда стекались огромные массы пеших, всадников, экипажей, и движение на несколько часов было приостановлено.

Когда герцогу удалось наконец выехать за заставу, за ним последовало более сотни карет, как бы создававших ему почетный конвой.

Продолжали раздаваться приветственные крики и выражения сочувствия. Герцог был умен, отлично разбирался в создавшемся положении, и ему было понятно, что этими почестями он был обязан не уважению к себе, а скорее страху перед теми неизвестными людьми, которые должны были возвыситься в результате его катастрофы.

На дороге показалась мчавшаяся на рысях почтовая карета. Если бы не нечеловеческое усилие кучера, белые от пыли взмыленные кони непременно налетели бы на упряжку г-на де Шуазёля.

Господин де Шуазёль выглянул из кареты. В ту же минуту в окне мчавшегося навстречу экипажа также показался человек.

Господин д’Эгильон почтительно поклонился свергнутому министру, чье наследство он спешил захватить. Де Шуазёль откинулся на подушки: в одно мгновение увяли лавры, которые доставило ему его поражение.

Однако вслед за этим последовало и вознаграждение: украшенная королевским гербом карета, запряженная восьмеркой лошадей, появилась на севрской дороге в том месте, где она проходит через Сен-Клу. То ли из-за того, что главная дорога была забита народом, то ли по другой причине эта карета тоже остановилась, не пересекая большую дорогу, как и экипаж г-на де Шуазёля.

Сзади сидела дофина вместе со своей фрейлиной, г-жой де Ноай. На переднем сидении ехала мадемуазель Андре де Таверне.

Покраснев от удовольствия, обрадованный г-н де Шуазёль высунулся из кареты и почтительно поклонился.

— Прощайте, ваше высочество! — проговорил он прерывающимся голосом.

— До свидания, господин де Шуазёль! — отвечала дофина с царственной улыбкой, величественно пренебрегая всеми правилами этикета.

— Да здравствует господин де Шуазёль! — прокричал восторженный голос.

Мадемуазель Андре живо обернулась при звуке этого голоса.

— Дорогу! Дорогу! — взревели доезжачие ее высочества, вынуждая бледного и жадного до зрелища Жильбера отойти к обочине дороги.

Да, это и в самом деле был наш герой; это он в приливе философского энтузиазма прокричал: «Да здравствует господин де Шуазёль!»

LXXXVII

ГЕРЦОГ Д’ЭГИЛЬОН

Если в Париже и на дороге в Шантелу можно было увидеть лишь горестные мины да воспаленные глаза, Люсьенн встречал посетителей сияющими лицами и обворожительными улыбками.

Теперь в замке царила не простая смертная, хотя и самая красивая и обожаемая из всех смертных, как говорили придворные и поэты: теперь Францией управляло настоящее божество.

Вечером того дня, когда г-на де Шуазёля постигла немилость, дорогу в Люсьенн запрудили те же самые экипажи, которые утром следовали за каретой отправлявшегося в изгнание министра. Кроме того, прибыли все до единого сторонники канцлера, те, кого он подкупил, или те, кому он оказывал милость. Они составили весьма внушительный кортеж.

Однако у г-жи Дюбарри была своя полиция. Жан знал до последнего барона имена тех, кто сказал последнее «прости» угасавшим Шуазёлям. Он сообщал эти имена графине, и эти люди безжалостно изгонялись. Зато тех, кто не побоялся поступить вопреки общественному мнению, графиня вознаграждала покровительственной улыбкой, и они могли вволю полюбоваться новым божеством.

После всеобщего столпотворения начался прием близких людей. Ришелье — настоящий, хотя и тайный, а главное, скромный герой дня, — наблюдал за круговоротом посетителей и просителей, заняв кресло, находившееся в глубине будуара графини.

Как только не выражалась всеобщая радость: во взаимных поздравлениях, в рукопожатиях, в придушенных смешках, в приплясывании — можно было подумать, что все это стало привычным языком обитателей Люсьенна.

— Нельзя не признать, — проговорила графиня, — что граф де Бальзамо, или де Феникс, как вы, маршал, его называете, — истинный герой наших дней. Какая жалость, что обычай велит сжигать колдунов!

— Да, графиня, да, это великий человек, — согласился Ришелье.

— И очень красивый. Я питаю к нему слабость.

— Вы заставляете меня ревновать, — со смехом ответил Ришелье, втайне мечтая как можно скорее перевести разговор на серьезную тему. — Из графа де Феникса вышел бы грозный министр полиции.

— Я об этом уже думала, — сказала графиня, — но это невозможно.

— Отчего же, графиня?

— Потому что он будет несовместим со своими коллегами.

— То есть почему же?

— Он все будет знать, видеть все их игры…

Ришелье покраснел так, что это стало заметно, несмотря на румяна.

— Графиня! Если бы мы оба были министрами, — заговорил он, — мне бы хотелось, чтобы он видел мою игру и постоянно раскрывал бы вам мои карты: вы имели бы случай убедиться в том, что валет червей всегда у колен дамы и ног короля.

— Никто не сравнится с вами в тонкости ума, дорогой герцог, — заметила графиня. — Однако давайте немного поговорим о нашем министерстве… Я полагаю, вы уже предупредили своего племянника?..

— Д’Эгильона? Он прибыл, графиня, при таком стечении обстоятельств, которые римский авгур счел бы благоприятнейшими: при въезде в город он нос к носу столкнулся с уезжавшим господином де Шуазёлем.