Риторика - Наталья Горская

Какие-то управленческие барышни, очень холёного вида и в шёлковых блузках, кричали из окон: «Да какие вы рабочие? Рабочие работают, а вы как побирушки ходите тут! Рабочие – от слова ра-бо-тать!». Под окнами, на улице, рабочие в шапках на рыбьем меху, грязных ватниках, стоптанных сапогах и промасленных спецовках только покатывались со смеху на писк этой мелюзги:

– Подожди, мы до тебя доберёмся, тогда узнаешь, что такое ра-бо-тать!

– Да плюнь ты на неё! Она и так из-под начальника своего только что вылезла. Вишь, блузочка-то до пупа расстёгнута! Это у неё работа такая, – в такой блузочке по апартаментам с евроремонтом шастать.

– Посмотреть бы на её юбочку. Наверняка, шокирующее мини. Чтобы боров, который её пашет прямо на секретарском столе, в ткани не запутался.

– Скоты! – ответили девушки и стали поливать работяг из лейки для офисных цветочков.

– Закройте окно, дуры! – рявкнул на них какой-то крупный мужчина из того же кабинета, оттолкнул обоих за шторы и заорал нам:

– Ишь, тута мне! Работают, панимашь, шаляй-валяй, отработали тяп-ляп и зарплату им, да? И никакого переживания о судьбах России, да? Никто не позволит вам так спустя рукава к нам относиться! Мы о вашем же благе думаем!

И так далее в том же духе. Народ уже откровенно ржал. Было невозможно смешно. И это был не смех веселья, а чисто психическая реакция на этот поразительный контраст: как пузатый разожравшийся чиновник, словно он девятый месяц беременность вынашивает, с увесистой золотой печаткой на толстом пальце (такой тип руки ещё называют эпикурейским) учит работяг жизни. Контраст лиц со впавшими щеками и вот этой ряхи с тремя подбородками. Люди хохотали до истерики! Потом говорили, что кто-то вот так зашёлся и остановиться не смог, – увезли в больничку делать успокоительный укол.

Из соседнего окна кричал какой-то картавый человек, который почему-то был очень дружелюбно к нам расположен, что не могло не радовать:

– Впеёд, товаищи, за яботу!

– Ну, вот и этот… шепелявит немножко, – веселил в толпе наших дам Нартов.

Невзорова никто не видел. Оказалось, что он в это время был на Заводе, снимал там. Потом он выпустил целую передачу, посвящённую забастовкам на предприятиях Питера, – там промелькнуло и наше предприятие, и некоторые его сотрудники, которые не ходили к Управлению, заявив сразу, что всё это бесполезно.

Зато нас показали в тот же день в выпуске Петербургских новостей! Мы потом как сумасшедшие бегали и радовались: «А вы видели!.. А ты меня видал?.. А я тебя и не узнала!». Многие были расстроены, что не попали в кадр, зато всех удивило, что туда попал Паша Клещ, когда… нежно обнимал за талию Альбину Павловну из отдела снабжения и шептал ей что-то на ушко.

– Кто с чём к Управе пришёл, а Клещ как всегда делом занят! – ржали мужики. – Паша, ты, как честный человек, теперь просто-таки обязан жениться на Альбинке! Когда муж её из дома выгонит, если в новостях увидит…

– А кто вам сказал, что я – честный человек? – недоумевал Паша. – Вот придумали тоже! Да мы ничего такого и не делали. Что там сделаешь-то… в толпе?

Зинаида Олеговна очень негодовала:

– Нет, оператор-то куда смотрел! Снимает забастовку, а выловил из толпы парочку в идиллии. Не иначе, такой же кобель, как и наш Паша, – по себе кадр искал… А мы-то с Горской полдня рисовали транспарант «Долой воровские реформы!», и нас даже не показали с транспарантом этим, будь он не ладен! И чего мы его туда таскали? Только руки замёрзли…

Дело сдвинулось с мёртвой точки, когда на Заводе случилось третье уже по счёту самоубийство. Первый случай произошёл не на самом Заводе, поэтому начальство его как-то не приняло на свой счёт: сотрудница архива выбросилась из окна девятого этажа, где жила с двумя детьми. Якобы, была даже оставлена записка, что ей нечем кормить своих детей, поэтому она не знает, как жить дальше. Не знаю, как тогда работала статья о доведении до самоубийства – это когда человеку создают настолько невыносимые условия существования, что он отказывается от бесценного дара жизни, – но дело вряд ли стали бы возбуждать. Кого обвинять? Завод? Чиновников? Саму страну? Можно ли за доведение до самоубийства подать в суд на государство, – есть ли где-то что-либо подобное в мировой практике?

И только-только начальство на следующий день стало об этом подзабывать, как грянул новый гром: человек лёг на рельсы прямо на территории Завода! Погиб тот самый старичок-ветеран, который втолковывал чиновнику из Управы об искусственно спровоцированном росте цен в стране. Он положил шею под колесо платформы в длинной веренице состава и ждал, когда тепловоз тронется. Машинист почувствовал помеху по характерному «дрыгу», высунулся в окно и увидел отделённое уже от головы тело старика. Тот был весь при параде, в орденах и медалях Великой Отечественной войны на стареньком, но очень опрятном, пиджаке. И тоже записочка в кармане: «Я преступник. Я воевал за страну воров. Мне очень стыдно, прощайте и простите».

Это было как раз в обеденное время, и многие сорвались посмотреть. Потом долго блевали только что съеденным, а комендант Завода их отгонял от «места происшествия»:

– Ну, куды, куды прёшь, пожравши! О, а этот аж жуёт на ходу! Чего ты тут не видал, позволь узнать? Кадык на рельсе? Это у вас десерт такой: после еды на разрезанные поездом трупы глазеть, изверги?! Натощак, что ли, не могли прийти, чтобы нечем было гадить тут?! Мало того, что мне кровищу вдоль путей надо теперь как-то нейтрализовать, так они тут ещё навалили своих «разносолов».

Приехал сам начальник питерского Управления промышленности товарищ Тренькин, на покойника не взглянул, а только подивился, что рабочие, оказывается, что-то едят на обед: «Значит, ещё не всё так уж и плохо».

Приехали следователи и эксперт. Эксперту очень понравился способ самоубийства:

– Ох, как грамотно старик лёг! Прямо по науке. А то ведь иные и не умеют правильно под поезд-то упасть! Бросаются на него, как на любимого, которого давно не видели, да ещё некоторые на сам локомотив прут, а надо где-нибудь посерёдке, и именно ложиться. Вот Анна Каренина, – самый неудачный способ суицида с помощью железнодорожного транспорта. Кто ж так делает! В таких случаях, кстати, некоторые выживают, но лучше бы не жить: всё переломано-перемолото, рук нет, ног тоже может не быть. Не бросаться надо, а кадыком на рельсик, чтобы вжик – и готово. И не под быстро несущийся поезд, Боже упаси, а вот так где-нибудь, на запасных путях, где поезда идут тихо-тихо…

– Да Вы с ума сошли, что ли, в своём морге! – орал на него начальник Завода и даже плакал. – Вы ещё научите их, как надо «грамотно»! Тут очередь выстроится… У меня и так люди уже на грани.

Но у эксперта даже и задней мысли не было! Он просто был рад, что у него появилась возможность поговорить с живыми людьми, а то всё трупы да трупы. И ещё он очень любил свою работу. Потому что если такую работу, как у него, не любить, то самому впору… повеситься. Странный и очень жизнерадостный человек из другого мира. Не из нашего мира железа, а человек из мира морга, где нет ничего живого, где сердце – не вместилище поэзии и самых прекрасных человеческих чувств, а… холодный и чёрный мышечный мешок, со множеством камер, с желеобразными сгустками холодной мёртвой крови в них.

Он потом даже пил с нами чай, и при этом рассказывал, как люди вешаются, стреляются, ну и, конечно, под поезд бросаются:

– Я ведь простым врачом начинал. Однажды был у меня случай, как одна баба решила под поезд броситься. И ведь до чего ж безграмотно: на высокой насыпи! Ну, кто ж так делает-то, а?.. Её вроде как даже не поездом, а воздушной волной отшвырнуло куда-то, может, вагоном слегка боднуло – укатилась она, одни словом, с этой насыпи ни с чем. И ведь такая крепкая баба оказалась – ни одного серьёзного перелома! Я ей говорю: тебе бы жить да жить надо, да детей таких же крепких рожать! А то ведь дохлятина нынче всякая рожает задохликов каких-то… Ну, она бормочет о несчастной любви, мол, бросили её. Я ей: бросили, так и радуйся – козла выпрячь, так телега сама поедет! Выбил ей койку в Военно-медицинской академии, она там с нормальным мужиком познакомилась, – с капитаном в отставке.

– Ах! – «мотали на ус» такой экстремальный способ замужества наши безнадёжные невесты.

– Через пару-тройку лет приехала меня благодарить – не узнать, какая красавица стала. Двое детишек, крепенькие такие, хорошенькие… Они потом всей семьёй погибли: сгорели в автобусе. Грузовик в них въехал, всё перекосило-переклинило, мигом пожар, взрывы горючего…

– Господи! – ужасались поворотам жестокой судьбы женщины постарше. – Сколько ж на свете горя! Сколько Вы, должно быть, таких ужасов видели!

– И не говорите, – отхлёбывал эксперт чай, закусывая сушечкой. – На транспорте хуже всего погибать. Помню, был случай, как пассажирский поезд столкнулся с товарным. Товарный то ли солярку какую вёз, то ли ещё чего легковоспламеняющееся, – сразу загорелось всё. Солярка ещё расползается-растекается повсюду, медленно так! А одному пассажиру вагоном ноги придавило, и вот на него ползёт эта горящая смесь. Медленно, как змея какая!