Песня о теплом ветре - Борис Егоров

…В саду среди яблонь и вишен лежат стволы орудий, щиты, колеса, орудийные гильзы. Лежат еще не убранные трупы — люди и лошади. Ко мне подходит старик крестьянин.

— Как только ваши начали стрелять, германцы стали запрягать лошадей. Бежать хотели. Но запоздали. Так и полегли.

В саду двадцать глубоких воронок почти в рост человека. Снаряды легли один к одному.

Но это будет известно через два дня, а пока мы знаем лишь то, что батарея замолчала: она подавлена или уничтожена.

— Спасибо, Крылов! — кричит по телефону подполковник Истомин. — Наши утренние труды не пропали даром! Клякса была поставлена не зря. А вы, наверное, сердились: вот, мол, приехал Истомин экзаменовать… выдумывает разные задачи, как в артиллерийской академии. А вы знаете, война — это тоже академия.

Я понимаю, что хочет сказать Истомин. Я могу даже угадать, что он может сказать дальше: «воевать надо красиво, это искусство, а не драка…», «достоинство артиллериста — прежде всего в его культуре», «будьте немножечко аристократами — в хорошем смысле этого слова».

Где-то далеко-далеко Казань…

Майор Красин приказывает мне срочно явиться в штаб дивизиона.

— Посидим вместе ночку. Надо готовить «огни». Тут наши штабисты зашились.

«Огни» — это расчеты по всем вероятным целям: по обнаруженным батареям противника, по перекресткам дорог, по мостам, по оврагам, где может скопиться немецкая пехота. «Огней» — каждый из них под своим номером — обычно бывает очень много, десятки. И если по какой-то цели потребуется вдруг ударить — все расчеты готовы заранее, они известны командирам орудий, нужно назвать только номер «огня».

Готовить «огни» — вещь очень долгая, надо сидеть, не разгибаясь, с циркулем, угломером и таблицей стрельбы несколько часов.

Уже поздно, давно наступил вечер, и темнота непроглядная. Дорога через лес. Мы идем с Валиковым в нескольких шагах и друг друга не видим. Ни звезд, ни луны, только светятся стрелки компасов на руках.

Но вот впереди какой-то непонятный холодный свет. Словно тлеют оставшиеся от костра угли. Валиков спрашивает:

— Знаете, что это такое? Гнилушки. Сейчас мы с вами положим по одной гнилушке за края пилоток и друг друга не потеряем.

Мы и так, конечно, не потеряемся. Но предложение Валикова мне нравится. Хитрец, всегда что-нибудь придумает.

Иду и вижу, как впереди или чуть в стороне мерцает валиковский огонек.

Можно было бы светить и карманным фонарем, но это опасно: лес еще не прочесан от бандеровцев.

Мы добираемся до штаба, Валиков сразу отправляется спать, я иду к Красину.

Прежде чем садимся работать, Красин говорит:

— Тут для вас письмо есть. Видно, долго ходило: все в переадресовках…

От кого письмо? Обратный адрес: «Казань. В. Доронину»… Адрес на конверте написан крупными кривыми буквами — старый адрес полевой почты пушечно-артиллерийского полка.

Разрываю конверт, читаю: «Привет мушкетеру!» Красин видит, как я взволнован, спрашивает:

— От кого письмо?

— От Доронина. Лейтенант Доронин из второго дивизиона. Вместе учились, вместе в полк приехали.

— А? Его под Белозеркой ранило? Читайте, читайте!

«…Пишу тебе, Сашка, из Казани. Здесь я долго провалялся в госпитале. Ранения оказались нелегкими. Врачи боролись за мою правую руку, но ее все же пришлось отнять. Так что я стал левшой. Никак не мог научиться писать левой. Только теперь начинает получаться… В общем я выжил… Выписался из госпиталя, но пока остаюсь в Казани: здесь у меня родственники, приехала мама.

Скоро начну работать: предлагают преподавать военное дело в школе. Это, конечно, не радость. На фронт бы вернуться! Но что поделаешь?»

Грустные строки. И соглашаться с ними не хочется.

— Как учился Доронин? — спрашивает Красин.

— Хорошо, очень хорошо. Особенно по математике.

— Ну что ж! Если у него хорошая голова — поступить университет на математический. Успокаивать, конечно, всегда трудно. Но вы ему напишите письмо пободрее. Пусть не отчаивается.

Красин выходит из комнаты, говорит:

— Вам десять минут, настраивайтесь на работу.

Я продолжаю читать письмо: «Передай привет Тучкову и Исаеву… напиши о себе… желаю боевых успехов… Владик».

Но письмо не окончено: к нему есть приписка. Она начинается внизу страницы странными словами: «Долго думал, писать тебе об этом или нет, и все же решил: напишу…

О чем же «об этом»?

Я переворачиваю листок, скольжу глазами по строчкам, пытаясь прочесть все сразу. Вижу только: «Инга… Инга…»

«Недавно здесь, в Казани, я встретил на улице Ингу. Я ничего не знал о том, что между вами произошло, и поэтому кинулся к ней. Инга была очень растерянна. Я даже спросил, узнала ли она меня. Узнала, спросила: «Вас зовут Владик?» Но сказала таким странным тоном, что я тоже растерялся. Спросил про тебя, и она ответила: «Мы не переписываемся: я вышла замуж».

Я окаменел. Мы стояли молча. Потом она, наверное для того, чтобы заполнить паузу, что-то говорила. Что брат умер, что мать тяжело больна, что вообще за это время все сложилось трудно.

Меня ни о чем не спрашивала.

Потом подошел мужчина средних лет, в меховом пальто и сказал: «Инга, пойдем».

И они ушли.

Зачем я пишу тебе про это? Ты переживаешь, наверно. Не надо. Не такая она, какой тебе казалась. Не выдержала экзамена. Просто жизнь себе решила устроить, как полегче… Так уж, видно, воспитана. Не вешай носа, мушкетер…»

— Ну, десять минут кончились, — слышу я за спиной голос Красина.

Он садится напротив меня, спрашивает:

— Крылов, что с вами? Ну-ну! Давайте работать, работать, работать!

…Где-то далеко-далеко Казань. И встречается случайно с Ингой однорукий солдат. Улица, идут люди. К Инге подходит какой-то мужчина… Муж. А почему Доронин так сразу узнал ее? Он видел ее однажды в библиотеке. И еще в Южном порту, в последний день перед войной. «Владик, Владик, идите к нам!»

— Так приказ выполнять будем? — снова спрашивает Красин.

Будем, конечно, будем. Сейчас для меня самое время работать. Очень хорошо, что есть работа! Все равно не спать.

Я не замечаю, как проходят часы, как рассветает. Красин гасит керосиновую лампу, говорит:

— Все! Спасибо. Отдаю на машинку. Возвращайтесь на свой НП, отдыхайте. Будете писать в Казань — Доронину, привет от майора Красина.

Снова идем с Валиковым лесом. Скоро наш НП, его видно с опушки. Между лесом и ним — равнинка. Равнинка простреливается, и ее надо обойти стороной, оврагом.

В овраге — наша батарейная промежуточная телефонная станция, небольшая землянка.

Не доходя до землянки, я слышу шум, голоса.

— Это, наверно, Кучер агитацию проводит, — высказывает догадку Валиков.

И правда, Кучер.

— Конечно, сам виноват, — кричит он. Кто виноват?

Через узкую дверцу мы с Валиковым протискиваемся в землянку.

— Разрешите доложить, — говорит Седых. — Порейко убило.

…Был порыв телефонной связи. Седых и Порейко вышли на линию, двигались кустарником, по оврагу. Где-то не очень близко упал шальной немецкий снаряд. Порейко со страху бросился в противоположную сторону, побежал к НП, чтобы прыгнуть в траншею. На равнинке, по которой можно двигаться только ползком, его скосил немецкий пулеметчик…

— Сам виноват, — повторяет Кучер. — Испугался, не знал, куда побежал.

— Знал, — оспаривает Седых. — Бежал к НП, хотел укрыться. Но ведь этим он демаскировал НП. Хорошо, если фрицевские корректировщики не заметили, куда он бежал. Как вот дадут из пушек по нашему курганчику…

Спрашиваю:

— Сейчас связь с НП работает?

— Работает, исправил, — отвечает Седых. — Но я туда не пошел: лишнее хождение.

— А Порейко… далеко от кустарника?

— Нет, недалеко. Я подползал к нему. Думал помочь надо. Вот документ из кармана взял, письмо из дома.

Обратный адрес: «Свердловск… М. Я. Порейко». Достаю письмо из конверта. «…Милый мой мальчик… я читаю нашим соседям твои письма… горжусь, что ты настоящий фронтовик… я знаю, как тебе трудно… Береги себя. Твоя мама».

Уже девятый час. Я опаздываю послать боевое донесение в штаб. Богомазов докладывает мне по телефону обстановку, пишу донесение. В штаб с ним пойдет Валиков: больше послать некого, разведчиков с НП трогать нельзя.

— Вот вам донесение, — говорю я Валикову, — вот письмо матери Порейко. В штабе знают, что с ним делать.

— Это нам все известно. Пошлют извещение: «Пал смертью храбрых»…

Отставшая пушка

На одном из привалов, когда вся батарея оказалась в сборе — а это в боевых условиях случается редко, — идет импровизированный концерт.

Перед началом концерта выступает заместитель командира дивизиона по политической части Савельев. Он говорит, что наши армии успешно продвигаются на Запад, что победа близка, цитирует письмо гитлеровского генерала Крейха: