Трон Исиды - Джудит Тарр

— Вот как… — повторил Антоний. — Я и позабыл, что ты тогда сопровождала царицу.

— Да, — подтвердила Диона.

Наступило молчание. Антоний все еще сидел рядом, но она не собиралась поддерживать беседу, а устроилась поудобнее и снова погрузилась в чтение.

Спустя некоторое время царица закончила свои занятия и отпустила писца и диойкета. Она еще немного посидела на своем месте, потирая глаза, и улыбнулась Антонию.

— Дело сделано. Все, с меня хватит. На ужин у нас утка, гусь и жирный бычок. Мы будем пить хиосское, или лучше начать с самосского?

— Вели подать оба — не ошибешься, — Антоний по-прежнему стоял возле Дионы, склонившись над нею. Она упрямо пыталась читать, невзирая на то, что он загораживал свет.

Казалось, Клеопатра наконец заметила: что-то не так.

— Что-то случилось?

— Нет. Нет, вовсе нет. С чего ты взяла?

— Ты закоренелый лжец, — сказала она. — Ну-ка, признавайся. Один из твоих дюжих молодцов расколотил еще одну вазу?

— Нет, — упорствовал он. — Ничего не произошло. Правда, все хорошо.

— Хорошо? — Клеопатра пытливо взглянула на него. — Ты отмахиваешься от меня, как лошадь от роя мух. Известие от твоей жены, я угадала? Она направляется сюда, чтобы забрать тебя назад в Рим?

— Упаси боже! — воскликнул Антоний с неподдельной искренностью. И все же по коже Дионы пробежал холодок.

Наконец, видимо, не в состоянии больше держать свою тайну в себе, он сдался.

— Мне и на самом деле необходимо уехать. Но не в Рим.

Клеопатра сохраняла спокойствие, но Диона видела, чего ей это стоило — губы царицы были крепко-крепко сжаты.

— Парфия?

Антоний кивнул. Напряжение вытекло из него волной облегчения.

— Дела плохи. Парфяне устали ждать моей атаки. Они уже маршируют по Сирии. Одного этого уже достаточно, чтобы сдвинуть меня с места, но они прихватили с собой еще и римлян-ренегатов, врагов Цезаря из оппозиции, которых он нажил еще до прибытия в Египет. Они движутся двумя армиями, как нам известно.

— Нам?

— Естественно, я оставил в Сирии своих людей. Один из них нашел меня, когда я возвращался с озера. Сначала он собирался ждать меня во дворце — тогда бы ты обо всем узнала одновременно со мной.

— Я и так знала, что какие-то войска направляются к Сирии, и подозревала, что парфянам надоест ждать. Но не предполагала, что это случится так скоро.

Клеопатра, охваченная гневом, холодной яростью, злилась не на него, а на себя и сеть своих шпионов. Диона пыталась понять, догадывается ли об этом Антоний. Иногда он казался ей тугоумным воякой; но потом вдруг демонстрировал вспышку недюжинного ума и тонкой проницательности — глядя на его простоватое бесстрастное лицо солдата, трудно было вообразить такое.

Казалось, он не особенно интересовался настроением Клеопатры, правда, с облегчением вздохнул, когда она сумела справиться с собой и не дала воли своему нраву.

— Я и сам думал, что у нас в запасе больше времени. Но какой прок убиваться над тем, что могло случиться и не случилось. Мне придется собрать своих солдат и отплыть в Сирию как можно скорее. У меня отличная армия, отменные воины, но что они могут без полководца.

— Присматривай за ними, — вдруг сказала Диона. — Чтобы они не переметнулись к врагу.

Оба — и триумвир и царица — разом обернулись и пристально взглянули на нее. Она чувствовала, как щеки заливает румянец, но продолжала, потому что сама богиня принуждала ее.

— Римлян, сражавшихся с парфянами… можно уговорить, переманить. Ты — желанный гость в Египте, вошел в союз с чужестранцами и даже взял жену-чужестранку. Они могут последовать твоему примеру.

В горле Антония заклокотал рык.

— Не посмеют!

Диона прикусила язык. Но Клеопатра неожиданно поддержала ее.

— Я не могу отрицать такой возможности. Тебе, конечно же, следует ехать. Я буду считать каждый час до твоего возвращения и молить богов, чтобы они даровали тебе победу и как можно скорее вернули мне тебя…

— Ждать придется долго… — Диона снова была во власти воли богини. Клеопатра вовсе не хотела слышать этих слов. — И еще: подумай о Риме. Там повсюду бунты, распри, война, друг пошел на друга, и римлянин — на римлянина… Ты знаешь, чем занята твоя жена, Марк Антоний?

— Моя жена — здесь, — ответил он резко. — Правит Египтом.

— Твоя жена — римлянка, и она лелеет надежды править Римом.

— О боги, — воскликнул Антоний.

— Ступай, — холодно и твердо промолвила Клеопатра. Если ты хочешь отплыть на этой неделе, нужно успеть многое сделать.

— С этим можно подождать до утра, — возразил он.

Царица покачала головой.

— Нет. Уходи. Увидимся за ужином.

Антоний нерешительно переминался с ноги на ногу, но она уже отвернулась и сказала Дионе:

— И тебе лучше уйти. Разве тебя не ждет сын?

Диона внутренне окаменела, как от пощечины. Никогда еще Клеопатра не отсылала ее так резко, как бы дерзко она ни разговаривала с нею.

Но сейчас царица не знала снисхождения и не желала слушать женщину, которая была орудием богини. Особенно скверно то, что Антоний должен ради Парфии покинуть свою царицу. Дионе — или богине — не следовало открывать ей, что война затянется; что сам Рим подрывает мощь его армии бунтами — бунтами, которые подогревает и возглавляет его настоящая, римская жена. Клеопатра всегда помнила о Фульвии[28], хотя никогда не думала о ней всерьез как о сопернице — но не любила, когда ей напоминали о ее существовании.

Диона поклонилась предельно вежливо и вышла, как ей и было велено.

Она отбросила мрачные мысли. Может быть, и печалиться не о чем. Настроение Клеопатры было таким же изменчивым, как гнев — скор; а сейчас она потрясена столь неприятным известием. Возможно, Диона в подобной ситуации вряд ли вела бы себя иначе.

14

По мнению Луция Севилия, все считали, что царица принимает новости с необычайным спокойствием и даже равнодушием.

— Неправда! — возмутилась Диона. — Люди просто ничего не понимают! Когда Клеопатра кричит и швыряется вещами, это гораздо лучше, чем когда она спокойна и невозмутима. Царица была убийственно спокойна в истории с Арсиноей.

Луцию полагалось собирать вещи — незаметно их скопилось изрядно. Конечно, это была забота его раба, да и Диона предоставила в его распоряжение своих слуг, но кое-какие вещи требовали личного внимания хозяина. Или так предполагалось, если бы он мог заставить себя собраться с мыслями. Луций поднял сандалию, о существовании которой имел самое смутное понятие, и снова уронил ее на пол.

— Ты думаешь, Клеопатра испробует все, чтобы удержать Антония подле себя?

— Нет. Она не снизойдет до этого.

— Однако по Риму ходят слухи, что царица Египта окутала триумвира чарами, чтобы приковать цепями к своему ложу, и баюкает его в роскоши, в то время как мир вокруг рушится на куски.

— Люди всегда так говорят, — отмахнулась Диона. — То же самое они твердили про Цезаря, а он и понятия не имел ни о чем подобном. Быть с ним — тяжкое испытание и для самих богов. Антоний совсем не похож на Цезаря, но он и не безвольный тюфяк, не пьяница и не волокита, каким его выставляет молва. Да и сейчас царица вовсе не хотела бы видеть его таким. Останься Антоний с нею, она презирала бы его.

— А если он не вернется, она его возненавидит, — заметил Луций Севилий.

— Все во власти времени и богов, — отозвалась Диона. Она нашла вторую сандалию и передала ее рабу Луция, который уложил ее в тюк с вещами с молчаливой старательностью.

Луций знал, каким тяжким испытанием он был для своего раба. И не раз чувствовал раскаяние, но этим утром был слишком измотан происходящим. Ему не хотелось плыть в Сирию. Но не хотелось и оставаться — правда, стоило ему попросить, Антоний, без сомнения, не отказал бы.

Восточная роскошь погрузила добродетельных неприхотливых римлян в ленивую негу и благодушие. Дело было вовсе не в несметных богатствах Египта и не в грандиозности этого великолепия — тонкий яд комфорта и покоя сделал свое дело. Египтяне — цивилизованный, оседлый народ, тогда как Рим казался кучкой шатров, разбитых в походном лагере на время привала в военном походе. В Мусейоне, даже после пожара в его легендарной библиотеке, было больше книг, чем Луций смог бы прочесть за всю свою жизнь, а в Александрии жили неописуемые красавицы, одним своим видом напоминавшие мужчине, что он — мужчина…

Одна из этих красавиц сложила его мятый хитон и разгладила морщинки на ткани маленькими ручками, такими мягкими на вид. Луций постепенно немного научился читать в ее сердце. На самом деле Диона никогда не бывала такой невозмутимой, какой хотела казаться, но она лелеяла свою невозмутимость, потому что это качество верно служило ей. Только таким образом она могла ежедневно иметь дело с непоседливым, непредсказуемым ребенком и своенравной, непростой в общении, опасной и убийственно умной царицей. И — он осмелился такое допустить — со своим постояльцем, требовавшим не меньше внимания, чем все остальные.