Сыны Солнца (СИ) - Форбэн Виктор

Он не мог отнестись серьезно к смутным угрозам о мести, вырывавшимся порой у Дарасевы. Куа был глубоко уверен, что юноша переживал кризис. Карлик надеялся, что, когда он убедится в искреннем раскаянии своих преследователей, он, не колеблясь, бросит это сборище дураков, воздающих ему божеские почести и, не колеблясь, вернется в свое селение.

Но юноша не доверял раскаянию яванов. Ему казалось, что Куа нарочно придумал этот предлог, чтобы поколебать его решение остаться у груандисов. Напрасно ссылался карлик на показания матери. Дарасева считал невероятным, чтобы яваны, недавно лишь требовавшие его смерти, вдруг, ни с того ни с сего, сочли его избранником божьим.

Та же неудача постигла Куа, когда он стал осторожно намекать на бедствия, нависшие над племенем и над всем народом яванским, и на угрожавшую им опасность вторжения иноземцев. Однажды, коснувшись в разговоре угнетенного состояния духа яванов, расстроенных стечением целого ряда дурных предзнаменований, он старался доказать, что в подобный момент каждый должен забыть про свои личные обиды, на что получил насмешливый ответ Минати:

— Неужели ты думаешь, что я кинусь на помощь людям, которые лишили меня даже права на жизнь? Такой поступок был бы с моей стороны не искренним, так как в глубине души я желаю, чтобы их постигли всевозможные несчастия, которых они вполне заслуживают. В тот день, когда я смогу им доказать свою ненависть не только на словах…

— Ты богохульствуешь! — воскликнул возмущенный карлик. — Если в минуту горя твой народ взывает к тебе — ты обязан откликнуться на его зов. Животные, и те помогают друг другу. Это естественный закон и горе тому, кто его преступит.

— Что бы ты сделала, — спросил он, обратившись к Таламаре, — если бы твой народ обратился к тебе за помощью?

На губах матери промелькнула гордая улыбка.

— Мой народ — это он, — указав на сына, ответила она.

Заметив, что Куа огорчен ее ответом, она тут же прибавила:

— Друг мой, я ведь только женщина, и мой народ обрек меня на всевозможные страдания во имя своих великих заветов.

— Я же, — воскликнул карлик, встряхнув своей уродливой головой, — хотя я только шут, которым забавляются дети, и забавное существо, над которым потешаются женщины, тем не менее, я горжусь своим народом и если ему нужна моя кровь, я охотно отдам ее.

— Что касается меня, — насмешливо произнес Минати, — то мое мнение, что не надо становиться рабом своего народа. Если твой народ тебя угнетает, удались от него и ищи счастья в другом месте, что я и сделал. Я нашел другой народ и остаюсь с ним. Прими во внимание, мой друг, что этот народ меня обожает, в то время как мои соплеменники, чьим именем ты меня призываешь и к которым ты меня хочешь вернуть, — чуть было не переломали мне все кости.

— Я уже тебе говорил, — возразил выведенный из терпения Куа, — что все племя проклинает фанатиков, восстановивших его против тебя, и глубоко сожалеет о происшедшем. Я тебе еще раз повторяю, что все племя смотрит на тебя, как на избранника богов, постигшего тайну на расстоянии метать молнии.

— Дружище Куа, я начинаю тебя понимать. Избранник богов! Слишком грубая приманка, чтобы завлечь меня в ловушку. Когда я им открою тайну моего лука, эти самые боги, чьим избранником я являюсь сегодня, — потребуют моей головы.

— Ты не имеешь права говорить таким образом…

— Ваши боги, яваны, — гневно промолвил возмущенный юноша, — ваши боги — гнусные существа, жаждущие упиться человеческой кровью. Когда вы говорите, что я их избранник и что они мне ниспослали вдохновение, вы этим оскорбляете меня. Моя мысль сама постигла сокровенные тайны. Я сам себе божество.

— Ты опьянен тщеславием, как мы, яваны, упиваемся медом. Ты опьянен гордостью и это заставляет тебя говорить безрассудные вещи. И я начинаю тебя понимать. Гордость до такой степени ослепила тебя, что ты серьезно смотришь на алтарь, воздвигнутый людьми-зверями твоему тщеславию.

В присутствии злобно усмехавшегося Дарасевы и матери, погруженной в свои мечты, карлик выложил все, что у него наболело на душе, и без стеснения высказал все свое презрение к Минати. Он раньше думал, что «богочеловек» просто забавляется, как ребенок игрушкой. Он надеялся, что эта игра ему скоро надоест и что чувство гадливости к жизни дикарей в конце концов образумит его.

— Ты даже перестал замечать, что твои почитатели, поклоняющиеся тебе, как божеству, самые презренные существа, которые когда-либо оскверняли землю. Когда они тебя еще не почитали, ты смотрел на них, как на стадо зверей. Теперь же, когда их почести зажгли твое тщеславие, ты стал говорить о них, как о народе и даже утверждаешь, что они такие же люди, как все. Разве можно назвать людьми эти жалкие создания, которые даже не в состоянии выпрямить как следует спину и поднять кверху свои отвратительные лица, напоминающие морды диких кабанов? Нельзя же в самом деле считать людьми этих отвратительных дикарей, убивающих своих стариков, когда ими овладевает страх перед голодом. Все эти ужасы уже не трогают тебя. Что ж! Груандисы могут гордиться делом своих рук. «Богочеловек» опустился до их уровня.

Дарасева был слегка смущен, но с снисходительной улыбкой, не покидавшей его губ, выслушал до конца негодующие речи карлика.

— Я избрал свой путь, — ответил он, пожав плечами.

— Но ты будешь на нем одинок, — продолжал Куа. Его гнев утих и сменился печалью. — Я отказываюсь вернуть тебя на путь истины. Я пойду к моим братьям и передам им, что им нечего больше рассчитывать на тебя.

Было решено, что Куа скоро отправится в обратный путь. Несколько дикарей, под предводительством Ана, должны были сопровождать его до опушки большого леса, находившегося на расстоянии двухдневного пути от страны ява-нов. Дарасева приказал, тайком от карлика, приготовить носилки с теплыми мехами и запасом пищи.

Накануне того дня, когда Куа должен был покинуть селение дикарей, Дарасева с утра ушел куда-то, захватив с собой нескольких груандисов. Матери и Куа он объяснил, что хочет поохотиться на диких кабанов и в честь гостей настрелять дичи.

Спустя два часа после его ухода, ослепительное солнце рассеяло нависший над лесом туман, как бы маня карлика выйти на воздух из душной пещеры, где Таламара была занята стряпней.

Накинув теплый плащ из волчьей шкуры и захватив с собой топор и дротик, карлик шел без определенной цели, внимательно разглядывая снег в надежде обнаружить на нем следы какого-нибудь зверя, за которым он мог бы поохотиться. Вместо этого он обнаружил на снегу следы человеческих ног. Сразу же узнал в них следы Минати и сопровождавших его груандисов. От нечего делать, Куа захотел узнать, удачная ли у них была охота.

Идя около получаса по следам, он услышал голоса. Поднявшись на холмик, он сквозь ветви увидел Дарасеву и дикарей, но ввиду того, что их разделяло слишком большое расстояние, Куа не мог разглядеть, что они делали. Приблизившись неслышным шагом охотника, он разобрал, в чем дело: Дарасева показывал пяти груандисам, как обращаться с луком.

Карлик весь задрожал, как будто бы на его глазах происходило какое-то ужасное несчастье. Тем не менее, он постарался овладеть собой и, подойдя к юноше, тронул его за плечо. Тот от неожиданности привскочил:

— Ах, это ты, друг мой!

— Меня сюда привели боги, чтобы потребовать у тебя отчета в твоих поступках.

— Какого тебе еще надо отчета? Неужели ты не видишь, в чем дело? Боги могли бы тебя избавить от прогулки по глубокому снегу. Я выбрал наиболее способных охотников моего народа, чтобы показать им, как метать молнии.

— Для какой цели? Говори!

— Я хочу научить их охотиться на редкую дичь. Можешь поделиться этой новостью с богами, приславшими тебя.

— Неужели в твоей голове могли возникнуть кощунственные намерения?.. Я не поверю, чтобы ты вздумал вооружить этих дикарей твоим луком и натравить их на твой народ. Неужели ты настолько обезумел в своей ненависти?

— Я доведу свою ненависть до конца, — медленно проговорил Дарасева, устремив на карлика пристальный взор. — Первоначально мой лук должен был служить лишь для преследования дичи, но теперь я решил сделать из него боевое оружие. Отныне мой лук, в руках хоть слабого, но ловкого человека, может повергнуть в прах сильного гиганта. Благодаря мне угнетенные народы свергнут с себя иго рабства. И вы, надменные яваны, столь гордые своим ростом, скоро обратитесь в бегство при одном приближении моих пигмеев.