Изабелла Баварская - Александр Дюма
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вскоре слухи о признаниях подсудимого распространились по всему городу; радостные толпы заполнили улицы, потому что народ ненавидел и проклинал Бетизака. Но никто не был поражен этой новостью сильнее, чем два рыцаря, прибывшие в город, чтобы от имени герцога Беррийского потребовать выдачи. Они поняли, что Бетизак сам себя погубил, и решили, что подобное признание он мог сделать лишь по наущению врага. Однако что бы там ни было, Бетизак признался, и король уже вынес приговор. Оставалась единственная надежда: заставить его отречься от показаний, данных им накануне.
Поэтому оба рыцаря отправились в тюрьму, чтобы повидать Бетизака и научить его, как оправдаться. Однако тюремщик сказал, что ему и еще четырем стражникам, караулившим преступника, король под страхом смерти запретил кого бы то ни было допускать к Бетизаку. Огорченные рыцари поскакали обратно к герцогу Беррийскому.
На другой день, часов около десяти утра, за Бетизаком пришли. Когда он понял, что его ведут не в Королевский совет, а во дворец епископа, он немного приободрился. Во дворце собрались вместе королевские чиновники и чиновники св. Церкви. Это послужило Бетизаку лишним доказательством, что между судом светским и церковным нет согласия. Вскоре безьерский градоначальник, доселе державший его в тюрьме, сказал, обращаясь к церковнослужителям:
— Милостивые государи, перед вами Бетизак, которого мы вам передаем как еретика и человека, проповедовавшего против веры. Если бы его преступление подлежало королевскому суду, этот суд и судил бы его. Но он еретик и потому подлежит суду церковному. Судите же вы его по делам его.
Бетизак решил, что он спасен.
В это время епископальный судья спросил его, действительно ли он такой грешник, как здесь говорили. Видя, что дело принимает тот самый оборот, которого, как ему было сказано, только и можно пожелать, Бетизак ответил, что, мол, да, это верно. Тогда в залу впустили народ и заставили Бетизака прилюдно повторить свое признание. Бетизак повторил его трижды, так он был околдован старцем, и народ трижды выслушал это признание, выслушал как зверь, почуявший запах крови.
Судья подал знак, и вооруженные стражи схватили Бетизака и повели его прочь. Когда он спускался по ступеням епископского дворца, народ обступил его со всех сторон таким плотным кольцом, словно боялся, как бы он не удрал. Бетизак думал, что его ведут из города, с тем чтобы отправить в Авиньон. Внизу, у лестницы, он вдруг увидел своего старика. Тот сидел на тумбе, лицо его светилось радостью, которую Бетизак истолковал как добрый знак: он кивнул ему головой.
— Да-да, все идет на лад, — молвил старик в ответ и рассмеялся.
Он встал на тумбу и, оказавшись над толпой, закричал:
— Не забудь же, Бетизак, это я дал тебе хороший совет!
Потом, сойдя с тумбы на землю, старик поспешно, насколько позволял ему преклонный возраст, зашагал по улице, ведущей к епископскому дворцу.
Бетизака вели туда же, но по другой, широкой улице, по-прежнему в окружении огромной толпы, которая время от времени разражалась негодующими криками. Преступник различал в этих криках лишь голос ярости народа, который видит, что добыча от него ускользает, и он даже удивлялся тому, что эти люди позволяют ему так спокойно выйти из стен города. Когда его привели на площадь перед епископским дворцом, то и здесь он не был встревожен гневным криком толпы, подхваченным теми, кто его сопровождал. Но тут люди устремились к самой середине площади, где был сложен костер, из которого поднималась виселица, протягивая к главной улице свою тощую руку с цепью и железным ошейником. Бетизак остался один со своими четырьмя стражниками — настолько все торопились занять удобные места около эшафота.
В эту минуту истина предстала перед Бетизаком во всей своей наготе: она обрела облик смерти.
— О герцог, герцог, — вскричал он, — я погиб! Помогите, помогите!..
Толпа ответила возгласами проклятия: она проклинала герцога Беррийского вместе с его казначеем.
Так как преступник ни за что не хотел идти дальше, четверо стражников подняли его и понесли на руках; он отбивался, кричал, что он вовсе не еретик, что он верит в воплотившегося Христа и Святую Мадонну, божился, что говорит правду, просил у народа пощады, но каждый раз слова его встречались взрывами хохота. Он призывал на помощь герцога Беррийского, но крики «Смерть! Смерть!» были ответом на все его мольбы. В конце концов стражники подтащили Бетизака к костру. И здесь он увидел старика: тот стоял, опершись на одно из бревен, загораживавших проход к костру.
— Негодяй! — воскликнул Бетизак. — Это ты привел меня сюда!.. Люди добрые! Я ни в чем не виноват, этот человек околдовал меня. Спасите, люди добрые, пощадите!..
Старик рассмеялся.
— Память, видать, у тебя хорошая! — крикнул он Бетизаку. — Не забываешь друзей, которые советуют тебе добро. Вот мой последний совет: подумай о душе своей!
— Да-да… — промолвил Бетизак, надеясь выиграть время, — да-да… священника… священника!..
— А на что ему священник-то? — спросил старик, повернувшись к толпе. — У этого изверга нет души, а тело его уже погибло!
— Смерть ему! Смерть ему! — ревела толпа.
К Бетизаку подошел палач.
— Бетизак, — обратился он к нему, — вы осуждены на смертную казнь, ваши дурные поступки привели вас к печальному концу.
Бетизак не двигался, глаза его бессмысленно смотрели вокруг, волосы встали дыбом. Палач схватил его за руку, и пошел он покорно, как ребенок. Взойдя на эшафот, палач приподнял преступника, а подручные, раскрыв ошейник, надели его на шею Бетизаку: он повис, хотя удушье еще не наступило. В эту самую минуту старик схватил заранее приготовленный горящий факел и поджег костер; палач и его помощники соскочили с помоста. Пламя, готовое поглотить несчастного, возвратило ему силу. И тогда он, без единого крика, уже не прося больше пощады, схватился обеими руками за цепь, на которой висел, и, цепляясь за кольца, стал карабкаться по ней все выше и выше, пока не добрался до перекладины. Обхватив ее руками и ногами, он, насколько это было возможно, удалился от пламени. Костер пока еще только разгорался, пламя его не доставало, но вскоре оно охватило всю виселицу и, как живое, наделенное душой существо, как змея, подняло голову к Бетизаку, меча в него дым и искры, и наконец лизнуло его огненным языком. От этой смертоносной ласки несчастный закричал: одежда на нем запылала.
Воцарилась глубокая тишина: толпа замерла, боясь упустить мельчайшую подробность в этой последней схватке между человеком и стихией; слышны были только его жалобные стоны и ее ликующий рев. Человек и огонь, жертва и палач, казалось, сплелись друг с другом в смертельном объятии, но наступила минута, и человек признал себя побежденным: колени его ослабли, руки отказывались держаться за раскаленную цепь; он испустил истошный крик и, свалившись, повис, охваченный пламенем. Это бесформенное существо, уже утратившее человеческий облик, еще несколько секунд судорожно извивалось в огне, потом замерло в неподвижности. Еще через мгновение кольцо, державшее цепь, высвободилось, ибо и сама виселица уже горела, и тогда, словно увлекаемый в преисподнюю, труп упал и исчез в пламени костра.