Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 4. Том 2 - Борис Яковлевич Алексин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И вот, глядя на твоё огромное самообладание, на твоё мужество, на твои сильные и ловкие руки, которые выполняли сложные манипуляции с таким проворством, как будто бы делали это уже сотни раз, я чувствовала себя смелее и работоспособнее, старалась подражать тебе, походить на тебя. И это мне дало возможность справляться с той совершенно новой и страшной работой, которую мне, как и многим другим, пришлось исполнять. Твой пример заражал не только меня. Много раз Крумм, Дурков, да и Картавцев говорили, что только благодаря тебе, твоему присутствию, глядя на тебя, как ты успешно справляешься с работой, они могли выполнять своё дело. Сангородский, Прокофьева и даже Бегинсон говорили, как хорошо, что рядом с нами работает Борис Яковлевич, всегда есть с кем посоветоваться и воспользоваться его большим опытом.
Я-то знала, какой у тебя «опыт»! Я знала, что многие сложные операции, которые ты делал, которые ты брал на себя, когда от них отказывались другие, были для тебя первыми в жизни, и то, как ты с ними справлялся, вызывало моё восхищение.
Ты мне был нужен! И я взяла тебя! А была ли я нужна тебе? По-моему, тоже нужна! Оторванный внезапно от семьи, ты в собственной жизни был беспомощен, как ребёнок, и ухаживая за тобой, заботясь о тебе и даже отдаваясь тебе, я считала, что оказываю тебе нужную поддержку и помощь.
Но всё это позади. Всё в прошлом! Хоть и очень кратким было это прошлое, я о нём буду помнить всю жизнь. Однако прошлое пусть так и останется прошлым, не будем его тревожить. Пусть это останется светлым сном.
Ты, конечно, сам понимаешь, что мой сын — это не твой сын, ты можешь рассчитать это по времени родов, но всё равно, воспоминание о наших встречах для меня дорого. Я не хочу никак мешать твоей семейной жизни, поэтому я с тобой не увижусь никогда, не ищи меня. Прощай! Тая».
Прочитав это письмо, Борис ушёл от палатки, уселся под огромной сосной, закурил, поискал обратный адрес, которого на конверте не было, и глубоко задумался. Почему Тая ему не сказала о своей беременности? Почему не хочет видеться с ним? А может быть, это его сын? Хотя по времени не выходит. Может, она пишет неправду?
Долго ещё сидел он под этой сосной, долго думал о семье, о Тае и, наконец, о себе. Какой же он всё-таки безалаберный и легкомысленный человек! Как он мог так просто, чуть ли не сразу по отъезде из дома, сойтись с другой женщиной и, значит, вновь изменить своей Кате? А ведь он при этом не переставал любить её, своей женой считал только её, а Тая… Это было что-то такое временное, проходящее, и хотя встреча с ней и оставила след в его жизни, но он понимал, что не сможет встретиться с ней снова, да и не захочет.
Пользуясь нашим авторским правом, забежим вперёд и скажем, что в течение всей своей последующей жизни Алёшкин ни Таи, ни её ребёнка не видел никогда.
Утром следующего дня Борис уехал в штаб дивизии, в этот же день выехал из рабочего посёлка и медсанбат № 24. К вечеру на бывшее место расположения медсанбата был совершён массированный артиллерийский налёт, сопровождавшийся бомбардировкой с воздуха. В результате оба барака оказались полностью уничтожены, а вся территория поляны покрылась огромными воронками.
Глава шестая
Прошёл месяц. 1 июня 1942 года на совещании в штабе дивизии комдив объявил, что в ближайшие дни по решению штаба армии 65-я стрелковая дивизия отводится во второй эшелон армии. Новое соединение, которое её должно заменить, уже находится на станции Войбокало, и завтра вечером часть его своим ходом начнёт прибывать в расположение полков. Комдив потребовал, чтобы смена передовых частей произошла как можно организованнее, причём так, чтобы противник этого не заметил. Всем командирам полков и отдельных спецподразделений он указал на карте место последующей дислокации.
Обратившись к Алёшкину, он сказал, что месторасположение медсанбата он предоставляет ему выбрать самому с таким расчётом, чтобы оно находилось в возможной близости от размещения полков.
После совещания комиссар дивизии Марченко, к которому Алёшкин зашёл, уточнил:
— Борис Яковлевич, место для санбата поедем подберём вместе. Ведь надо учесть, что во время пребывания в резерве мы будем получать большое пополнение. Военный совет армии заявил, что нашу дивизию за это время, а продлится это месяц или полтора, укомплектуют до полной штатной положенности. Новых людей надо будет медикам обследовать и провести их санитарную обработку, так что врачам полков, да и тебе, работы хватит. Поскольку вам с командиром медсанбата теперь придётся работать в большом контакте, тебе лучше вновь переселиться в батальон, с комдивом я уже договорился.
Борис был доволен таким положением. Он понимал, что теперь, когда дивизия будет в резерве, он сможет дольше находиться на месте, то есть в медсанбате, и, следовательно, время от времени заниматься любимым делом — лечебной работой. Правда, притока раненых быть не должно, они могут быть только случайными, от бомбёжек. Хотя последнее время немцы что-то значительно реже стали совершать налёты авиации на второй эшелон армии. Они больше тревожили артобстрелом дивизионные тылы, но тоже не так часто, как это было в начале войны.
Нужно сказать, что дивизии, в том числе и медсанбату, вообще, что касается бомбёжки с воздуха, до сих пор везло: на Карельском фронте самолётов у фашистов почти совсем не было; стоя около Невской Дубровки (зимой 1941–1942 года), бомбовые удары фашисты наносили по Ленинграду; здесь же, на Волховском фронте, бомбили в основном железнодорожные станции. Только в последние дни разбомбили старую стоянку батальона, но там уже никого не было. Так что пока команда «воздух!» для большинства личного состава батальона была чисто символической. Первая бомбёжка под Москвой и вторая под Гатчиной из памяти почти стёрлись.
На следующий день комиссар дивизии и начсандив Алёшкин отправились подыскивать место для медсанбата. Его нашли в трёх километрах от станции Жихарево, в большом сосновом лесу, на месте штаба какого-то соединения, стоявшего там в период осенне-зимнего наступления 2-й ударной армии. Это место было удобно потому, что там сохранились кое-какие, правда, полуразрушенные, землянки, несколько маленьких бревенчатых домиков и хорошие подъездные пути.
Вопрос несколько осложнился тем, что начальник 31-го полкового госпиталя, находившегося