Финское солнце - Ильдар Абузяров

Дом Оладушки – полная чаша. Она любит, когда по вечерам собираются подружки дочерей и все вместе пьют чай с вишневым вареньем. А еще Оладушки любит слушать девичьи разговоры и досужие домыслы Энники и Бенники, Сырники и Вареники.

– Ой, девочки! – начинает, бывало, пустой, но занятный разговор Вареники. – Что это случилось с нашим магазином? Сегодня с утра там не было ни йогуртов, ни сметаны, а я так не могу. Мне для жизни обязательно нужно на завтрак либо йогурт, либо сметану. Иначе я начинаю нервничать и не могу работать. А ещё эти прожорливые козлы! Едят и едят целый день!

Это она намекает на детишек из детского сада «Родничок».

– И не говори! – соглашается Сырники. – Это, наверное, потому, что продавщица Толстула наконец выходит замуж. Вы уже слыхали?

– Как интересно! Расскажи скорее, расскажи! – требует Бенники.

– Но гораздо интереснее другое, – замечает Вареники. – Говорят, Лямпи разводится в пятый раз.

– Кошмар! Что за мужики пошли?! – ахает Энники.

– При чем здесь мужики? – осаживает ее Сырники. – Если Лямпи разводится в пятый раз, это еще не значит, что мужчины виноваты. Хотя, возможно, что именно эти пять мужчин – исключение из правил.

Но сегодня Энники и Бенники едут на трамвае в гости не для того, чтобы слушать пустую болтовню, обсуждать мужчин и есть блинчики. Хотя и для этого тоже. Сегодня ровно пять лет с тех пор, как прозвенел последний звонок и отгремел первый выпускной. А спустя пять лет они всем классом договорились встретиться на квартире тети Оладушки. И теперь Энникки и Беники напряженно вглядываются в лица мужчин.

– Смотри-смотри, – говорит Энники. – Вон тот с золотым зубом, что так зырит, это случайно не Тарья? И костюм у него приличный, и цветы при себе.

– Да нет, вряд ли! – сомневается Бенники. – Видишь, у него татуировка тюремная на руке. Скорее, это Упсо. А Тарья был порядочный мальчик и никогда бы не пошел на преступление.

Энники и Бенники так напряженно обсуждают незнакомца, потому что Тарья вроде как… единственный мальчик-одноклассник, оставшийся в живых и на свободе. Все остальные либо спились и умерли от внешних и внутренних травм, либо попали в места не столь отдаленные. В темницы, так сказать, надземные. Вот почему сердца Энники и Варенники напряженно бьются при виде лиц мужского пола. Энники и Бенники еще не знают, что Тарьи тоже нет в живых.

Да, почти все мальчики из класса погибли, а они, четыре подруги, остались и, собравшись вчетвером, как и прежде, могут обсуждать и делить мужчин.

Всю учебу они были скромными и целомудренными, смотрели на мальчиков издали. На их долю не выпало бурных романов. Им явно не хватило романтических историй.

Вот и теперь, словно вспомнив молодость, они с интересом прислушиваются, о чем разговаривают их соседи по задней площадке трамвая – Антти и Ахтти. Не их ли нарядами восхищается восторженный студент филологического Ахтти, и не их ли прически критикует вчерашний студент философского Антти?

У Антти тонкие медные очки с минусовыми линзами и короткий ежик. У пухлощекого Ахтти, наоборот, волосы длинные, вьющиеся, а очечки – с толстыми плюсовыми линзами и в роговой оправе.

– Автобус – ересь в городе! – кипятится Антти. – У него минусовая провозная способность и жуткий выхлоп. Это всё устаревшие технологии. А метробус – тот же автобус, только идет по выделенной линии. В городе нужно развивать скоростной трамвай. Не сокращать, а множить маршруты, чтобы охватить ключевые точки транспортного потока. Скоростной трамвай и экологичней, и надежней, и провозная способность у него выше.

– А мэр говорит, что Куритиба давно развила у себя метробус. И что этот транспорт – один из самых чистых и лучше прочих приспособлен к жизни большого города. – Восторженный Ахтти вслед за мэром восхищается знойным бразильским городом.

– Он так потому говорит, что ему выгодно строить автомобильные развязки. Поди посчитай, сколько бетона залито подставными подрядными организациями. А сколько арматуры заложено под бетоном, а? – спорит Антти. – Кроме того, все эти развязки строятся фирмами, которыми владеют и руководят либо жена, либо дети мэра.

– Да, прелестные у него детишки и жена сексуальная, – продолжает восхищаться Ахтти.

– Развязки не решают, а только усугубляют проблему. Чем больше развязок, тем больше машин. Они проскочат в одном широком месте и неминуемо образуют затор в узком. Нужно не развязки строить, а перехватывающие парковки. Над трамвайными знаками повесить «кирпич» для машин, а центр делать пешеходным и доступным для всех горожан. Чтобы и беременные женщины, и инвалиды-колясочники поняли, что город – среда удобная и существует для них. Улицы должны приглашать на рандеву и промине и молодых, и старых.

– Ну скажешь тоже! «На рандеву и промине», – Ахтти восхищен и идеей Антти. – Муниципалы делают все, чтобы пересадить людей на автомобили. Не только газоны, но и тротуары исковерканы машинами. Для людей, не имеющих автомобилей, вообще ничего не делается. Только сплошной урон. Какие уж тут велосипедные дорожки. Сейчас пройдешься по городу, так не только гари нанюхаешься, но и весь пропылишься, – вздыхает Ахтти. – А потом нам вешают на уши лапшу про комфортную среду обитания.

– «Город равных возможностей», блин! – заходится от злобы и ненависти Антти. – Да ведь мэр хочет и автотранспорт прибрать. Сделать автоперевозчиков частными, то есть своими, не давать работать конкурентам и поднять плату за проезд. А прибыль – себе в карман. А с трамваем так не получается, потому что рельсы городские.

Рельсы в Нижнем Хуторе и вправду пока еще городские. Поэтому утром в первом маршруте кого только не встретишь.

Вон на переднем месте кемарит Малле. Ей каждый день приходится вставать очень рано, чтобы отвезти одного ребенка в садик, а другого в школу. Теперь она едет на службу. Малле, как всегда, не выспалась. Если бы она ехала с работы, чтобы забрать ребенка из садика и отвезти его в кружок, то ее раздражало бы такое количество народу. Но сейчас она почти никого не видит и не слышит, досматривает последние сны. А рядом с Малле клюет носом рыбак Вялле. Он едет с ночной рыбалки.

А вот Папайя, в простонародье Вирши, сегодня совсем не спала. Но ей, в отличие от Малле, и не хочется. Если честно, Папайя всю ночь провела в поэтической студии «Фрукты» на «Вершине блаженства» – так зовется местный ночной клуб, в котором по средам собираются «Фрукты». И, надо сказать, вчера как раз обсуждали последние стихи Папайи. Ведущий студии «Фрукты», мэтр и мастер Гуафа Йоханнович (не путать с Гауфом!) похвалил их. Сказал, что они пахнут, как душистые цветы, и что они сочны, как тыквочки, персики и вишенки. Кому как угодно. Хвалебные речи Гуафы заставили Папайю покраснеть и впасть в эйфорию. Потом Папайя еще долго, до утра, бродила с Гуафой Йоханновичем по улицам Нижнего Хутора.

Дома у Гуафы Йоханновича были жена и трое детей, так что он не мог позвать Папайю к себе на чай. Дети могли проснуться от шума, и, памятуя это, Гуафа Йоханнович даже на улице разговаривал с Папайей полушепотом. Он страстно шептал, что у нее большой поэтический талант и что, когда она отучится в студии, ее ждет блестящее будущее, что он видит ее ректором какого-нибудь Литературного института имени Горького. Института, который можно будет сделать филиалом студии «Фрукты» и переименовать в институт имени Сладкого. А утром Гуафа Йоханнович под сладкие речи – для первой все должно быть номер один – посадил Папайю в вечернем платье на трамвай первого маршрута.

Теперь Папайя старается подобрать выше подол своего черного в рыжую крапинку вечернего платья и подоткнуть его под короткую шубку, чтобы какой-нибудь увалень Унто ненароком не наступил на него, а Сеппо, везущий свои овощи на городской рынок, не поставил на него корзину с картошкой.

Девушка мечтательно застыла в своем вечернем платье и кружевных митенках у окна, а ее воображение дорисовывает там, за окном, ковровую дорожку вместо заснеженной мостовой. Пальцы ног Папайи еще помнят рыжие бакенбарды маэстро Гуафы Йоханновича. Поэтому Папайе легко представить себя звездой местного финского ю-тьюба, шагающей по рыжей ковровой дорожке.

Папайя горячо дышит на холодное стекло, а потом пальцем пишет «Гуафа Йоханнович». Вскоре надпись истаивает вместе с туманом дыхания. Тогда она снова дышит и снова пишет. Папайя еще помнит жаркий поцелуй языкастого Гуафы Йоханновича, от которого у нее до сих пор кружится голова и тазобедренный сустав.

Если Папайя уже познала радость любви, то Пентти не видит в любви никакого понта. Он, конечно, тоже мечтает о поцелуе, но несколько иного рода: Пентти хочет, чтобы все пассажиры трамвая поцеловали его в зад прямо сейчас. Его очень раздражает, что приходится ехать в общественном транспорте.

С утра окно модного авто Пентти сразу запотело от жаркого перегара. И он, помня о вчерашней бурной попойке, благоразумно решил оставить свою жоповозку в покое и пересесть на скотовоз, каковым считал трамвай.