Человек из Вавилона - Гурам Батиашвили

С утра он приказал управляющему приготовиться к поездке в имение. А у Дареджан спросил, какую повозку она предпочитает, крытую или нет, — в дороге их может застать дождь.

— А Ушу, Ушу ведь поедет с нами? — был ответ Дареджан.

Саурмаг не обратил внимания на ее слова — и без того много забот. Но через некоторое время сказал жене:

— Скажи ему сама, может, тебя он послушает и поедет с нами. Что может быть сейчас лучше отдыха в поместье!

Дареджан, естественно, ничего не знала ни о Бачеве, ни о том, какой пожар полыхал в сердцах отца и сына.

— Когда это было, чтобы Ушу не слушал отца! — подивилась она.

Саурмаг посмотрел на нее с сожалением и пошел завтракать.

Появление Ушу в гостиной было полной неожиданностью как для Саурмага, так и для Дареджан. Саурмаг, не поднимая головы, продолжал есть.

— Что с тобой, сынок, на кого ты похож, посмотри, какие круги у тебя под глазами, — сказала Дареджан и ласково погладила по щеке сына, когда он наклонился к ней для поцелуя. В этот момент Саурмаг поднял глаза на Ушу — потухший неживой взгляд, бледное безжизненное лицо. Тяжело волоча ноги, он подошел к своему месту за столом. Саурмаг почувствовал — Ушу собирается что-то сказать. Понял и то, что он сейчас произнесет, — не такой он был отец, чтобы не знать намерений сына. Спорить с ним он не желал, поэтому решил опередить его.

— Хи-хи-хи, — захихикал вдруг Саурмаг, — чего только люди не придумают! Хоть женщина, хоть мужчина! Хи-хи-хи! Ты слышала, — обратился он к жене, — чтобы женщина отреклась от своей веры и ради всяких там лобызаний перешла бы в другую?! И такая женщина может быть опорой семьи?!

— Уй, что ты такое говоришь, батоно? — возмутилась Дареджан.

Ушу смотрел на отца. Саурмаг не понял, что выражал его взгляд — отвращение или изумление.

— Разве не так? Разве я лгу?! — снова захихикал Саурмаг и надкусил куриную ляжку. А Ушу не сводил с него пристального взгляда. Не выдержав его, Саурмаг перестал жевать и обернулся к сыну: — Разве я не прав? — тихо повторил он. В голосе его звучали и злость и досада.

Интонация, с которой были произнесены эти слова, бичом стегнула Ушу. Отец злился на него, распекал, угрожал, наконец. «Если не послушаешь меня, если мои слова для тебя не закон, увидишь, что тебя ждет, что с тобой будет» — вот каков был подтекст его слов. И именно тогда, когда Ушу должен был высказать отцу все, что он думает, именно тогда, когда он должен был смело встретить его взгляд, Ушу ничего не сказал и опустил глаза. Саурмаг наклонился над ним, — казалось, готовый к взлету, раскрывший крылья орел принял человеческий облик. Глаза его метали искры.

— Отвечай, разве я не прав? — опять же негромко, деля слова на слоги, спросил Саурмаг. Он смотрел на сына, сощурившись. Жестокий, ледяной холод его глаз стрелой пронзил сердце Ушу. Ничего не сказав, он тяжелым неспешным шагом направился к двери — он чувствовал, что задыхается.

— Почему ты так наскакиваешь на сына, батоно? Разве не жаль его?! — тихо спросила Дареджан.

Саурмаг недовольно посмотрел на жену и какое-то время не сводил с нее раздраженного взгляда, потом покачал головой и поднялся. Спешить было некуда, прятаться в поместье уже не имело смысла. Чего скрываться, когда все уже сказано и Ушу понял все именно так, как хотел Саурмаг. Чего же еще? Теперь уже пусть Ушу думает, пусть Ушу решает, как избавиться от этой еврейки.

Саурмагом владело чувство удовлетворения.

Ушу в это время бездумно стоял во дворе. Ком в горле душил его, затылок горел. Он должен вернуться в столовую и поговорить с отцом. Спокойно, не спеша дать ему понять, что тот не прав, что так вести себя нельзя… он берет грех на душу… Ушу должен вернуться и все это высказать отцу… Как горит затылок… и левая рука немеет… Спокойно объяснить ему, что…

Но Ушу продолжал стоять на месте, не в силах сделать и шага.

Никто не знает, сколько времени он простоял во дворе. Солнце дважды пряталось за облака и дважды появлялось вновь, заливая окрестности багровым светом. В это время во двор заглянул гонец от отца Ростома: отец Ростом с утра ждет Ушу, они ведь накануне договорились поохотиться на медведя.

Ушу воспрял духом.

Солнце стояло в зените, когда Ушу и отец Ростом отправились на охоту. Ушу взял с собой слугу. Была среда.

В пятницу двое крестьян, идя лесом в свое село, наткнулись на три трупа. Тут же неподалеку лежал заколотый кинжалом медведь.

— Вот те и на! Здоровенного косолапого укокошили! — воскликнул Вануа.

— Чё там косолапый, глянь-ка сюда! — Фидо стоял у колючих зарослей, где лежали тела слуги Ушу и отца Ростома.

— А вот и еще один! — Вануа увидел третье тело. Это был Ушу, в руке он сжимал кинжал.

Солнечные лучи весело отражались в загустевших каплях крови, окропивших листья и землю.

— Гляди-ка, кровавые следы, медведь, похоже, пошел туда! — крикнул Фидо.

— Их что, два было, что ли?!

Фидо сделал несколько шагов и замер как вкопанный — распростертый на земле медведь, почувствовав приближение человека, поднял голову и заревел. Затем приподнялся, встал и, шатаясь, пошел на Фидо и Вануа. Звериная сила исходила от него. Могучие лапы подпирали огромную тушу. Он истекал кровью и терял силы. Фидо и Вануа затаили дыхание. Медленно обнажили кинжалы.

— Какой здоровый! — прошептал Вануа.

— Обойди его, зайди сзади и, если пойдет на меня, врежь ему, — шепнул в ответ замеревший Фидо.

Вануа сделал несколько шагов в сторону. Вжался в дерево.

Медведь неумолимо надвигался на Фидо. Неожиданно он зашатался и остановился. И так и стоял, не двигаясь, глядя на Фидо с кинжалом в занесенной для удара руке. Почему он остановился — неужели испугался кинжала?

Вот он поднял лапу — сперва одну, потом другую — и снова пошел на Фидо, но, сделав несколько шагов, застыл на месте: лапы у него подкосились, и он беспомощно осел на землю. Впрочем, попытки подняться не оставил и все смотрел на Фидо, даже замахнулся на него лапой, но земля звала его к себе, земля не позволяла ему расправиться с вооруженным кинжалом человеком. И тело не слушалось его. Всегда сильная, тугая, послушная его воле туша превратилась в безвольную тряпку и никла к земле. Сперва отнялись задние лапы, те самые, которые пританцовывали, когда он играл со своими медвежатами. Передние в этих играх не участвовали. Передними он валил с ног безжалостных охотников. А вот задние! Когда он вставал на них, то был похож на огромную черную тучу.

Именно задние лапы отказали ему — они вдруг ослабли, обессилели, подогнулись, и медведь осел. Силы оставили его, и ему ничего не оставалось, как покориться судьбе, этим людям с кинжалами в руках с нахмуренными настороженными лицами. Ничего не поделаешь. Ему уже не подняться, не встать на ноги, как стоял он на протяжении многих лет. Куда подевалось его сильное, гибкое тело?! Оно превратилось в тяжелый мертвый груз, который пытался распластать его на земле. И он подчинился силе. Взор туманился. Душа стенала.

— Давай долбанем и выбьем из него дух! — крикнул Вануа Фидо.

— Погоди! — Фидо напряженно вглядывался в медведя. Тот подобрал под себя лапы, словно готовился к прыжку.

Медведь подвывал, нет, скорее, стонал. И время от времени жалобно вздыхал.

— Ну чего же ты ждешь? — Вануа терял терпение.

— Я не смогу его добить. — Фидо не отрывал глаз от медведя.

— Ты что такое говоришь, а эти три трупа для тебя ничего не значат?

— Ты когда-нибудь видел освежеванного медведя?

— Не чаше чем голую бабу.

— Медведь вроде человека, они ведь очень похожи на нас, погляди, как он стонет. Ну как помочь бедолаге? — Фидо снова взглянул на медведя. — Он и без нас помрет, пойдем уберем покойников.

И они пошли прочь.

Медведь снова вздохнул. Казалось, он молил о помощи, просил не оставлять его одного.

И Фидо вернулся к нему, еще раз внимательно взглянул на умирающего.

— Ну что мне с тобой делать, бедняга?! Мне тут надо за погибшими приглядеть, — проговорил он в раздумье.

— А каково убить троих? — подошедший Вануа взял камень и швырнул в медведя. — Подыхай тут теперь!

Медведь шумно вздохнул.

Вануа стоял над отцом Ростомом. Он думал о том, как им вдвоем с Фидо вынести на аробную дорогу трех покойников. В это время послышался возглас Фидо:

— Эй, Вануа, а этого вот медведь не задирал, он лежит тут здоровешенек, бедняга! — Фидо стоял над Ушу.

Это письмо — сердце мое, а перо — душа моя. Сколько темных дел творится в этом мире! И этот мрак — испытание наших сердец, нашей верности друг другу. Я пишу тебе это послание в знак того, что ничто не поколеблет моей любви к тебе, ты — моя надежда и любовь. Мне кажется, целая вечность прошла с той поры, когда я видела тебя в последний раз. Силы мои на исходе. Да каких пор мне сидеть взаперти в этой крепости? Няня Эстер оставила нам мир и свои непрожитые дни. Мы будем помнить о ней всегда, ибо смысл жизни — в человеческой памяти.