Золотая всадница - Валерия Вербинина

При словах «оркестр из Вены» королева встрепенулась. Больше всего на свете эта сухая, чопорная женщина любила хорошую музыку.

– В самом деле? Ну что ж, мсье Оленин… Если мы не будем заняты в этот вечер, мы, возможно, навестим вашу… знакомую.

– Что она затевает? – На другом конце Любляны Лотта Рейнлейн нетерпеливо допрашивала своего сообщника Ракитича.

– Обещают благотворительный вечер, – проворчал генерал, который на таких мероприятиях обыкновенно умирал от скуки. – Оркестр, фейерверк и прочее. Фейерверк из Парижа, оркестр из Вены. Всей люблянской знати разосланы приглашения. Ожидают, между прочим, и его величество.

– А мне приглашение не прислали! – Лотта топнула ногой. – Вот что! Я не допущу, чтобы Стефан тратил время на эти глупости! Довольно того, что его мать то учреждает детские приюты, то открывает новые больницы… Какая разница, где умирать, в новой больнице или в старой?

– Разумеется, я буду на вечере, – говорил в то же самое время король своему кузену Михаилу. – По твоим словам, она все переделала в Тиволи… Должен же я увидеть физиономию Верчелли, когда он там окажется!

– О да! – улыбнулся наследник.

– Конечно, благотворительность – замечательная идея, но ее воплощение в современном обществе оставляет желать лучшего, – говорил сухопарый рассудительный Старевич своей жене. – Однако, если мы туда не пойдем, люди могут превратно это истолковать.

– Кажется, на вечере обещают благотворительный базар? – спросила его супруга. – Придется купить что-нибудь, чтобы не ставить хозяйку в неловкое положение.

– Да, – кивнул Старевич. – Все сборы будто бы пойдут на новый приют в Дубровнике, а также больницу и богадельню в Любляне, но ты же знаешь, как это бывает. Всегда вычитают расходы на устройство вечера, а неимущим достаются крохи.

– Интересно, а оркестр, правда, будет из Вены? – мечтательно спросила супруга. Она так давно не танцевала… Боже мой, неужели впереди у нее нет никакой радости, только старость, увядание и повседневность, без единого праздника, без единого просвета?

– Это легенда, – охладил ее пыл всезнающий муж. – Думаю, нам повезет, если оркестр будет хотя бы румынский, а не местный.

– А фейерверк?

– Пара ракет, пара шутих, и больше ничего. Не будь такой легковерной, дорогая!

В замке Тиволи меж тем Петр Петрович Оленин подсчитал уже потраченное и предстоящие расходы, побледнел, пересчитал снова и побледнел еще сильнее.

– Амалия Константиновна! – простонал он умоляюще.

– Петр Петрович, пока все замечательно, все идет как надо!

– Но, Амалия Константиновна… Мы разоримся!

– Не будьте пессимистом. В конце концов, русский орел мух не ловит. Да!

– Госпожа баронесса… – Резидент собрался с духом. – Если вы собираетесь таким образом произвести впечатление на его величество…

– Вы ничего не понимаете, Петр Петрович, – вздохнула Амалия. – Моя цель – вовсе не его величество.

– Но тогда…

– Петр Петрович! Ступайте лучше на кухню и проследите… не знаю, за чем хотите. Или проверьте, хорошо ли укреплены фонарики в саду. Кстати, что у нас с погодой?

– Погода прекрасная, – убитым голосом доложил Петр Петрович, – на небе ни облачка.

– Положительно, звезды к нам благосклонны, – объявила Амалия и удалилась к себе – осматривать наряд, предназначенный для вечера.

Оленину сделалось жарко, хотя день и так обещал быть теплым. Чтобы хоть как-то излить свое раздражение, он вернулся к себе и стал строчить в Петербург донесение, в котором доводил до сведения начальства, что он не понимает баронессу Корф, не видит смысла в ее действиях и вообще считает, что надо не цепляться за этот никчемный Дубровник, а строить новейшие корабли и ускорить перевооружение российской армии, чтобы отбить у противника всякую охоту связываться с Россией.

Видя, что хозяин чем-то раздражен, Васька подошел и ткнулся в него головой. Петр Петрович заворчал, но взял своего верного друга на руки. Васька потерся о него мордочкой, умильно покрутился на коленях у хозяина, щуря зеленые глаза, после чего грациозно перепрыгнул на стол и опрокинул чернильницу аккурат на почти законченное послание.

– Паршивец! – сокрушенно вздохнул резидент, качая головой. Впрочем, было понятно, что донесение в столь резком виде отправлять было нельзя. Поэтому он снял Ваську со стола, погрозил ему пальцем, а донесение изорвал в клочья и сжег, чтобы даже Кислинг с его истинно австрийским рвением не смог ничего выудить из разрозненных обрывков.

По правде говоря, Оленину до ужаса не хотелось идти ни на какой благотворительный вечер, но он все же пересилил себя, переоделся, побрызгал на себя убигановскими духами[14], погладил Ваську, попросил его на прощание не слишком любезничать с соседскими кошками и сел в карету, которая должна была отвезти его в Тиволи. У ворот ему пришлось пропустить вперед роскошный экипаж, расписанный под золото и запряженный парой лошадей чрезвычайно редкой золотистой масти. Из экипажа грациозно выпорхнула Лотта Рейнлейн со своим неизменным спутником, генералом Ракитичем, который нес Талисмана. Фаворитка сегодня была в умопомрачительном наряде голубого цвета, который как нельзя лучше оттенял цвет ее глаз.

Убедившись в том, что король жаждет видеть обновленный Тиволи и никак не получится отговорить его от визита, Лотта решила дать бой сопернице на ее территории. Так как приглашение, посланное Ракитичу, позволяло ему захватить с собой даму, балерина легко проникла в оплот ненавистной баронессы. Однако, едва мадемуазель Рейнлейн увидела метаморфозу, произошедшую со старым, запущенным парком, все мечты о мести моментально вылетели у нее из головы.

Ибо упорство Амалии, фантазия Амалии, а также – не в последнюю очередь – деньги, полученные Амалией от российского правительства, сделали настоящее чудо. Всюду, куда ни кинь взор, торжествовала сказочная гармония. Пестрели цветочные клумбы, радовали взгляд кусты, подстриженные в форме разных хитроумных фигур, а оркестр, сидевший на возвышении, одну за другой играл восхитительные венские мелодии, от которых у души вырастали крылья, и она готова была устремиться куда-то вдаль без оглядки. Взлетали ввысь струи фонтанов, пруд был полностью вычищен, и по его зеркальной поверхности скользили белые лебеди. А вокруг – статуи прекрасных женщин и задумчивых античных мужчин, и даже Персей, грозный мальчик-воин, попиравший тело Горгоны и высоко поднимавший ее отрубленную голову, не нарушал эту чарующую идиллию.

– Боже, – лепетала жена Старевича, совершенно потерявшая голову, – как тут красиво! А оркестр-то вовсе не румынский!

Ее муж-республиканец подавленно молчал. По правде говоря, ему было попросту нечего сказать, но тут к ним приблизился Томислав Блажевич. Обыкновенно Старевич не слишком жаловал своего коллегу, который ратовал за заведомо провальный союз Иллирии с Сербским королевством, но теперь депутат почувствовал даже нечто вроде симпатии, увидев знакомое лицо среди этого чуждого великолепия.

– Праздник-то, праздник! – сказал Блажевич, цокнув языком. – Вы видели хозяйку? Еще нет? Бедная Лотта!

– Почему это она бедная? – заинтересовался Старевич.

– Так, – туманно ответил собеседник. – Заметили, какая у Лотты новая карета? А лошади? Иванович может купить пол-Любляны на те деньги, которые получил с нее за этих лошадей. Редчайшая масть, нигде в мире таких больше нет! Каприз природы! А ожерелье? Вы видели, какое на ней ожерелье? А диадема?

– Конечно, – с готовностью ответила жена Старевича. – Ходят слухи, что его величество… гм, выложил за них целое состояние!

Блажевич тем временем поймал лакея и отнял у него разом два бокала шампанского.

– Настоящее французское, – объявил сторонник союза с Сербией. – Не какая-нибудь итальянская шипучка, от которой только изжога… прошу прощения, сударыня. – Он понизил голос. – И ради чего все это? Я спрашиваю вас, ради чего?

– А вы как думаете? – спросил Старевич, сгорая от любопытства.

– Политика! – изрек Блажевич, важно поднимая указательный палец и при этом не выпуская из рук бокалов. – Я вам больше ничего не скажу, но тут, конечно, замешана политика. Размах! – Он остановил еще одного лакея и на сей раз взял с подноса три бокала, решив, очевидно, не мелочиться.

Петр Петрович стоял, оглядываясь то на карету и лошадей Лотты Рейнлейн, то на саму балерину, явно потрясенную размахом нового Тиволи, и в голове его блуждали мысли одна любопытнее другой. Ему показалось, что он наконец-то уловил, куда именно клонила Амалия, затевая все это, и про себя отдал должное тонкому коварству своей сообщницы. «Однако… Если она будет продолжать так и дальше, то дело, возможно, выгорит. Или, – добавил он мысленно, усмехаясь, – мы вылетим в трубу».