Страшный суд - Станислав Гагагрин

Совершенно ясно, что в этом жестоком мире выживут только те белые народы, а мы с вами принадлежим именно к этим народам, которые умеют страдать и сражаться даже тогда, когда положение кажется безнадежным, именно мы имеем шанс на спасение и процветание.

Но только те народы имеют право говорить об обладании такого рода качествами, которые способны вытравить из собственных организмов смертельный яд еврейства!

Наступило молчание.

Пан Бжезинский опустил голову и пальцем размазывал по шахматной поверхности стола кофейную лужицу, которая выплеснулась из гитлеровской чашки.

Я хотел было снова вякнуть о том, что давайте, мол, обойдемся без еврейской темы, дабы нас чего доброго не зачислили скопом в пресловутое общество «Память», но повторяться не хотелось да и не было уверенности в том, что окажусь прав, проводя в компании этих гросс-политиков собственную, столь мягкотелую и страусовую политику.

Нарушить молчание решился товарищ Сталин.

— Ты оказался замечательным пророком, Адольф, — наставительно поднял указательный палец Отец народов. — То, о чем ты писал в завещании, заверенном четырьмя свидетелями в четыре часа утра 29 апреля 1945 года, в основном подтвердилось, понимаешь, дальнейшим развертыванием событий во второй половине Двадцатого века.

Полагаю, что Россия не вернется на путь ортодоксального марксизма, но оставит в народной, понимаешь, идеологии примат общественного над частным, будет развиваться в направлении и социалистическом, и национальном.

— Национал-социалистическом? — насмешливо дерзнул подначить вождя Станислав Гагарин.

Но Иосиф Виссарионович, сам любивший порой остро поддеть собеседника, иногда от таких сталинских гуморов собеседник впадал в предынфарктное состояние, товарищ Сталин шутки моей не принял, сурово насупил брови.

— Не смешно, молодой человек, — строгим тоном произнес вождь. — Россия — архисложное государство, Великая, понимаешь, Империя, наделенная — как тут ни крути — тысячелетней историей. Наша Держава существует дольше любой известной человечеству империи, пережила все известные на ее одиннадцативековом, понимаешь, пути государства, о которых помнят лишь учебники истории…

Но почему, спросите вы товарища Сталина, откуда сие историческое упрямство? Благодаря исключительно незыблемой национальной доминанте русских. Суть её заключается, понимаешь, в двух диалектических составляющих. С одной стороны — уживчивость русских с другими народами, отсутствие амбиций, с другой — сокрушающий любые барьеры бешеный и беспощадный вал народного, понимаешь, гнева по отношению к тому, кто попытается сломить душу русского народа.

Русские перенесут любые материальные невзгоды, только неминуемо взорвутся, понимаешь, если обнаружат, что враг покушается на их национальные святыни.

— Об этом знал еще Бату-хан, который приказывал охранять русских священников, ни в коем случае не грабить христианские храмы, не оскорблять релегиозных чувств попираемых моголами-таурменами руссов, — заметил я, вспомнив описанный мною в романе «Память крови» разговор Бату-хана и летописца Верилы в храме Ивана Богослова.

— Этого не учли мои предки, — проговорил со вздохом пан Бжезинский, — когда веками пытались — и упрямо пытались! — окатоличить, изменить менталитет белоруссов и украинцев, разыграть восточную геополитическую карту.

— И результат налицо, — усмехнулся Адольф Алоисович. — Великая — от моря и до моря! — Речь Посполита оказалась в ранге третьеразрядного государства на задворках Европы… И хотя вы теперь американец, пан Бжезинский, вам Должно быть обидно за геополитический просчет исторических прадедов. А все от национального самодовольства, которого — и тут генералиссимус прав — не было и нет у русских. Потому они и непобедимы!

Что вы об этом скажете, пан Бжезинский, самый большой враг Советского Союза?

Надо отдать ему справедливость — держался пан Збигнев молодцом. Разумеется, внутреннее потрясение было огромным. Шутка ли, находиться в обществе двух гениальных политиков Двадцатого века, мистическим, непостижимым образом явившихся вдруг с Того Света и как ни в чем не бывало распивающих с ним кофе за шахматным столом.

Тут надо обладать крепкой психикой и огромной выдержкой, и пан Бжезинский обладал и тем, и другим.

На меня, мелкую птаху, пан Збигнев внимания почти не обращал, разве что в порядке формального гостеприимства. Поскольку, мол, эти двое взяли письмéнника с собой, значит, он им для чего-то нужен, потому и следует вежливо с его присутствием считаться, не более того…

— Вы правильно изволили подчеркнуть, мистер, простите, товарищ Гитлер, — заговорил профессор Бжезинский. — Да, враг, но кого? Советского ведь Союза, а не России… Наша борьба была идеологической. Теперь, когда враждебный Западу марксизм повержен, отношения России и Америки изменились, и господин Козырев верно называет нас партнерами.

— На господине Козыреве висит полный букет деяний, предусмотренных статьёй шестьдесят четвертой Уголовного, понимаешь, кодекса Российской Федерации, — проговорил Иосиф Виссарионович. — Впрочем, это общая для многих его сообщников, вознесенных к власти вашей перестройкой, статья, пан Збигнев. Измена Родине, понимаешь!

— Ты прав, Иосиф, — сказал Гитлер. — И Россия никогда не будет партнером Америки. Сырьевым ее придатком, свалкой для ядерных отходов, поставщиком мозгов и промышленных рабов — да! Но это в теории, к разработке которой вы приложили столько усилий, пан профессор.

Русские предпочтут погибнуть, исчезнуть с лица Земли, но покориться не смогут. У них иная геополитическая роль. И моя роковая ошибка в том, что я, как фюрер германского народа, не сумел этого предвидеть, увы…

— Не казни себя за недомыслие, Адольф, — усмехнулся Иосиф Виссарионович и ласково тронул фюрера за рукав пиджака стального с переливом цвета. — Не ты первый, понимаешь, не ты последний…

А противоречий между Америкой и Россией, будь последняя монархией, понимаешь, либо президентской республикой, не счесть. И в Европе, где Штаты давно уже правят бал, и в Африке, откуда русские практически ушли, в Тихоокеанском бассейне. Я не говорю уже об арабском мире…

Вам, к сожалению, не сидится дома, пан профессор. Зудит в одном месте у американцев, подстегиваемых такими политиками, как вы, а у вас, понимаешь, зуд сей носит генетический, наследственный характер, и тут вы сходитесь с коллегой Киссингером. Не правда ли?

— Так то есть, — наклонил голову директор Института стратегических исследований в Вашингтоне.

— Позвольте мне, — вклинился я в разговор. — Прочитал ваше интервью, пан профессор, во львовской газете «Высокий Замок» за третье июня… Обратил внимание на ваши слова о том, что «…для России… не существует проблем в отношении самостоятельности государства. Проблема, сказали вы, в другом: способна ли Россия, конечно, после периода трудностей, стать настоящим демократическим государством или снова вернется к автократическим и империалистическим традициям». Конец цитаты.

В связи с этим — кстати, благодарю за пожелание обрести России самостоятельность — вопрос, как говорят у нас в торговом флоте, на засыпку. Являются ли Соединенные Штаты империалистическим государством?

— Безусловно, — честно ответил Збигнев Бжезинский.

— Больше вопросов не имею, — чинно склонил я голову.

— Погодите, дружище, — вмешался Гитлер. — Это вы не имеете, поскольку вам ясно, что статус империалистической страны предполагает статус международного жандарма, в которого заокеанский оплот Мирового Капитала давно уже превратился. Одна роль янки на Балканах чего стоит… Кстати, передайте малышу Клинтону, пусть будет поосторожнее в угрозах сербам, перестанет бряцать оружием. Я держал в Югославии тридцать отборных дивизий, опирался на хорватов, предателей Славянского Союза, только вот справиться с тёзкой моего друга, Иосифом Броз Тито, не сумел.

Так вот, передайте Биллу Клинтону — умнее надо быть, умнее…

Поймите меня правильно, пан Збигнев, но ваши соотечественники, обуянные патологическим стремлением разрушить традиционную европейскую культуру с помощью дебильного голливудского кино, пошлой, искажающей психику молодежи музыки, бездуховной философии потребления ничем не отличаются от варваров раннего средневековья, от татаро-монгольских пришельцев, от которых прикрыла Европу многострадальная, но Великая Русь.

Вы гунны и печенеги Двадцатого века!

Профессор Бжезинский молчал.

Мне бы хотелось самому высказать подобные мысли, я полностью разделял то, что сказал польскому янки партайгеноссе фюрер, и часто вспоминаю штатовскую комедию о длинноносом пожарнике, которую смотрел с американцами в ровенских Сарнах, где уничтожались вездеходы — носители неуязвимых подвижных для ракет СС-20, славных «Пионеров», поставленных на вооружение маршалом Толубко.