Последний праведник - А. Й. Казински

— Извините. — Нильс чувствовал чуть ли не угрызения совести из-за того, что ему приходилось нарушать эту божественную тишину. — Я ищу Густава Лунда.

Женщина обернулась и посмотрела на него. В руках она держала удочку.

— Густав?

— Я хочу с ним поговорить.

— Он в Ванкувере. Кто его спрашивает?

— Нильс Бентцон, я из полиции.

Никакой реакции. Невероятно. Нильс привык, что собеседники по-разному реагируют на его место службы: страхом, паникой, пренебрежением, враждебностью, облегчением. Но женщина просто посмотрела на него и ответила:

— Ханна Лунд. Густав не вернется. Я теперь живу здесь одна.

Мебель в доме была совсем не дачная.

Слишком хорошая. Слишком дорогая. Нильс совершенно этим не интересовался, но бывали периоды, когда Катрине не говорила ни о чем другом, так что мало-помалу он начал немного разбираться в дизайнерской мебели. Вегенер. Могенсен. Клинт. Якобсен. Если вся мебель на этой даче настоящая, она стоит целое состояние.

Пара блестящих кошачьих глаз с любопытством рассматривала Нильса, пока он сам осматривался в доме. В гостиной царил ужасный беспорядок. Столы были заставлены тарелками и грязными чашками, на полу валялись кошачьи игрушки, туфли и старые журналы, на одной из балок сушилось белье. Черное пианино загораживало большую часть одной стены, другая была заставлена книгами. Бардак не вязался с дорогой мебелью, хотя в этом и была какая-то своя правда: приятно видеть, что этой мебелью пользуются. В тех редких случаях, когда Нильс и Катрине вдвоем заходили в гости к кому-нибудь из ее коллег-архитекторов — чаще всего Нильс пытался как-то от этого отвертеться, — его неизменно настигало беспокойство. Из-за явного своего несоответствия антуражу. Ему было неприятно стоять столбом в дорогущей квартире в районе Эстебро, потягивать из бокала белое вино Corton Charlemange, шестьсот крон за бутылку, в окружении самой дорогой в Европе мебели, и не решаться присесть на диван. Катрине только смеялась над ним.

— Это Густав-то хороший человек? — спросила Ханна, подавляя усмешку и протягивая ему чашку кофе. — Вы уверены, что не ошиблись?

— Все остальные говорят примерно то же самое. Кроме Красного Креста. — Помешивая растворимый кофе в чашке, Нильс заметил маленькую фотографию в рамке: высокий тощий подросток и Ханна. Они с сыном снялись в обнимку на фоне Маятника Фуко в Париже.

— Но почему вдруг Густав?

— Это компьютер так отфильтровал. Из-за его слов на вручении премии.

— «В конце концов мир спасет математика».

— Да, именно.

— И тут имя Густава высветилось на экране.

— Густав — ваш бывший муж?

Он наблюдал за ней, пока она обдумывала свое семейное положение. Сколько ей лет — сорок? Сорок пять? В ней было что-то беспорядочное, что гармонировало с домом, немного мрачным, неприбранным, но интересным и сложным. У нее были серьезные темные глаза и русые взъерошенные волосы ниже плеч; казалось, она только недавно встала с постели. Она сняла туфли и ходила босиком, хотя пол был холодный. Джинсы, белая рубашка, нежная светлая кожа. Худая. Она не была красивой, так что Нильс, не будь он так занят, непременно задумался бы о том, почему она ему нравится. Ответ, сказал он себе, оказался бы очень прост: она не носила лифчик, и Нильс видел сквозь ткань рубашки больше, чем хотелось бы хозяйке дома.

— Сначала я была его ученицей.

Нильс попробовал сосредоточиться на ее словах. Ханна села на диван и накинула на худые плечи серый плед, полный кошачьей шерсти.

— Я астрофизик, и мы много разговаривали с ним о математике. Густав — один из ведущих математиков Европы.

— Вы астрофизик?

— Да. Была, по крайней мере. Мы начали встречаться. Поначалу я просто поражалась тому, что такой гений, как Густав — а я безо всяких колебаний называю его так, потому что он действительно гений, — со мной флиртует. Позже я в него влюбилась. У нас родился Йоханнес… — Она запнулась, и Нильс заметил скорбь в ее взгляде — да, определенно скорбь. В то же мгновение он вспомнил о том, что Ханна Лунд потеряла сына. Йоханнес погиб, покончил жизнь самоубийством.

В комнате наступила тишина, но молчание не казалось тягостным, так что никто из них не стал спасать ситуацию бессмысленным разговором. Она знала, что он знает.

— Вы живете здесь круглый год?

— Да.

— И вам не одиноко?

— Вы, кажется, не об этом пришли поговорить.

Нильс чувствовал, что внезапный холод в ее голосе призван скрыть скорбь, которую она ни с кем не хотела делить. Работа с горем — краеугольный камень в работе переговорщика, психологи тратят большую часть времени на то, чтобы обучить полицейских именно этому. Когда люди не могут справиться со своей скорбью, это всегда заканчивается плохо: оружием, заложниками, самоубийствами. Нильс неоднократно выступал в роли того, кто должен сообщить родителям ужасное известие о том, что их ребенка больше нет. Он знал все фазы, через которые должен пройти скорбящий. Интересно, как давно сын Ханны покончил с собой? Нильс догадывался, что она находится сейчас в так называемой «фазе принятия», когда скорбящий пытается потихоньку вновь повернуться лицом к миру и снова — возможно, только на короткое мгновение, — отваживается заглянуть в будущее. Фаза, конечная цель которой сказать «прощай». Расстаться. Самая сложная фаза горя. Долгий внутренний путь. Многие сдаются, не дойдя до конца, проигрывают битву. Результат этого проигрыша бывает чудовищный: жизнь в глубокой депрессии. В некоторых случаях — существование в качестве пациента врача-психиатра. В конечном счете именно такие люди оказываются на перилах моста или крыше высотного здания — и в этих случаях тоже вызывают Нильса.

— Простите, — проговорил Нильс и встал, собираясь уходить. — Как я уже сказал, это не очень важно. Нет причин для беспокойства.

— Я и не беспокоюсь. Если они хотят его убить — пусть убивают. — Она выдержала его взгляд, как будто желая подчеркнуть, что действительно думает все то, что говорит. Она стояла, пожалуй, слишком близко к нему, но ощущал это наверняка только Нильс. Он еще на мостках заметил какую-то неуклюжесть в ее жестах, но не исключено, что это общая беда всех ученых: разрастающийся интеллект вытесняет собой элементарные социальные навыки.

Он отступил немного, хотя ее дыхание и было приятным. Где-то в комнате зазвонил телефон, и Нильс не сразу сообразил, что телефон звонит у него в кармане. Иностранный номер.

— Простите. Алло? — Нильс прислушался, поначалу в трубке не было ничего, кроме шума. — Алло? С кем я говорю?

В конце концов сквозь шум пробился голос: Томмасо Ди Барбара. Человек, которому Нильс звонил несколько часов назад. Он говорил по-итальянски, но очень медленно, как будто это могло помочь.

— Do you speak English?[31]

Томмасо извинился, итальянского Нильса хватило на то, чтобы это понять: Scusi! — и продолжил говорить по-французски.

— No, wait.[32] — Нильс взглянул на Ханну. — Вы говорите по-итальянски? Или по-французски?

Она нерешительно кивнула, но, похоже, тут же об этом пожалела.

— По-французски. Немножко.

— Just a minute. You can talk to my assistant.[33]

Нильс протянул ей телефон:

— Это полицейский из Венеции. Просто выслушайте его, пожалуйста.

— Ассистент? — Она не собиралась брать протягиваемую ей трубку. — О чем это вы?

— Пожалуйста, просто послушайте, о чем он говорит, и больше ничего.

— Нет, — сказала она очень решительно, но все-таки взяла трубку. — Оui?[34]

Нильс внимательно следил за тем, как она говорит. Оценить богатство ее французского словарного запаса он, конечно, не мог, но разговор с ее стороны продвигался бойко и без запинок.

— Он спрашивает о числовых убийствах. — Она прикрыла трубку ладонью и взглянула на Нильса.

— Числовых убийствах? У них что, на спине числа? Он в этом уверен? Попросите его объяснить поподробнее.

— Вы сказали, что ваша фамилия Бентцон, да? Он спрашивает, как вас зовут.

— Да, Бентцон. — Нильс кивнул. — Нильс Бентцон. Спросите, есть ли подозреваемые. Есть ли какие-то особенные…

Она прикрыла рукой свободное ухо и отошла чуть в сторону.

Нильс не отводил от нее взгляда.

Краем глаза он заметил, что кот медленно подходит поближе к нему. Нильс присел на корточки и дал ему понюхать свою руку. Его взгляд упал на фотографию Ханны и мальчика — и дальше, на полочку, на которой лежал раскрытый фотоальбом. Шесть фотографий, по которым можно восстановить всю историю. Ханна — лет десять назад, наверное, — широко улыбаясь, держит в руках какой-то научный приз. Молодая, красивая, полная амбиций, сияющая жизнью. Мир лежит у ее ног, она об этом знает и этим наслаждается. Пара снимков Ханны и Густава, замечательно красивого мужчины лет пятидесяти. Черные зачесанные назад волосы, темные глаза, высокий, широкоплечий. Так явно возвышающийся над всеми сомнениями; мужчина, купающийся в женском внимании, во флиртующих взглядах, в соблазнительных предложениях. Фотография, на которой беременная Ханна стоит, обнимая Густава, посреди Бруклинского моста. Этот снимок Нильс рассмотрел повнимательнее. Наверное, он слишком долго был полицейским — и хотя иногда ему казалось, что он сыт этой своей ролью по горло, но теперь он не мог не обратить внимание на то, что Ханна смотрит прямо в камеру, в то время как Густав чуть отвел взгляд. На кого он смотрит? На случайно проходящую мимо них по мосту красивую женщину?