БП. Между прошлым и будущим. Книга первая - Александр Половец

– Хай! Я ваша учительница английского языка.

Наверное, при других обстоятельствах ты бы не нашел в себе решимости отказаться от помощи этой рослой, миловидной брюнетки, – настоящей американки! Тем более, что при первой же вашей беседе она дала понять, что не замужем… пока. Эта беседа так и остается единственной, потому что на другой день ты повторяешь просьбу: нам бы билеты… пожалуйста.

Тебя по-прежнему не понимают – ну как объяснить этим милым, гостеприимным людям: здесь, в Хьюстоне, нет и пяти семей, где говорили бы по-русски, тебе просто нечего делать! И как передать им вопль твоего сына, прозвучавший накануне вечером в вашем «апартменте», когда вы готовились ко сну:

– Папа, смотри! Таракан!! Еще!!! И здесь!!! И там, на стене!!! Эти монстровидные техасские существа здесь невыводимы, объяснили вам потом: климат, как специально для них – влажно, жарко.

Так и случается, что к исходу третьей недели американской жизни вас встречают в лос-анджелесском аэропорту – нет, не Валера, зазвавший вас с сыном сюда, – а его друзья, семейная пара из «старой» русской эмиграции. С ними он и сам познакомился не так давно, на церковной службе. И подружился, вскоре эта дружба и на вас распространилась. Ведь правда, замечательные были люди – Мария Матвеевна, ей и тогда было уже хорошо за семьдесят, мужу её Николаю – 50 с немногим, казалось. Его и звали все – Коля.

Фамилию они носили его – Йорк, конечно же, получилась она из переиначенной Колиной – Юрьев: не все недавние совподданные из числа перемещенных лиц, т. е. при разных обстоятельствах побывавших «под немцами» (если не с ними), решались сохранить в Штатах своё подлинное имя, и причины тому бывали основательные. А Марию Матвеевну называли – только полностью, добавляя отчество, даже и земляки по шанхайской эмиграции, откуда все они перебрались в Штаты.

Валера – он за год жизни в Штатах перепробовал множество работ, даже машинами пытался торговать у фордовского дилера, проявлял микрофильмы в лаборатории и, ошиваясь, как всегда, у дверей голливудских киностудий в поисках хоть какой-нибудь работы, совершенно неожиданно ее получил: кто-то из технарей, занятых на обработке плёнки, не вышел вечером на работу. А Валера – вышел! – благо подвернулась кому-то под руку его анкета: Ленинградский институт киноинженеров, ЛИКИ всё же… Вышел впервые – в ту самую ночь, когда вы прилетали.

Видите: «какой-нибудь»… «кто-то»… «кому-то»… – много, очень много неопределенностей в вашей новой жизни – вы это понимали почти сразу. А пока пристраиваетесь с сыном на матрацах, занятых Валерой у владельца дома – он живет здесь же, по соседству. С утра ты выходишь в город – надо что-то соображать насчет работы: деньги вот-вот кончатся. Хотя некоторое время будет приходить пособие из ХИАСа, возвратное – его беженцы должны вернуть благотворителям. И обычно возвращают. Хотя, бывает, и нет. Ты – да, едва начав работать. Но это – потом. А пока…

Итак, год 76-й, бульвар Сансет. Бульвар знаменит не только одноименным фильмом – здесь существует знаменитый променад. Вот клиент подбирает шлюху (или двух сразу, что не редкость), он не вылезает из автомобиля: опустив стекло, манит пальцем стоящую на панели негритянку. О, её фигура способна вызвать зависть балерины высшего класса – что становится заметно, когда она склоняется к открытому окошку… короткий торг, открывается задняя дверца, машина откатывает, часто просто за ближайший угол. Здесь все и происходит – в самой машине, на заднем сиденье, или рядом, в мотельчике, где за гроши всегда найдется комната на полчаса-час. Правильнее сказать – происходило: к исходу восьмидесятых очистили бульвар, хотя мотельчики стоят те же, сюда приезжают из других кварталов и даже районов города. Так что не торопитесь сюда, любители экзотики, поздно…

Но ведь здесь же, на Сансете, почему-то множество вывесок небольших печатных и копировальных мастерских. Они, и только, уж поверьте, побуждают тебя здесь регулярно появляться – ну, а куда с твоей профессией еще соваться поначалу? Для местной общины вы ведь, и правда, не подарок, вас здесь не ждали – в Лос-Анджелес и без вас стремятся из Рима советские беженцы – и вот их-то, уже приглашенных, в первую очередь должно принять, помочь… А что делать с незваными? Сотрудников местной общины несколько успокаивает ваша первая встреча: всё, что ты у них просишь, – медицинское обслуживание для сына. Только.

Вот и ходишь теперь по улицам и – честное слово! – по-настоящему ломаешь высокий каблук: туфли куплены в Италии, они остроносые, модные (старые, московские, похоронены в римском мусорном баке). Так, прихрамывая, и заходишь в двери под вывеской “PRINTING” – «Печатная», или что-то схожее. Никто не отказывает, дружелюбно улыбаются – «О, рашэн – как интересно! Оставьте телефон, мы вам непременно позвоним… когда потребуется». До сих пор звонят…

А еще ты рассылаешь свои «анкеты-резюме», выполненные на английском (это отчасти с помощью местной общины) – здесь Валера тебе содействует в полной мере, он с утра приносит газеты с объявлениями «требуется»: помаленьку ему становится тесно с вами. А, может, просто опасается, что заживётесь. Ну да – он молод и холост, на что ему постояльцы. Да еще бесплатные.

Так… Что-то надо делать, деньги на исходе. Отстояв, даже отсидев, положенное в очереди, – скамьи, много стульев, хватает на всех – ты на бирже труда, здесь ты тоже по совету Валеры; народу не так уж много, что явно вопреки легендам советской прессы, – подходишь к столу. За ним восседает невероятных, ну просто нереальных размеров негритянка. Она приветливо интересуется – какая у тебя профессия? И что ты вообще умеешь? Оказалось, что ты знаком с фотографией. Полистав стопку лежащих перед ней бумаг с запросами от учреждений, принимающих новых сотрудников, – до компьютеров здесь еще остается лет 10–15… – вот! – выуживает она листок из стопки.

И уже через пару дней пытаешься понять, зачем ты здесь – в мастерской, где на ручных станочках переносят рисунки с шелковых трафаретов на виниловые сумочки, на майки… Оказалось, хозяин, молодой и прогрессивный, мечтает все процессы осовременить. И, конечно, сделать их дешевле. Вот, говорит: здесь один русский художник до вас купил эти штуки, так он сразу почти уволился, что с ними делать? И вскоре ты показываешь мексиканке – их здесь несколько, молодых, смешливых женщин – как превратить фотоувеличитель в репродукционное устройство: вот фотокамера, она крепится на окуляр, вот боковые осветители экрана – бац! – пленка в проявке, теперь можно через тот же увеличитель проецировать рисунок на будущую печатную формочку.

Всё. Так ведь и правда – всё: к исходу первого месяца Валера достает из почтового ящика – твоя корреспонденция пока продолжает приходить по его адресу – конверт: это приглашение тебе на беседу в издательство. Трудно поверить – в американское! Мексиканки уже все умеют без твоей помощи – уходишь оттуда с чистой совестью.

Забавно: много лет спустя выяснилось, что этим русским художником был Лёва Мороз, твой нынешний близкий приятель. И выяснилось это как-то случайно, кажется, за общим застольем. Да, сейчас – забавно. А Лёва в свое время, чуть раньше тебя, получил здесь свою порцию хлопот по обустройству жизни, которую надо было начинать заново. В его случае это прозвучит – разверни чистый лист бумаги. Или холст – не грунтованный, просто кусок материи. И рисуй… Нарисовал – и ведь совершенно замечательную картину: у него свои мастерские, может быть, даже лучшие в Штатах, тиражировать здесь свои работы дано не всякому художнику, даже знаменитому. Лёва сам их выбирает. Так-то…

Наверное, стоит остановиться чуть подробнее на описании этого периода. Не биография же пишется, в конце концов, хоть местами получается похоже. И всё же, снова – о тебе.

Надо ли рассказывать, как с привезенной фотокамерой «Киев» (по тем временам – достижением советской промышленности «на уровне мировых стандартов», благо что вывезены из побежденной Германии оптические заводы Цейсса) ты ходишь по дворам «русского» района города? Здесь кучно селятся эмигранты из Советского Союза – и, стало быть, должна быть клиентура. Да и правда: плохо ли, оперевшись на сияющий под калифорнийским солнцем капот новенького «Шевроле» (машина – соседская, да кто там узнает…), позировать на фото, которое пошлётся родным в Черновцы! Или не пошлется…

– Нэ… я плохо получился, нэ бэру! – А как ему получиться «хорошо», когда четыре подбородка и свисающее над ремнем брюхо в сочетании с багрово-синюшными щеками не способна спрятать самая замечательная оптика! Даже, наоборот, – выявляет оптика, и подчеркивает всё, на что в жизни внимание не всегда обратишь. «Взять бы, – думаешь, – тебя за твоё мясистое ухо, подтащить к зеркалу – любуйся, красавец, какой ты есть!»

Дома пленка вместе с отпечатками отправляется в мусор, там теперь они – денежки за пленку, за печать в лаборатории… И твоё время – тоже там, вместе с надеждой на приработок к ночной работе. Хорошо, если из пяти двое удовлетворятся твоей продукцией. Бывало – и никто. Привыкаешь ты в эмиграции помаленьку к этим фигурам. А то ведь не знал, что они существуют. То есть, может, знал, догадывался, а вот самому встретиться – не довелось. Да…