Дума о Севастополе (сборник) - Эдуард Асадов

Она к окну устало подошла,

Прислушалась к журчанию капели.

За то, чтоб так прожить хоть две недели,

Она бы все, не дрогнув, отдала!

1963

Маленькие люди

Цветистая афиша возвещает

О том, что в летнем цирке в третий раз

С большим аттракционом выступает

Джаз лилипутов – «Театральный джаз».

А кроме них, указано в программе,

Веселый ас – медведь-парашютист,

Жонглеры-обезьяны с обручами

И смелый гонщик – волк-мотоциклист.

Обиднейшее слово – лилипуты,

Как будто штамп поставили навек.

Как будто все решает рост. Как будто

Перед тобой уже не человек!

Нет, я живу не баснями чужими

И не из ложи цирковой слежу.

Я знаю их обиды, ибо с ними

Не первый год общаюсь и дружу.

Вот и сегодня тоненько звенят

В моей квартире шутки, смех и тосты.

Нет никого «больших», как говорят,

Сегодня здесь лишь «маленькие» гости.

Тут не желанье избежать общенья,

И не стремленье скрыться от людей,

И вовсе не любовь к уединенью —

Тут дело все и проще и сложней…

Мы часто пониманье проявляем

Там, где порой оно и ни к чему.

Случается, что пьяному в трамвае

Мы, чуть ли уж не место уступая,

Сердечно улыбаемся ему.

А к людям очень маленького роста

И очень уязвимым оттого,

Кому на свете жить не так уж просто,

Нет, кроме любопытства, ничего!

Бегут им вслед на улицах мальчишки:

– Эгей, сюда! Смотрите-ка скорей! —

Ну, хорошо, пусть это ребятишки.

А взрослые! Намного ли мудрей?

Порой, прохожих растолкав упрямо

И распахнув глазищи-фонари,

Какая-нибудь крашеная дама

Воскликнет вдруг: – Ах, Петя, посмотри!

И, все смекнув, когда-то кто-то где-то

С практично предприимчивой душой

На нездоровом любопытстве этом

Уже устроил бизнес цирковой.

И вот факиры, щурясь плутовато,

Одетых пестро маленьких людей

Под хохот превращают в голубей

И снова извлекают из халата.

И вот уже афиша возвещает

О том, что в летнем цирке в третий раз

С большим аттракционом выступает

Джаз лилипутов – «Театральный джаз».

И тут нелепы вздохи или лесть.

Мелькают дни, за годом год кружится,

А горькая незримая граница,

К чему лукавить, и была и есть.

Но сквозь рекламу и накал страстей,

Сквозь любопытство глаз и пустословье

Горят для вас с надеждой и любовью

Большие души маленьких людей.

1967

Цвета чувств

Имеют ли чувства какой-нибудь цвет,

Когда они в душах кипят и зреют?..

Не знаю, смешно это или нет,

Но часто мне кажется, что имеют.

Когда засмеются в душе подчас

Трели по-вешнему соловьиные,

От дружеской встречи, улыбок, фраз,

То чувства, наверно, пылают в нас

Небесного цвета: синие-синие.

А если вдруг ревность сощурит взгляд

Иль гнев опалит грозовым рассветом,

То чувства, наверное, в нас горят

Цветом пожара – багровым цветом.

Когда ж захлестнет тебя вдруг тоска,

Да так, что вздохнуть невозможно даже,

Тоска эта будет, как дым, горька,

А цветом черная, словно сажа.

Если же сердце хмельным-хмельно,

Счастье, какое ж оно, какое?

Мне кажется, счастье как луч. Оно

Жаркое, солнечно-золотое.

Назвать даже попросту не берусь

Все их – от ласки до горьких встрясок.

Наверное, сколько на свете чувств,

Столько цветов на земле и красок.

Судьба моя! Нам ли с тобой не знать,

Что я под вьюгами не шатаюсь.

Ты можешь любые мне чувства дать.

Я все их готов, не моргнув, принять

И даже черных не испугаюсь.

Но если ты даже и повелишь,

Одно, хоть убей, я отвергну!.. Это

Чувства крохотные, как мышь,

Ничтожно-серого цвета.

1972

Баллада о ненависти и любви

1

Метель ревет, как седой исполин,

Вторые сутки не утихая,

Ревет, как пятьсот самолетных турбин,

И нет ей, проклятой, конца и края!

Пляшет огромным белым костром,

Глушит моторы и гасит фары.

В замяти снежной аэродром,

Служебные здания и ангары.

В прокуренной комнате тусклый свет,

Вторые сутки не спит радист,

Он ловит, он слушает треск и свист,

Все ждут напряженно: жив или нет?

Радист кивает: – Пока еще да,

Но боль ему не дает распрямиться.

А он еще шутит: мол, вот беда —

Левая плоскость моя никуда!

Скорее всего, перелом ключицы…

Где-то буран, ни огня, ни звезды

Над местом аварии самолета,

Лишь снег заметает обломков следы

Да замерзающего пилота.

Ищут тракторы день и ночь,

Да только впустую. До слез обидно.

Разве найти тут, разве помочь —

Руки в полуметре от фар не видно?!

А он понимает, а он и не ждет,

Лежа в ложбинке, что станет гробом.

Трактор, если даже придет,

То все равно в двух шагах пройдет

И не заметит его под сугробом.

Сейчас любая зазря операция,

И все-таки жизнь покуда слышна.

Слышна, ведь его портативная рация

Чудом каким-то, но спасена.

Встать бы, но боль обжигает бок,

Теплой крови полон сапог,

Она, остывая, смерзается в лед,

Снег набивается в нос и рот.

Что перебито? Понять нельзя.

Но только не двинуться, не шагнуть!

Вот и окончен, видать, твой путь.

А где-то сынишка, жена, друзья…

Где-то комната, свет, тепло…

Не надо об этом! В глазах темнеет…

Снегом, наверно, на метр замело.

Тело сонливо деревенеет…

А в шлемофоне звучат слова:

– Алло! Ты слышишь? Держись, дружище!

Тупо кружится голова…

– Алло! Мужайся! Тебя разыщут!..

Мужайся? Да что он, пацан или трус?!

В каких ведь бывал переделках грозных.

– Спасибо… Вас понял… Пока держусь! —

А про себя добавляет: «Боюсь,

Что будет все, кажется, слишком поздно».

Совсем чугунная голова.

Кончаются в рации батареи.

Их хватит еще на час или два.

Как бревна руки… Спина немеет…

– Алло! – это, кажется, генерал. —

Держитесь, родной, вас найдут, откопают…

Странно: слова звенят, как кристалл,

Бьются, стучат, как в броню металл,

А в мозг остывший почти не влетают…

Чтоб стать вдруг счастливейшим на земле,

Как мало, наверное, необходимо:

Замерзнув вконец, оказаться в тепле,

Где доброе слово да чай на столе,

Спирта глоток да затяжка дыма…

Опять в шлемофоне шуршит тишина.

Потом сквозь метельное завыванье:

– Алло! Здесь в рубке твоя жена.

Сейчас ты услышишь ее. Вниманье!

С минуту гуденье тугой волны,

Какие-то шорохи, трески, писки,

И вдруг далекий голос жены,

До боли знакомый, до жути близкий!

– Не знаю, что делать и что сказать.

Милый, ты сам ведь отлично знаешь,

Что, если даже совсем замерзаешь,

Надо выдержать, устоять!

Хорошая, светлая, дорогая!

Ну как объяснить ей в конце концов,

Что он не нарочно же здесь погибает,

Что боль даже слабо вздохнуть мешает

И правде надо смотреть в лицо.

– Послушай! Синоптики дали ответ:

Буран окончится через сутки.

Продержишься? Да?

– К сожаленью, нет…

– Как нет? Да ты не в своем рассудке!

Увы, все глуше звучат слова.

Развязка, вот она, – как ни тяжко,

Живет еще только одна голова,

А тело – остывшая деревяшка.

А голос кричит: – Ты слышишь, ты слышишь?!

Держись! Часов через пять рассвет.

Ведь ты же живешь еще! Ты же дышишь?!

Ну есть ли хоть шанс?

– К сожалению, нет…

Ни звука. Молчанье. Наверно, плачет.

Как трудно последний привет послать!

И вдруг: – Раз так, я должна сказать! —

Голос резкий, нельзя узнать.

Странно. Что это может значить?

– Поверь, мне горько тебе говорить.

Еще вчера я б от страха скрыла.

Но раз ты сказал, что тебе не дожить,

То лучше, чтоб после себя не корить,

Сказать тебе коротко все, что было.

Знай же, что я дрянная жена

И стою любого худого слова.

Я вот уже год, как тебе неверна

И вот уже год, как люблю другого!

О, как я страдала, встречая пламя

Твоих горячих восточных глаз. —

Он молча слушал ее рассказ.

Слушал, может, последний раз,

Сухую былинку зажав зубами.

– Вот так целый год я лгала, скрывала,

Но это от страха, а не со зла.

– Скажи мне имя!.. —

Она помолчала,

Потом, как ударив, имя сказала,

Лучшего друга его назвала!

Затем добавила торопливо:

– Мы улетаем на днях на юг.

Здесь трудно нам было бы жить счастливо.

Быть может, все это не так красиво,

Но он не совсем уж бесчестный друг.

Он просто не смел бы, не мог, как и я,

Выдержать, встретясь с твоими глазами.

За сына не бойся. Он едет с нами.

Теперь все заново: жизнь и семья.

Прости. Не ко времени эти слова.

Но больше не будет иного времени. —

Он слушает молча. Горит голова…

И словно бы молот стучит по темени.

– Как жаль, что тебе ничем не поможешь!

Судьба перепутала все пути.

Прощай! Не сердись и прости, если можешь.

За подлость и радость мою прости.

Полгода прошло или полчаса?

Наверно, кончились батареи.

Все дальше, все тише шумы… голоса…

Лишь сердце стучит все сильней и сильнее!