Александр II. Жизнь и смерть - Эдвард Радзинский

Началась резня. Сражались грудь в грудь.

А сверху с деревьев чеченцы осыпали пулями. И много солдатиков хоронили потом — после его удалой, но безрассудной атаки. Но весь чеченский отряд был перебит. Он получил саблю их убитого начальника. После этой храброй, но безрассудной атаки отец наградил его крестом Святого Георгия, но предпочел отозвать с Кавказа. Вот и все, что можно рассказать о его удалом пребывании на Кавказе.

В 50-е годы на Кавказ приехал еще один молодой человек — граф Лев Толстой. Графу было 23 года, он — из славного аристократического рода, отметившегося не раз в истории России. Его знаменитые предки были и храбрыми воеводами и участвовали порой в самых кровавых событиях... Его прапрадед Петр Толстой, сподвижник Петра Великого стоял во главе страшной Тайной канцелярии — тайной полиции. Он сумел заманить обратно в Россию бежавшего за границу царевича Алексея, сына Петра Великого. И Петр Толстой участвовал в его убийстве — убийстве царского сына по приказанию отца.

Молодой Лев Толстой не просто приехал на Кавказ — он бежал от пустоты светской жизни, от самого себя — от безумной своей карточной игры, кутежей. Бегство из прежней жизни начинает эту великую биографию. И оно же ее завершит. В конце жизни старик Толстой вновь попытается бежать из прежней жизни — бежать от семьи, от своего дома в Ясной поляне... Бежать к новой жизни. И в пути, на маленькой железнодорожной станции, закончит свою жизнь Великий Беглец.

Но все это потом... А тогда простым юнкером Толстой участвует в походе против чеченцев. (Впрочем, вместе с графом-юнкером приехали и трое его крепостных слуг.) В сражениях Лев Толстой заслужил звание офицера. И глазами Толстого мы можем увидеть ту — другую сторону Кавказской войны.

В рукописи «Набега» Толстой описывает эту обычную сценку: генерал весело отдает на разграбление солдатам захваченный аул. «Что ж, полковник, — сказал генерал, улыбаясь, — пускай их — жгут, грабят, я вижу, что им ужасно хочется. Драгуны, казаки и пехота рассыпались по аулу — там рушится крыша, выламывают дверь, тут загорается забор, сакля, стог сена... вот казак тащит куль муки кукурузы, солдат — ковер и двух куриц, другой — таз и кумган с молоком, третий навьючил ишака всяким добром; вот ведут почти голого испуганного дряхлого старика-чеченца, который не успел убежать».

А вот еще одно описание кавказской войны — уже из толстовского «Хаджи Мурата»: «Вернувшись в аул, Садо нашел свою саклю разграбленной. Сын же его, красивый, с блестящими глазами мальчик был перевезен мертвым к мечети. Он был проткнут штыком в спину. Вой женщин слышался во всех домах. Малые дети ревели вместе с матерямРевела и голодная скотина, которой нечего было дать».Видел ли Александр такую войну? Как же он мог ее не увидеть?! Она шла бок о бок — рядом с той, другой — романтической.  И это была кровавая, жестокая война. ..

Войну, растянувшуюся на четверть века, отец оставит ему в наследство. Ему придется ее заканчивать. Как и другую войну, позорно проигранную его отцом и ставшую катастрофой для России. И на той войне окажется все тот же великий регистратор — граф Лев Толстой.

ФИНАЛ ОТЦОВСКОЙ ИМПЕРИИ

Следуя традициям нелюбимой Екатерины, Николай уже с надеждой поглядывает на подрастающего любимого внука. Вот кто может стать истинным государем!

Но внук подрасти не успел... В могучем здоровье гиганта Николая что-то разладилось. Он устал от беспощадной работы. Но главное - его снедало некое неосознанное беспокойство. Говоря словами Герцена, «так звери беспокоятся перед землетрясением».

Теперь он всерьез начинает готовить наследника к трону. Он чаще прогуливается с ним, рассказывает. Впоследствии Александр скажет: «Мы всегда были с отцом на "ты"». Но какое разное это «ты»! Его «ты» —  обращение к божеству, отцовское — к «молокососу».

И в 1848 году «землетрясение» началось — в Европе разразились революции. Николай не без удовлетворения сказал: «Я это предвидел!».

Когда во Франции пала монархия, он появился на балу и, по преданию, обратился к офицерам: «Седлайте коней, господа, во Франции Республика!». Ему показалось, что наступил его звездный час. Россия вернет порядок в обезумевшую Европу. И он призывает Австрию, Англию и Пруссию вспомнить о принципах Священного союза, который был  создан против революций. Никто не откликнулся на пылкий призыв.

И тут Николаю повезло. Началось восстание венгров в Австро-Венгерской империи. И царь тотчас предложил свою помощь австрийскому императору. И Франц-Иосиф с готовностью ее принял. Теперь, наконец-то, можно было «седлать коней»! И вновь самый талантливый полководец Николая, усмиритель Польши, генерал-фельдмаршал Паскевич подавил восстание. Беспощадно вешали мятежных венгров. Но почему-то вместо благодарности Николая называли в Европе деспотом и даже людоедом.

После европейских потрясений Николай сделал тотальным надзор за литературой. Запрещалось буквально все. Под запрет попал любимый вчера императором Гоголь. И когда после смерти Гоголя другой наш знаменитый писатель Иван Тургенев написал о нем восторженный некролог, тотчас был отправлен на месяц под арест, затем выслан из столицы. Еще одна знаменитость — драматург Александр Островский за очередную комедию («Свои люди сочтемся») был отдан под надзор полиции. Под надзор полиции попадает и знаменитый сатирик Салтыков-Щедрин...

Совсем недавно «западники» (писатели и публицисты, верившие в европейский путь развития России и потому особенно любившие царя-реформатора Петра Великого) и «славянофилы» (исповедовавшие ее особый — национальный путь и потому Петра Великого особенно не любившие) беспощадно сражались друг с другом в литературных «святых битвах». Теперь замолчали и те и другие, ибо попали под запрет оба направления. Беспощадно преследовалась мысль.

«Есть с чего с ума сойти. Положение становится нетерпимее день ото дня. Много порядочных людей впало в отчаяние и с тупым спокойствием смотрят на происходящее — когда же развалится этот мир», — писал знаменитый западник профессор Грановский.

И в этой мертвой тишине, в этой сплошной мгле вдруг полыхнула очень опасная зарница.

ОРИГИНАЛ

В конце 40-х годов в Министерстве иностранных дел служил переводчиком некто М. Буташевич-Петрашевский.

О самом Петрашевском можно было сказать словами нашего великого поэта: «Он у нас оригинален, ибо мыслит». Действительно, когда все благонамеренные окончательно поняли, что мыслить не следует, Петрашевский не только мыслить смел, но высказывал вслух свои мысли. Да и во многом был великий оригинал. Все чиновники старались казаться неприметными, все носили мундиры или одинаковую штатскую одежду. Но этот господин придумал ходить вызывающе — в плаще испанского покроя и цилиндре. Длинные волосы запрещались начальством. Но Петрашевский придумал, как это обойти. Он обрился наголо и носил... длинноволосый парик. И к длинным волосам прибавил бороду, которая так же не одобрялась. Короче, в это весьма серьезное время Петрашевский позволял себе насмешничать над правилами.

И сей оригинальнейший, насмешливый господин решил не только мыслить сам. По пятницам он приглашал к себе в дом мыслить других. Это были мелкие чиновники, офицеры, учителя, литераторы, художники. И, как правило, — молодые люди.

Постепенно пятницы Петрашевского стали неким клубом молодых людей. Здесь размышляли о модных европейских течениях — о социализме Фурье, о Прудоне и прочих (книги эти, естественно, были запрещены в России), говорили даже о необходимости освобождения крестьян и гласном суде. И самые радикальные уже задумались об устройстве подпольной типографии.

Но детище Бенкендорфа работало эффективно. О мыслящих молодых людях узнали тотчас и внедрили тайного агента. Петрашевцы были арестованы...

И среди арестованных был посещавший собрания, молодой, но уже известный литератор Федор Достоевский.

ЭШАФОТ

С юности до смерти террор и революция, апокалипсические видения грядущего — рядом с Достоевским. Кровь, страдание и религия с начала жизни входят в его биографию. 0н родился в помещении Мариинской больницы для бедных, где работал врачом его отец. По семейным преданиям, отец, этот вспыльчивый мучительный неврастеник, был убит своими крепостными. Его страстно религиозная мать каждый год возила детей в главный монастырь России Троице-Сергиеву лавру и учила читать по книге «Сто четыре священные истории Ветхого и Нового Завета». «Мы в семействе нашем знали Евангелие чуть не с первого детства» (Достоевский). Любимым чтением вслух в доме были «История государства Российского» Карамзина и стихи «полубога» — Пушкина. В январе 1838 года 17-летний Достоевский поступает в Главное инженерное училище, готовившее военных инженеров. Он учится в том самом Михайловском замке, где был убит Павел I. Но теперь трагический Михайловский замок переименован в Инженерный, и печальные покои, где пролилась кровь, навсегда заперты. (В середине века на месте спальни была устроена церковь Петра и Павла.) Все это должно было разжигать пылкое, болезненное воображение.