Вторая Нина - Лидия Чарская

Постепенно успокаивались нервы, утихала душевная боль, голова становилась яснее, и ко мне вернулась способность реально смотреть на вещи.

Мое положение узницы не представлялось больше безысходно трагическим, напротив, в нем было даже нечто смешное…

Конечно, со стороны бабушки было смешно и непростительно наказывать меня подобным образом. Не ребенок же я, в самом деле, чтобы со мной, почти взрослой девушкой, поступать подобным бесцеремонным образом!

Нет, завтра же я добьюсь, чтобы меня выпустили из этого глупого заточения, и переговорю с княгиней. Непременно поговорю о том, что я не хочу больше подвергаться подобным наказаниям и во что бы то ни стало желаю бывать в Гори.

Полагая, что найдено замечательно мудрое и окончательное решение, я подложила под голову подушку, собираясь, наконец-то, выспаться спокойно, как вдруг легкий шорох привлек мое внимание. Точно откуда-то едва уловимо потянуло холодным воздухом, и одновременно я услышала мягкое шарканье туфель об пол.

Кровь бросилась в голову. Воображение услужливо восстановило в памяти утренний рассказ Николая о появлении призрака в окне башни.

Раньше, за всеми событиями и волнениями, я просто не обратила внимания на то, что меня заперли как раз в том самом помещении, где Николай видел призрак. Теперь с поразительной ясностью мне припомнились малейшие подробности нашей беседы со старым слугой, и холодный пот крупными каплями выступил на лбу.

Шаги становились слышны все яснее и яснее. Великанша не могла бы ступать так легко, чуть слышно. За время моего пребывания в замке я успела узнать ее тяжелую, грузную походку. Стало быть, в чувяки или войлочные туфли, мягко шаркающие сейчас по полу, не мог быть обут никто другой, кроме призрака старой княгини.

Сомнений не оставалось. Николай был прав. В комнате замка водилось привидение, призрак княгини показывался в окне.

Я глубоко зарылась в подушки, заткнула пальцами уши и, обливаясь холодным потом, с сильно бьющимся сердцем, приготовилась к тому страшному и неминуемому, что должно было случиться. Ни подушки, ни пальцы в ушах нисколько не мешали мне с поразительной ясностью слышать приближение шагов…

Вот они ближе… еще ближе… Я была уверена, что сейчас из-за атласного полога выглянет надменное, строгое лицо призрака — с ввалившимися щеками, с горящими фосфорическим светом глазищами. Потом сухая, костлявая рука призрака, откинет полог, вцепится мне в горло и задушит меня. Леденящий душу ужас, который нельзя выразить словами, сковал меня. И все-таки я заставила себя оторвать голову от подушки, открыть уши и глаза и смотрела теперь прямо перед собой исполненным отчаяния и ужаса взглядом. У меня с детства была такая особенность — смотреть опасности прямо в глаза.

Теперь таинственные шаги раздавались уже возле самой постели — по ту сторону атласного полога… Вот какая-то неясная тень возникла на пурпурной ткани балдахина… Вот зашевелилась занавеска… и чья-то быстрая рука откинула полог…

Призрак являл собой невысокую фигуру во всем белом, в белой же чадре, из-под которой сверкали, искрясь и мерцая, подобно черным алмазам, два огненных черных глаза…

Я дико вскрикнула и закрыла лицо руками.

Тотчас сильные руки обняли мои плечи, и над моим ухом раздался знакомый голос:

— Красоточка-джаным, ты?

Что такое? Не во сне ли происходит все это?

Сорвав белую чадру, скрывавшую лицо привидения, моя смешливая тетка Гуль-Гуль упала рядом — на мое арестантское ложе под княжеским гербом.

— Гуль-Гуль! Родная, голубушка! Здесь? Ты здесь? Как могло все это случиться? — не веря своим глазам, спрашивала я.

— А ты здесь как? Как ты здесь, красоточка-джаным? — в свою очередь, удивилась она, успевая одновременно смеяться, плакать и целовать меня.

Простые житейские обстоятельства подготовили нашу неожиданную встречу. После похищения Гуль-Гуль Керим с молодой женой и со своей шайкой удалился на Терек. Здесь власти прослышали о нем, и молодой душман должен был скрываться в горах и пещерах. Не желая подвергать жену превратностям своей судьбы, опасаясь попасть в руки тифлисской полиции, он поместил Гуль-Гуль в башне замка, которая была ему хорошо знакома. В стене башни он пробил брешь. Гуль-Гуль нисколько не рисковала, имея свободный доступ сюда и выход в горы. Укрытая от непогоды и полиции, Гуль-Гуль могла спокойно жить в башне до тех пор, пока Керим не нашел бы возможным увезти жену. Ее-то, неосторожно высунувшуюся из окна башни, старый Николай и принял за призрак покойной княгини.

Рассказав все это, Гуль-Гуль показала мне потайную дверцу, которая вела из моей тюрьмы в ее временное убежище, оказавшееся крошечной комнаткой, которая служила когда-то, скорее всего, кладовой, а теперь была окончательно заброшена обитателями замка. Керим доставлял ей съестные припасы. За водой же Гуль-Гуль спускалась прямо к Тереку — по уступам полуразрушенной стены.

— Ну, а ты как попала сюда, радость очей моих? — обратилась ко мне хорошенькая горянка, закончив рассказ о себе.

Я поведала Гуль-Гуль все свои горести и неудачи.

— О-о! — произнесла в гневном возбуждении моя молоденькая тетка, — так нельзя! Так нельзя! Что она безумная, что ли, старая княгиня? Мучить так хорошенькую джаным! О-о! Стыд ей, старой княгине, стыд! Погоди, придет на днях к Гуль-Гуль повелитель, все расскажет Кериму Гуль-Гуль, и освободит Керим Нину из замка. «Иди на свободу из замка, Нина, — скажет он, — иди, куда хочешь».

— Нет, Гуль-Гуль, не пойду я никуда, мне некуда идти! — отозвалась я печально.

— Как некуда? Как не надо идти? — всполошилась она. — Да разве может джаным здесь оставаться? Разве можно оставаться там, где мучают бедненькую джаным злые люди?

Я объяснила, что покойный отец сам назначил бабушку мне в опекунши, — следовательно, я не смею нарушить его предсмертную волю. Но хотела бы попросить Керима, чтобы он передал записку Люде или князю Андро.

— Все сделает Керим, что надо, все сделает, — успокаивала меня Гуль-Гуль, — для этого надо только Гуль-Гуль показаться на зубцах стены, выходящей в горы. В горах увидят, что надо что-то Гуль-Гуль, и придут узнать к ночи. Как завоет белая женщина свою песню на кровле, так и придут в башню.

— А они не боятся воя великанши? — удивилась я.

— Разве горный орел устрашится крика серой кукушки? — тихо рассмеялась Гуль-Гуль. — Чего бояться храбрым джигитам? Одной безумной бояться, что ли? Нет, не было еще такой опасности, перед которой не устоял бы Керим! — с гордостью заключила моя подруга, и лицо ее засияло необычайной нежностью и лаской.

— Ты его очень любишь, бедняжка Гуль-Гуль? — спросила я.

Гуль-Гуль выпрямилась, побледнела, черные глаза вдохновенно блеснули.

— Спроси цветок розы — любит ли он солнечный луч? Спроси пену Терека — любит ли она берег? Спроси голосистую пташку — дорога ли ей зеленая ветка чинары и голубой простор? Всех спроси и тогда ответишь, любит ли Гуль-Гуль своего Керима!

Мы обе лежали теперь на пышно взбитых пуховиках старой княжеской постели, не боясь призраков — ни живых, ни мертвых. Гуль-Гуль с увлечением рассказывала мне о Кериме, и я с жадностью ловила каждое слово моей красавицы-тетки.

— Керим не простой душман-барантач, — пылко объясняла воодушевленная Гуль-Гуль, — Керим великий вождь, смелый и мудрый. Керим не только бедняка не тронет, но и богача того не тронет, который делится с бедняком. И того, кто упорным трудом и честным путем приобрел богатство, даже пальцем не коснется Керим. Но того, кто притесняет бедных, заставляет, как мула, за грош работать на себя, а сам только кальян курит да подсчитывает туманы, того настигнет в горах шашка Керима, да! Простой народ знает, что Керим за него, простой народ потому и любит Керима и укрывает его. И осетин, и грузин, и чеченец… Зато богатые готовы зубами изорвать Керима, как чекалки, у-у!

Долго еще говорила Гуль-Гуль о своем муже, гордая и счастливая, с полным сознанием его правоты. Если до сих пор я восторгалась бесстрашием и смелостью бека-Джамала, то теперь я невольно преклонялась пред благородством и величием его души.

— Дай Бог тебе счастья, дорогая Гуль-Гуль, тебе и твоему Кериму! — воскликнула я, обнимая и крепко целуя верную спутницу благородного бунтаря.

Должно быть, милая Гуль-Гуль не сразу поверила в искренность моего порыва. Все-таки я была в ее глазах княжеской дочерью, уруской. Подчиненные моего отца охотились за ее любимым Керимом… Сначала она тихо заплакала, потом засмеялась и, наконец, крепко расцеловала меня в обе щеки.

Поздно уснула я в эту ночь.

Глава пятнадцатая

СНОВА ДОУРОВ. БАБУШКИНО РЕШЕНИЕ. ЖЕНИХ

Ослепительно яркое солнце заливало круглую комнату, когда я подняла отяжелевшие со сна веки.