Большой круг - Мэгги Шипстед
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Во флигель пришел Калеб, не Джейми. Она заснула в кресле, а когда проснулась, он стоял над ней с утыренным Одюбоном под мышкой. Волосы сзади были заплетены в косу толще той, что она отрезала. Рассмотрев ее затылок, он рассмеялся – громко, хрипло, вышло почти ржание.
– Что ты наделала?
– Я хотела коротко.
Она очень боялась, что он спросит почему. Объяснить невозможно. Потому что недавно у нее на груди начали подниматься нежные холмики? Потому что она читала в одной из отцовских книг про то, как женщины, становясь послушницами в монастыре, бреют головы, и хотела пометить себя в знак серьезности намерения летать? Потому что хотела отбросить все лишнее, приобрести плавные очертания, чистоту, быстроту?
Калеб не спросил почему. Он отложил книгу.
– Ты плакала, потому что у тебя теперь нет волос или потому что ты плохо их постригла?
– Я не плачу.
Калеб снисходительно улыбнулся. Мэриен провела рукой по голому затылку.
– Потому что я плохо их постригла. – Когда она поняла, что это правда, ей стало легче. – Ты не поможешь?
– Ну, хуже не сделаю. Джейми слишком напуган, поэтому не пришел попробовать.
Они расстелили на полу газету, и она уселась в центре. Осторожно, медленно, с расческой и одними кончиками ножниц, Калеб принялся за дело.
– Иногда я стригу Джильду, – сказал он.
– Правда?
– Просто подравниваю кончики. Мне не доводилось начинать с такого дурдома. Насколько коротко?
– Как у мальчика.
– Я мальчик, а у тебя таких длинных никогда не было.
– Ты меня понял. По-настоящему коротко.
– Ладно. – Он продолжал стричь. – Знаешь, поскольку ты и одеваться начала под мальчика, тебя и будут принимать за мальчика.
– Ну и здорово.
– Не хочешь быть девочкой?
– Ты, что ли, хочешь быть девочкой?
– Разумеется, нет.
– Ну вот.
– Но иногда мне хочется быть совсем белым.
Она чувствовала холодный металл на шее, поскребывание расчески, неторопливые прикосновения подушечек его пальцев.
– А почему бы тебе тогда не отстричь косу?
– Короткие волосы не сделают меня белым.
– Нет, но длинные волосы тебя отличают еще больше.
– Я никогда… Мне не стать совсем белым, поэтому смысла нет. Мне плевать, что думают, и всем об этом должно быть известно.
– Значит, не плевать.
– Нет, плевать.
– Нет, не плевать. Тебе важно, чтобы все знали: тебе на них плевать.
– Ладно, может быть. Чуть-чуть.
Через минуту Мэриен призналась:
– Может быть, я отстригла волосы потому же, почему ты их не стрижешь.
– Может быть.
Тишина, одни ножницы.
– Я как-то слышал историю про женщину, которая вправду превратилась в мужчину, – сказал Калеб.
– То есть – вправду превратилась в мужчину?
– Она была ктунаха. Мне рассказал один старик в Шактауне. В общем, сто лет назад жила женщина, она вышла замуж за торговца каравана, но из-за совершенной неуправляемости ее прогнали. Тогда она вернулась к своим и заявила, что белые мужчины превратили ее в мужчину. И стала мужчиной.
– Нельзя просто так взять и стать мужчиной.
– Она даже женилась. И еще давала себе разные имена. Я помню только Гризли-Сидящий-в-Воде.
– А потом?
– Твердила, что она пророк. Приставала ко всем не по делу, в конце концов ее убили и вырезали сердце. – Калеб опустил ножницы. – Конкурс красоты ты не выиграешь, но лучше, чем было.
Мэриен провела рукой по затылку. Ровнее.
– Здесь нет зеркала.
– Ты мне не веришь?
– Зеркалу я поверила бы больше. – Она встала и попыталась поймать свое отражение в окне. Разглядеть удалось только маленькую голову, круглую и светлую. – С другой стороны, все будет лучше прежнего.
Калеб, вдруг оживившись, сгреб газету и, скомкав, бросил в печку.
– Тебе не интересно, какова моя цена за стрижку?
Где-то глубоко защекотали нервы. Они уже несколько лет не играли в его игры, но в нем появилась та же покалывающая нервозность. Игры в плен, игры, где по правилам надо снимать одежду, трогать.
– А ты не можешь просто сделать другу одолжение?
– Могу, конечно. Изредка. Я сделал тебе уже тысячу одолжений.
Из печки пошел едкий запах.
– Зачем ты бросил волосы в печку? – спросила Мэриен. – Воняет.
– Короче, цена – поцелуй.
Поцелуи никогда не были частью их игр. Она рассмеялась, ужаленная сильнее, чем если бы он предложил ей раздеться догола.
– Не то что я тебя люблю, – сказал Калеб. – Просто хочу потренироваться на тот случай, когда у меня будет настоящая девушка.
– Большое спасибо.
– Не за что. Плати.
Мэриен не двинулась, и он, раздраженно вздохнув, подошел к ней, глядя смело, насмешливо. Казалось невозможным, что они сейчас прижмутся друг к другу губами, однако это случилось. Точнее, прижался Калеб, сильно. Мэриен, крепко стиснув губы, отпрянула. Калеб усмехнулся:
– В следующий раз, когда тебе нужно будет постричься, придется целоваться получше.
– В следующий раз, когда мне нужно будет постричься, я пойду к парикмахеру.
– Кто-то же должен научить тебя целоваться.
– И вовсе не должен.
– Не будь трусихой.
– Я не трусиха.
– Еще какая трусиха. Вся дрожишь. Я же вижу.
Как бы она хотела, чтобы дрожь прекратилась.
– Может, просто не хочу тебя целовать.
Опять ухмылка:
– Не-а, не то.
Когда Калеб ушел, она уселась, гладя голову. Между ногами сдавило. Она положила туда кулак. Искры, как пушинки одуванчика. Так она трусиха? Мэриен точно не понимала, страх это или только смущение. Ответив на поцелуй Калеба, она бы признала тем самым, что хочет целоваться, в принципе хочет. А она хочет? Опять давит. И вдруг прозрение: она боится не столько целоваться, сколько признаться самой себе.
Мэриен опять положила руку на остриженную голову, чувствуя, как в ней зашевелилась гордость, смешанная с нарастающим давлением, похожим на болт, вкручивающийся в гайку. Стрижка – декларация, а никакое не признание. И все должно быть декларацией, а не признанием. Она перенесла вес на кулак, будто села верхом, покачнулась на нем. Оказалось недостаточно, и она взгромоздилась на подлокотник кресла. Мэриен думала о мужчине-животном, уткнувшем лицо между ног Джильды, о Феликсе Брейфогле, держащем ее за голени, о губах Калеба, подстегивала себя, пока наконец все мысли не исчезли.
Неполная история Гризли-Сидящего-в-Воде
Ок. 1790–1837 гг.
Она появляется на свет в конце восемнадцатого века, там, где позже будет Айдахо, сразу за зимней стоянкой ктунаха. Выпадает из матери, которая всю ночь шла и приседала, шла и приседала, и морозный рассветный воздух бьет ее так, что она кричит. На вид обычная девочка.
История обрывочная, противоречивая, смесь слухов белых людей и коренного населения, створоженная почти до мифа.
Когда подходит время выходить замуж, ей тринадцать; она вспыльчива; у нее широкая кость. Она знает, как находить и готовить пищу, плести из тростника половики, тысячу других вещей. Но ни один мужчина не хочет ее в жены. В негодовании она продырявливает каноэ «осетровый нос», принадлежащее мужчине, который ей нравится больше остальных.
Поблизости проходит группа белых мужчин, группа торговца и картографа Дэвида Томпсона. Ночью девушка покидает место стоянки и идет через леса.
Утром слуга Томпсона по имени Буавер выбирается из палатки и обнаруживает туземку, которая неотрывно на него смотрит. Сначала он боится,
