Интерьер для птицы счастья - Светлана Демидова

Потрясенная Марьяна явилась в отдел с дрожащими губами. Она с трудом успокоилась, а потом, в этот же день, на обеде в кафе увидела сидящих за одним столиком и мирно болтающих зама и Эльмиру Фаткуллину. В голове бедной Марьяны совершенно помутилось. Она, так и не поев, вернулась в отдел, дождалась Эльмиру и устроила ей страшный разнос за очередной отчет. Поскольку сроки подготовки отчета еще не вышли, Эльмира совершенно справедливо огрызалась, на что начальница ответила, что уволит ее, если та еще раз позволит себе повысить голос и возмущаться справедливыми требованиями начальства.

– На твое место, Эльмира, в два счета найдутся желающие! – закончила Марьяна и принялась проверять кассовые поручения.

– Вы не имеете права, – прошептала Эльмира. – Я ничего не сделала и могу… пожаловаться…

– Кому? – расхохоталась Марьяна. – Профсоюзному комитету, который давно уже приказал долго жить? Или… Халаимову, которого ты бесстыдно соблазняешь… своим голым животом?

– Я?.. Соблазняю?.. – растерялась Эльмира, поскольку она действительно изо всех сил старалась его соблазнить. Она только думала, что это не слишком заметно постороннему глазу.

После этой перебранки в бюро воцарилась мертвая тишина, которая продолжалась вплоть до самого конца рабочего дня. В половине шестого всех подчиненных Марьяны Валерьевны как ветром сдуло. Та осталась сидеть одна, уронив голову на руки. Что она наделала? Зачем привязалась к Эльмирке? Та действительно ни в чем не виновата… кроме голого живота. Да разве есть в этом какая-то ее вина? У девчонки голый живот, а у нее, Марьяны – накладки! Она ничем не лучше Фаткуллиной, а наоборот, даже хуже, потому что, кроме накладок, у нее есть еще муж и дети, а она, отдаваясь ночами мужу, мечтает только о Халаимове.

Терехова тяжело поднялась из-за стола, чтобы идти домой, когда в дверь заглянул Владимир Викторович.

– Марьяна Валерьевна! Арбенина уже ушла? – спросил он. – У меня к ней два слова по поводу….

– Ушла, – с трудом проговорила Марьяна. При виде Халаимова у нее вдруг пересохло во рту.

– С вами все в порядке? – спросил Владимир Викторович. – Что-то вы неважно выглядите… Вам плохо?

Он побежал к чайнику, плеснул воды в первую же попавшуюся чашку и протянул ее Марьяне. Она хотела взять ее у него из рук, но ставшие вдруг непослушными пальцы не удержали чашку, и вода вылилась на дорогие брюки Халаимова. Он на это деликатно не среагировал и участливо спросил:

– Может быть, вызвать врача?

– При чем тут врач?! – выкрикнула Марьяна, закрыла лицо руками и затряслась в беззвучном плаче.

– Ну… тогда я совсем не понимаю, что происходит, – обескураженный Халаимов присел на кончик стола, с испугом глядя на плачущую женщину.

– Что же тут непонятного? – всхлипнула Марьяна. – Все как на ладони. Вы не можете не видеть, что я… вас… люблю…

Когда начальница отдела учета отчетности и анализа выговорила это, ей сразу полегчало. Сразу перестало болеть за грудиной. Она успокоилась, вытерла слезы и села за свой стол напротив Халаимова.

– Это мое признание ни к чему вас не обязывает, – уже абсолютно ровным голосом сказала она. – Я должна была вам это сказать, потому что любовь созрела во мне, как нарыв. Я места себе не находила…

– А теперь? – спросил Халаимов, который не очень четко представлял, что ему лучше всего сейчас сделать. Женщины всю жизнь вешались ему на шею, и признаний, подобных этому, он слышал достаточное количество, чтобы не впадать (смотря по обстоятельствам) в состояние восторга, вины или раздражения. Чаще всего, правда, женщины делали свои признания, находясь хорошо подшофе, что потом всегда давало возможность свести дело к пьяной шутке.

– Понимаете, Владимир Викторович, – продолжила Марьяна, – оказалось, что я никогда в жизни не была влюблена, хотя у меня случались и поклонники, и… муж есть… Я не знала, как это – быть влюбленной, как это – любить. Вы не поверите, но я поначалу даже не поняла, что влюбилась. Я подумала, что заболела, до того мне было плохо физически. Не сразу догадалась, что все дело в вас…

Несколько растроганный Халаимов подошел поближе к Марьяне, но она сделала рукой запрещающий жест, предлагая остановиться.

– Нет-нет! Мне от вас ничего не надо, – невесело усмехнулась она. – Хотя, конечно, мечталось… Видите? – Терехова демонстративно отстегнула от волос накладки и с кривой улыбкой бросила их на стол. – Купила эти штуки за сумасшедшие деньги, чтобы вам понравиться. В такой дорогущий салон для этого забрела, вы не представляете! Там клиентам даже кофе подают за счет заведения… Свои-то волосы у меня довольно неудачные… мягко говоря…

Халаимов почувствовал, как к горлу подступил комок сочувствия. Женщина будто обнажалась перед ним, стыдясь своей некрасивости и одновременно бравируя ею. Он бросил на Марьяну косой изучающий взгляд. Пожалуй, она не в его вкусе. И дело тут не в волосах. Он никогда и не смотрел на ее волосы. Марьяна Терехова имела фигуру, очень похожую на фигуру Инги. Это был уже давно изученный и пройденный вариант, который его совершенно не вдохновлял. Но тем не менее слова Марьяны что-то разбередили в его душе. Владимир Викторович задумался. А любил ли он кого-нибудь всеми силами души, чтобы вот так, как эта женщина, мучиться и страдать? Всего один раз в жизни он испытал страшные муки ревности, когда узнал про Ингу с оператором, но даже та испепеляющая ревность как-то быстро притупилась, а потом и вовсе сошла на нет. После Инги он не влюблялся вообще. Да, выделял понравившихся женщин из толпы и добивался их столько, сколько те были способны сопротивляться. Сейчас ему нравилась Саша Арбенина. Он взял ее с ходу, а теперь она почему-то уклонялась от встреч. Неужели он ей не понравился? Все его женщины обычно были им довольны.

– О чем задумались, Владимир Викторович? – Халаимов вздрогнул от голоса Марьяны. – Честное слово, не стоит так озабочиваться тем, что я вам сейчас наговорила. Не беспокойтесь. Все потечет своим чередом. Идите спокойно домой.

Марьяна сгребла в ящик стола пушистые хвостики накладок, встала с места, подошла к шкафу и вытащила из него шубу. Халаимов перехватил ее у нее, чтобы помочь одеться. Женщина всунула руки в рукава. Владимир Викторович накинул шубу ей на плечи и вдруг резко развернул к себе. Терехова была высокой. Они оказались друг перед другом лицом к лицу. Глаза Марьяны ни о чем не просили и ничего не боялись. В них не было привычного Владимиру восхищения, подобострастия или заискивания. Они излучали лишь спокойную уверенность, как бы говорили: Марьяна имеет право на любовь к нему. И Халаимов дрогнул. Ему надо было лишь чуть-чуть наклониться, чтобы коснуться своими губами ее ничего не ждущих губ. Терехова не ответила на его поцелуй, продолжая пугающе пристально глядеть в его глаза.