Во имя Ишмаэля - Джузеппе Дженна

Лопес размышлял, а не свернуть ли ему еще одну сигаретку. Ему не удавалось заставить себя думать об Ишмаэле и Киссинджере. В конце концов, кто, черт возьми, такие Ишмаэль и Киссинджер? Святоша, о котором ничего не известно. И старый политик, фигура первой величины двадцать лет назад, — старик, возможно, уже наполовину умирающий, одной ногой в могиле. Да пошел этот Киссинджер. Перед внутренним взором Лопеса снова возник образ гладкого, продолговатого тела из морга, сегодня утром. Раздутый живот. Белесые волосы, слипшиеся в сосульки. Слова врача. «Мы заметили только под конец вскрытия. Встает проблема очистки внутренних органов… Когда мы обследовали ректальный канал… В анальном отверстии — признаки микроссадин и следы кровоизлияний поглубже, очень глубоко… Предметом, вероятно, небольшого диаметра, но очень длинным». Внутреннее кровоизлияние. Надо бы послать кого-нибудь за заключением о вскрытии. Дело о трупе с улицы Падуи интересовало его гораздо больше, чем Ишмаэль и Киссинджер. Пошли они все в задницу. В задницу Сантовито с его политическими махинациями. В задницу Киссинджера. В задницу Ишмаэля…

Он размышлял. Дверь в уборную открылась. Неоновая лампа замигала. Двое мужчин. Они говорили на американском английском. Может, они из спецслужб. Люди, выделенные в помощь Сантовито. Ввиду Черноббио. Они остановились и замолчали. Не стали открывать краны. Не стали мочиться. Они просто стояли. Потом начали перешептываться. Из-за закрытой двери своей кабинки Лопесу едва удавалось расслышать их речь с американским акцентом. Они беседовали несколько минут. Лопес слышал отдельные, невнятно произнесенные слоги. Несколько минут они говорили очень тихо. Только незадолго до конца разговора Лопес разобрал — слоги этого имени. Продолжая сидеть, он широко распахнул глаза и похолодел. Послышался шум шагов. Оба мужчины вышли.

Один из них произнес — четко, сухо, ясно — имя «Ишмаэль».

Выйдя из уборной, он увидел. Это была группа американских агентов. Одеты в темное, все в белых рубашках, с черными галстуками. Около кабинета Сантовито. Они разговаривали между собой. Калимани натолкнулся на эту группу, проходя по коридору. Взглянул испуганно. Двинулся дальше, подошел к Лопесу, на его невыразительном лице были написаны растерянность и смущение. Неоновые лампы висели низко. Лопес послал Калимани взгляд, полный абсолютного безразличия. Оба едва кивнули друг другу, Калимани прошмыгнул в сторону кофеварки.

Лопес вернулся в свой кабинет.

Позвонил в отдел судебной медицины. Попросил того, кто заведует вскрытиями. Тот ответил с удивлением. За заключением уже заходили. Лопес сказал, что никому этого не поручал. Врач ответил, что от его имени приходил какой-то инспектор и забрал заключение. Лопес сказал, что не посылал никакого инспектора. Врач попросил его подождать и проверил по учетным карточкам. Да, кто-то из отдела расследований. Документы были в порядке. Инспектор Альдо Витали. Личный пропуск номер 25-Т12-48.70, сотрудник отдела расследований Миланского управления полиции. Лет шестьдесят. Высокий, коренастый, седые волосы.

— Ваш коллега, инспектор Лопес.

Лопес сказал, что пришлет агента за копией заключения. Никакого Альдо Витали в отделе расследований не существовало.

Это был все тот же прежний душок. Изнуряющее слепое видение. Вибрация антенны над землей. Сам того не зная, он понял. Мужчина с улицы Падуи — это не труп. Не просто труп. Им кто-то интересуется.

Он написал отчет — быстро, почти лихорадочно. Докладную о краже заключения о вскрытии. Отпечатал. Бросился к Сантовито. Тот должен подписать. Это было серьезное происшествие. Оно могло бы вывести его на нехоженую тропу, ктому, что его интересует. К черту Киссинджера. К черту Ишмаэля.

Зашел без стука к Сантовито. Люди в черном, американцы, плотно сгрудившиеся вокруг стола шефа, обернулись к Лопесу. Сантовито был бледен, курил.

— Я как раз говорил о тебе, — сказал он.

— Ты должен съездить в Париж, — сказал он.

— Они оказались правы, эти американцы, — сказал он.

— Ишмаэль нанес удар, — сказал он.

— В Париже совершено покушение на Киссинджера. Они промахнулись, — сказал он.

Маура Монторси

МИЛАН

27 ОКТЯБРЯ 1962

13:20

Богиня — женщина стройная и очаровательная, лицо у нее — мертвенно-бледное, глаза — необыкновенно голубые, волосы — белокурые. Это Белая Богиня. Можно сказать, что истинность видения поэта измеряется точностью, с какой он пишет портрет Белой Богини, Музы, древней силы страха и похоти. Кошмар — один из наиболее жестоких ликов Белой Богини. Пророк Иов сказал о ней: «Она живет и пребывает в скалах. И даже дети ее сосут кровь».

Уроки кончились. Маура сложила учебники в сумку, взглянула на часы. У нее была назначена встреча с Давидом возле кафе «Джамайка».

«Джамайка» ей нравилась. Туда ходили писатели, музыканты, люди театра. Они сидели там, разговаривали между собой, смеялись, кричали, вовлекали в споры соседей. В любой час. Ей хотелось сходить туда с Лукой. Мысль о том, что придется обедать с Давидом, наполняла ее смутным ощущением физического недомогания. Она снова заметила, что ее знобит.

Прочь из школы. Ребята собирались в маленький шумные группы и домой не шли. Солнечный свет стал блекнуть, небо снова начало затягиваться. Посреди дороги сигналила легковушка, поперек проезжей части стоял маленький грузовик, оттуда выгружали ящики. Рядом со школой находилась фирма, торгующая пишущими машинками. Возможно, они выгружали пишущие машинки. Клаксон легковушки — тусклый, нечленораздельный звук. Серый откинутый борт грузовика. Его переставили на тротуар, легковушка прошла, яростно газуя.

Ребенок. Она поговорит с гинекологом. Объяснит ему все, не рассказывая о Луке. Она была знакома с ним много лет, он постоянно наблюдал ее. Он был друг, их своеобразная дружба стала глубже с годами. Он жил один, с ним нельзя было говорить о женщинах. Маура улыбнулась. Гинеколог посоветует ей врача, который поможет. Даже второй месяц еще не истек. Как раз вовремя. Давид ничего не узнает. Трезво прикинула: гинекологические осложнения, выкидыш.

Луке она ничего не скажет.

«Джамайка». Солнце еще сопротивлялось, несмотря на скопление черноватых туч, заволакивавших небо над Миланом. Перед кафе — занятые столики, веселые, пронзительные голоса. Какой-то тип в берете сидел один за столиком, потягивал пиво и смотрел на нее. Маура сделала вид, что ничего не замечает.

Подождала несколько минут.

Потом увидела, как со стороны Бреры возникла огромная фигура Давида.

Потрясающе — она никогда не видела его таким бледным. Маура снова ощутила озноб.

Американец

МИЛАН

23 МАРТА 2001

13:30

Эти долбаные пистолеты всегда производят больше шума, чем от них ждешь.

В переполненном баре на площади Диас Американец съел жесткий черствый бутерброд. Он различал очертания собора, очень белого, похожего на останки монумента славы, на неприкосновенную реликвию, которую почитают, к подножию которой слагают приношения и дары. Итальянцы…

Он был в ярости от того, что потерял Старика. Он сразу понял, что имеет дело с мастером, с профессионалом. Но он и не предполагал, что тот настолько профессионал. Мысленно перебрал все этапы преследования. Но не смог вычленить именно тот момент, когда Старик заметил, что за ним следят. Всегда есть именно такой момент. Он намеревался прикончить его в метро — идеальное место. Ему удалось обыграть Старика на трюке с двойником. Старик обыграл его, ускользнув от слежки. Еще одно препятствие на славном, блистательном пути Ишмаэля. Жуя бутерброд, он прикусил губу. В следующий раз — если только будет этот следующий раз — он его сразу прикончит.

Он вышел на улицу, в легкую дымку. Очертания собора расплывались в жидком тумане. Пар от нагретого асфальта поднимался к небу. Он снова отправился к университету. Он шел уже не менее сорока часов без перерыва.

Дождя не было. Университет казался черным в тумане. Заметно темнело. Оставалось мало времени до встречи со связным Ишмаэля — у Инженера, на Корсо Буэнос-Айрес. Он вошел в просторный серый вестибюль нового университетского крыла. Бледные студенты казались маленькими статуями, изображающими скуку. Они улыбались, скучая. Они были бледны. Устало пытались соблазнять друг друга. Смеялись пустым смехом. Он пробился сквозь эту атмосферу, густо наполненную сном и горячим паром.

Выход в интернет — за книжным киоском. Десяток компьютеров. Девушка с сальными волосами, в запотевших очках, стучала пальцами по клавиатуре: широкое невыразительное лицо, освещенным экраном. Американец выбрал себе самый дальний от нее компьютер.